будет

Джен
G
Завершён
98
Размер:
5 страниц, 1 часть
Описание:
Примечания:
Публикация на других ресурсах:
Разрешено копирование текста с указанием автора/переводчика и ссылки на исходную публикацию
Награды от читателей:
98 Нравится 22 Отзывы 34 В сборник Скачать

Часть 1

Настройки текста
      Это не неловко. Вернее, не то чтобы. Просто странно, наверное; они встречаются в кафе: территория нейтральная нарочно. Киллуа и колко, и странно, и весело пытаться вернуть что-то, что у них когда-то было. Гон мнется рядом, знакомый и незнакомый одновременно, несвойственно часто для себя прячет глаза и держится за принесенную ему чашку чая — травяного, с ярким, фруктовым запахом — как за спасительный якорь. Он, кажется, чувствует себя очень скованно и выглядит почему-то виновато. Будто вот-вот попросит прощения. Господи, за что только? Киллуа, честно, невыносимо это все терпеть. Поэтому он заговаривает первым.       — Спасибо, что написал мне, — он говорит тихо, пытаясь на ходу вспомнить, как добавить мягкости в голос и прогнать фамильную холодность. — Я скучал.       В его словах нет притворства: он правда скучал — как можно было не? В них нет притворства, но есть немного эгоизма и корысти (совсем чуть-чуть, и может, ненарочно даже). Киллуа знает, что этого не стоило говорить вот так вот сразу, с порога, так скоро. Потому что это, наверное, больно. Ему было бы больно, скажи это Гон первым. Будь это первые слова, которые он скажет. Но у Киллуа на уме свое: какая-то нелепая, старая, детская надежда, что это его "скучал" отзовется в Гоне по-старому. Ему очень, ужасно хочется, нет, ему нужно сейчас, чтобы Гон засиял на своем месте, заулыбался — знакомо, как раньше, как раньше, пожалуйста — и отозвался привычно радостно, открыто.       — Ах, Киллуа, — говорит он. — Я... Я тоже скучал.       Гон на своем месте улыбается осторожно, дрожаще. В его голосе горечь и что-то тревожное, непонятное, какой-то полутон, который Киллуа может уловить, но не может считать. И это, конечно... Это, конечно, не то, что он хотел услышать. И не то, что ему было нужно. Но это Гон: настоящий — не образ и не старое воспоминание о двенадцатилетнем мальчике, которого он знал когда-то. Киллуа улыбается в ответ — тоже, наверное, не той улыбкой, которую Гону хотелось бы на нем увидеть — и отстраненно думает, что вообще осталось в парне напротив от того мальчика, с которым он попрощался. В нем самом, наверное, немного.       Они молчат и только перебрасываются взглядами через стол, пока им приносят десерты. Эти взгляды не значат ничего, кроме неприкрытого любопытства: видеть друг друга и забавно, и ново, и непривычно. Гон неожиданно оказывается ниже Киллуа на полголовы, к примеру. Он все так же не достает ногами до пола и по-ребячески болтает ими в воздухе, пока сидит. Ногти на левой руке почему-то выкрашены в темно-зеленый — и это единственный зеленый элемент на нем. Оба колена разбиты не позже, чем сегодняшним утром, и светятся заживающей коркой — конечно, Гон не потрудился заклеить их пластырями. Наверное, даже не обработал. На нем всегда все заживало вот так, просто, как на зверьке. Это что-то старое, что-то знакомое о нем, и в Киллуа поднимается нелепо огромная волна довольства от этой глупой мелочи, пока он строго себя не одергивает.       Потом они начинают говорить. Разговор намеревается развалиться при любой возможности, он неподъемно тяжелый и не особо приятный, но они оба поговорить хотят, поэтому не замолкают. Сначала — о глупостях и неважностях. Гон говорит, что недавно выучил язык жестов. Потом рассказывает, как упал на колени сегодня утром — вернее, как его швырнули в спарринге, а он не успел среагировать. Киллуа отвечает что-то свое, сильно не задумываясь над тем, что именно. В речи Гона проскальзывает иногда что-то не то, что-то чужое, но смутно знакомое — и это оседает назойливой тревогой внутри. Киллуа все кажется, что вот в следующий раз, ну вот когда еще раз это что-то проскочит, если он только еще один раз услышит, то поймет и узнает, откуда он помнит эту манеру протягивать гласные в словах. Поэтому он все задает вопросы, расспрашивает, вынуждая больше говорить. Это, честно, не очень работает. Вообще все это — вся их встреча и разговор — работает не очень.       