***
— Ты не можешь отправиться туда в одиночку! — чуть ли не кричал старейшина, размахивая широкими рукавами парадного одеяния. — Посмотри на себя! Тобою движет жажда мести, а не рассудок! Остынь и знай своё место, Тэн. В зале было душно. Нестерпимо душно. Раскуренные благовония лёгким туманом стояли в помещении, и Тэну казалось, что ещё секунда, и он потеряет сознание прямо перед всем советом. — Они убили моего мужа, — начал мужчина, и от этих слов его самого обдало леденящим жаром. Злость, ненависть, страх. Хрупкий, хрупкий Тэн. — А теперь они хотят погубить мой народ, а вы собираетесь просто сидеть здесь, как будто ничего не происходит?! — Наша сила в нашей вере, дерзкий мальчишка. Пока мы верим, Ветилуя не падёт, а люди не будут умирать. — Он тоже верил, верил больше всех нас, но это его не спасло! В глазах Тэна стояли слёзы, прозрачные солёные капли, которые не могли вместить в себя всю его боль. — Ты скорбишь, — продолжил старейшина чуть тише, в упор смотря на молодого мужчину перед собой, — ты скорбишь, и мы поддерживаем тебя в этом, поскольку только так твоя душа может познать прощение, может переродиться через страдание. Но твоя рана велика, и ты не даёшь ей исцелиться, пуская такие мысли в свою душу. Мы не осуждаем тебя, ты сейчас слаб, и твоя вера затуманена отчаянным желанием отомстить. Ступай, усердно молись, старайся снова познать покой в своей душе, потом ты поймёшь, что мы были правы. Одна, две, три, десять и больше солёных капель стекали по щекам мужчины, падая на каменный пол с еле слышным стуком. — Да, старейшина. Тэна все называли ребёнком мира. Его способность любить всё вокруг и трепетно относиться к каждому живому существу говорила о чистоте его души. Он никогда не знал волнений, а грусть не была частой гостьей его мира покоя и равновесия. Всё существо Тэна было соткано из спокойствия, умиротворения и бесконечной любви. Рядом с ним даже самый встревоженный человек мог найти успокоение. И если Тэн был словно белый лотос, безмятежный и очаровательный в своей простоте, то Тэён был цветком куста красной дикой розы: яркий, страстный, но при этом нежный и чувствительный. Он сочетал в себе несочетаемое и безумно любил жизнь и жить. Каждая секунда существования Тэёна должна была быть наполнена смыслом. — Ты никогда не знаешь что произойдёт, Тэнни, — сказал он как-то, прогуливаясь по саду. — Я не хочу жалеть и думать, что жил зря. Разве можно считать, что всё бесцельно, если мы здесь: рождаемся, влюбляемся, разочаровываемся, снова обретаем надежду? Нет, Тэнни, — он слабо улыбнулся и покачал головой, касаясь рукой лепестков хризантемы, — всё это что-то значит. Тэн всегда внимательно слушал его. Ему нравились рассуждения Тэёна, нравился его голос, походка, тёмные волосы и нежные, но сильные руки. Тэн никогда не понимал, почему Тэён был военным. — Это что-то значит, только если ты сам придаёшь этому значение. Некоторые рады всю свою жизнь ни о чём не задумываться и просто быть, в этом тоже есть что-то высокое. До чего же трагично — Тэн до сих пор помнит, что улыбка Тэёна всегда светилась нежностью, искренней любовью и заботой. Счастьем. Как ни у кого другого. Тэён всегда улыбался, когда Тэн отвечал на его рассуждения.***
Прошло три дня, Ветилуя всё ещё стояла, однако обрушившаяся на город жара давала о себе знать. Люди верили, люди молились, люди нуждались в воде, но её не было. Дождей можно было не ждать. Дети истошно плакали на руках у матерей, старики практически не покидали свои дома. Люди были в отчаянии. Тэн не мог этого выдержать. Страдания других людей всегда отзывались в нём почти физической болью, всё человеческое в нём сопротивлялось малейшей мысли о ещё большем, более мучительном ожидании неожиданного спасения, которое могло не наступить. Не каждого может спасти вера. — Пустите меня к ним, — мужчина стоял на коленях перед старейшинами. — Прошу, пустите, я не могу смотреть, как страдает мой народ. — Ты настолько сопереживаешь своим людям, что готов принести себя в жертву? Или это всё ещё желание отомстить говорит в тебе? Не ври нам, Тэн. Ты главный жрец! — Я не могу смотреть на страдания своего народа, — повторил мужчина. — Я иду на это, потому что мне больше нечего терять, кроме собственной