Но Киллуа старается. Гон — тоже. Они пытаются впихнуть в несколько часов краткий пересказ их жизни за те годы, что не видели и не знали друг друга. Получается странно. Рассказывать есть так много чего, что сложно выудить из этой кучи самое главное, самое важное, нужное.       Киллуа знает, что Гон, наверное, в курсе, — слышал где-то или понял сам — но все равно считает важным сказать:       — Я вернулся в семью. Я теперь работаю наемником всерьез и по своей воле.       Гон кивает и улыбается, как будто Киллуа сообщил ему, что устроился в цветочный магазин или пекарню.       — Знаю, — отвечает он. А потом, помолчав: — А я могу рассчитывать на скидку?       Это настолько выбивает опоры из-под Киллуа, что он даже не сразу соображает удержать лицо. Шутка, это же очевидная шутка! Шутка, так на него не похожая мелькает в голове, прежде чем ему правда становится смешно.       — Ни за что! — фыркает он. — У Золдиков нет системы скидок знакомым.       Гон в ответ хмурится и горячно тянет что-то обиженное и возмущенное — не притворно! И Киллуа от этого становится еще смешнее, а потом вдруг легко-легко, как будто эти пятнадцать секунд, две реплики и неуклюжая шутка могли бы стереть все тревожное, обидное, злое, чертзнаетещекакое из всего неприятного, что между ними было.       — А я вот... — Гон почему-то мнется, чешет затылок и внезапно снова выглядит на все наивные двенадцать. — Ты, наверное, тоже уже знаешь, но-       Его прерывает затрезвонивший телефон. Гон рассеянно извиняется, лезет в рюкзак — аляповатый, с кучей нашивок и ненужных брелоков. На телефоне тоже висит парочка — Киллуа с удивлением узнает в одном из них золдиковский мерч и в одно мгновение чувствует так много, что это оглушает и ослепляет его. Он пропускает, как Гон принимает звонок, слышит только, как тот обещает кому-то в трубку прийти вечером или написать, если решит где-то остаться. Он вдвое усерднее болтает ногами, улыбается телефону и выглядит маленьким, выглядит маленьким и счастливым. После того, как он сбрасывает, Киллуа требуется целых долгих полминуты, чтобы прокрутить его телефонный разговор в памяти и резко, оглушающе узнать голос из трубки.       Он вскакивает со своего места так резко, так взволнованно, не держит лицо. Тыкает пальцем в Гона, будто обличает в чем-то.       — Это же! Гон, это же-       Гон смеется, прикладывая руку к груди — еще один чужой манерный жест из кучи уже увиденных. Они все — вместе с лаком на ногтях, и шутками, и сладким запахом, и игривым растягиванием слов — резко собираются вместе, в один образ. И Киллуа понимает их источник. Он садится, вдруг до горящих щек пристыженный своей драматичной, детской реакцией. Гон перестает смеяться и, довольный и виноватый, снова выглядит на двенадцать, то есть — знакомым, самим собой.       — Прости, Киллуа, — тянет он, шкодливо складывая ладони вместе в умоляющем жесте. Киллуа с удивлением понимает, что ему правда жаль. — Я думал, ты уже знаешь.       Гон уводит взгляд, и ерзает на месте, и возится со своим мороженым, и никак не может перестать улыбаться. Будто не он только что обыденно разговаривал с Хисокой по телефону, болтая ногами и обещая вернуться к вечеру.       — Он мой наставник, — добавляет Гон тихо. — Мы путешествуем вместе, занимаемся всяким разным. Хотя, скорее, это я просто таскаюсь за ним, куда нужно, а он позволяет мне помогать с его делами. Это хорошая тренировка.       Тренировка чего хочет спросить Киллуа, но не спрашивает. С какими делами ты ему помогаешь хочет спросить, но не спрашивает. Киллуа ошарашен настолько, что не видит даже смысла попытаться притвориться понимающим и спокойным. На секунду ему хочется, до ужаса сильно хочется встать, попрощаться и уйти — от взгляда напротив, от этой улыбки, от Гона в целом — уже навсегда. Но он давит в себе эту слабую мысль и вместо этого показательно громко вздыхает и закатывает глаза.       Когда он заговаривает, голос у него притворно недовольный:       — Вот это новости! Расскажешь потом подробнее, как так вышло. И почему ты вообще решил, что я уже знаю об этом?       Гон отвлекается на проглатывание большого куска, едва не закашливаясь в процессе. Он спешно вытирает рот, но не рукавом, как сделал бы раньше, а лежащей на столе салфеткой — Киллуа раздражается сам на себя за то, что вообще подмечает такие глупости.       — А, ну, — Гон прочищает горло. — Я часто вижусь с Иллуми. То есть, он приходит к Хисоке... Или мы приходим к нему. И я знаю, что вы теперь работаете вместе: он больше не настроен враждебно и иногда что-то мне о тебе рассказывает. Поэтому я подумал... Я почему-то подумал, что он и тебе обо мне рассказывал.       Киллуа приходится прикрыть глаза, чтобы успокоиться и собрать себя вместе. Его внезапно тошнит: от того, как спокойно и неестественно звучит имя брата голосом Гона, от того, как тот говорит о себе и Хисоке звонкое мы, и от того, особенно от того, что его брат носит в себе какие-то мысли о нем, Киллуа, и рассказывает эти свои мысли кому-то, как будто они образцовые братья. Как будто они вообще могут что-то рассказать друг о друге, кроме это мой брат. у него вот такие силы. мы вместе убиваем людей и обещаем не убивать друг друга. Конечно, Иллу-нии ничего ему не сказал о Гоне и это было правильно. Неправильно было то, что Гону он что-то о Киллуа рассказал. Рассказывал мысленно поправляет себя Киллуа. Некоторое количество раз.        — Не могу себе представить, чтобы кто-то так спокойно говорил о том, что часто видится с моим братом, — выдавливает из себя Киллуа.       Гон вместо ответа простодушно смеется — и это очаровательно, это хорошо, это лучше слов. Только он снова картинно, чужо прикладывает руку к груди и прищуривается и Киллуа тут же с внутренним содроганием ловит себя на узнавании этой манерности. Чувство жуткое, странное, опознать его не получается — что-то вроде отвращения, но не совсем оно.        — Ты так похож на него теперь, на самом деле, — вдруг говорит Киллуа неожиданно для самого себя. — Набрался, как попугайчик. Это неосознанно получается?       Гон удивленно хлопает на него глазами. Он растерянно улыбается уже своей, гоновской улыбкой и смущенно потирает шею. Киллуа почти не корит себя за то, что это у него вырвалось.        — Ну, иногда, чтобы запугать кого-то, могу скопировать нарочно, — медленно начинает Гон. Он выглядит задумчиво и почему-то пристыженно как будто. — Но вообще, да, в таких вот обычных вещах это получается неосознанно. Знаешь, Иллуми мне то же самое сказал — что я как попугай. А вот Хисоку это забавляет.       Он замолкает, переводя дух. Ерзает на месте, бессмысленно переставляет стеклянную мороженицу на столе.       И пока Киллуа, выведенный из равновесия (снова из-за брата), пытается вернуть себе спокойствие, Гон тихо добавляет:       — Ты тоже очень на него похож. То есть, всегда был, но сейчас стал особенно.       И следом спешно поясняет никому не нужное, и так понятное, пугающее:       — Не на Хисоку, конечно. На своего брата.        Киллуа приходится не дышать, пережидая волну чувств, которую это в нем поднимает. Их так много, что он заранее бросает попытку их проанализировать, только сидит и много-много чувствует, и все без исключения — сложное, странное. Киллуа со вздохом думает, что за эти несколько часов общения с Гоном он испытал эмоций больше, чем за последние несколько месяцев. А потом он закрывает глаза руками и показушно громко стонет — сил быть серьезным не остается.       — Ну ты и, — начинает он и тут же запинается, перебирая в голове все самое нецензурное и нелестное. — Ну ты и дурак!       Гон начинает хохотать, а Киллуа снова стонет, потому что Гон правда дурак, такой дурак, который совсем ничего не понимает, который говорит, что вздумается, который написал ему после трех лет их взаимного игнорирования друг друга, который сидит сейчас с ним в кафе и ему все равно, что Киллуа добровольно убивает людей разной степени виновности по указке, дурак, который водится с Хисокой и улыбается ему в телефон. Киллуа недовольно стонет, и вздыхает, и хватается за голову. Он думает, что, конечно, привыкнет к Гону заново — и он тоже в ответ привыкнет к нему. И все уже никогда не будет так, как в двенадцать, так, как раньше, но это больше не страшно и не тоскливо. Потому что — будет. Как-то.
Отношение автора к критике
Приветствую критику только в мягкой форме, вы можете указывать на недостатки, но повежливее.
Права на все произведения, опубликованные на сайте, принадлежат авторам произведений. Администрация не несет ответственности за содержание работ.