жизни, которая сейчас мне уже не кажется такой уж большой ценностью. На некоторое время в зале воцарилась тишина. Один старейшина откашлялся, затем внимательно посмотрел на Тэна: — Его уход и правда забрал часть тебя, мой мальчик. Тэн поднял на старца свои красные от злости и невыплаканных слёз глаза. Ему хотелось закричать, завыть, словно раненное дикое животное, оказавшееся в ловушке. Хотелось, но это было невозможно. — Прошу, позвольте мне помочь людям. Старейшины начали переговариваться между собой. Внутри Тэна что-то болезненно переворачивалось. Теперь ты кровь от моей крови, Тэнни. Без тебя я уже больше никогда не буду собой. До чего же это грустно, Тэнни, сейчас я точно знаю, что не захочу без тебя жить. Тэну всё время хотелось облизать потрескавшиеся от жары губы, глазницы жгло, в горле стоял ком из невысказанных слов, обид и сожалений. Одно упоминание, одно воспоминание было способно снова бросить его в эту пропасть отчаяния и боли. — Иди, — гулко прозвучало в зале. Молодой мужчина вздрогнул, выйдя из оцепенения. — Спаси свой народ, Тэн Ли, и, возможно, тебе удастся спасти себя. — Да, старейшина.***
В лагере противников всё было до ужасного по-военному. Палатки, мечи, уставшие от дороги кони и суровые, уставшие от самой войны люди. Как только Тэн со слугой вышли за ворота города, их тут же схватили и повели к генералу. Их не считали за пленников, они скорее были как непрошеные гости. — Ты взял с собой достаточно вина и хлеба, Джисон? — спросил Тэн, когда их оставили посреди военного палаточного городка под присмотром какого-то юнца, больше занятого собственными мыслями. — Да, господин, — коротко кивнул слуга. — Хорошо, — одобрил Тэн, осматриваясь вокруг себя. Армия была ужасной вещью, но хуже её могла быть только сама война. — Не ешь и не пей ничего, что тебе будут здесь предлагать или давать. — Да, господин. "Отвратительно", — думал Тэн, смотря на двух солдат у небольшого костра, лениво бросающих кости на доску, — "люди в городе гибнут от жажды, а они здесь играют, будто так и должно быть". — Это вы из Ветилуи? — спросил подошедший в кольчуге мужчина. Вид у него был уставший, и он всеми силами пытался это скрыть. — Да, — громко ответил Тэн. — Мы пришли с миром. Мужчина рассмеялся на это и показательно сплюнул на траву. Отвратительно. — Идите за мной, миролюбивцы. "Миролюбивцы". За всю свою жизнь Тэн не ощущал такого жгучего омерзения.***
Несмотря на палящее солнце, в палатке генерала было прохладно. Взгляд тут же цеплялся за огромные бочки, наполненные чистой речной водой и стоявшие в ряд вдоль одной из стен. Жажда, которая до этого будто дремала маленьким зверьком, сдавила горло когтистой лапой двум прибывшим из Ветилуи. — Я рад видеть вас здесь, — раздался голос в конце палатки, и Тэн понял, что всё это время неотрывно смотрел на бочки с водой. Когда он, смущенный собственной слабостью, повернулся к говорящему, то увидел перед собой молодого светловолосого мужчину. — Присаживайтесь, вы, наверное, устали. Тэн еле заметно кивнул Джисону. Они прошли дальше и сели за небольшой стол, на котором стояло блюдо с фруктами и несколько кубков с чем-то, что напоминало вино. — Угощайтесь. — Спасибо, но мы не голодны, — коротко ответил Тэн. Сидел он ровно, благородно, словно всем своим видом старался показать самодостаточность и независимость. Его слегка кошачьи черты лица были напряжены, отчего его красота выглядела больше опасной, чем изящной. Генерал подошёл к столу, на ходу беря с блюда ярко красное яблоко и с силой кусая его; несколько капель светлого сока запачкали стол. Тэн лишь сильнее напряг челюсть. Затем, будто ничего необычного не происходит, генерал взял со стола кубок, предназначенный Тэну, и отпил из него. Если бы кто-то предупредил мужчину о том, с чем он столкнётся, подняв глаза, он бы не делал этого. Во взгляде генерала не было насмешки и дерзости, он смотрел с интересом и легкой обеспокоенностью. Он не устанавливал своё превосходство над пришедшими в его лагерь людьми из осаждённого города, он старался доказать, что ему можно хоть немного верить. — Если вы действительно хотите оказать нам достойный приём, наполните наши кубки и меха водой из этих бочек. Тэн не отрывал взгляда от глаз мужчины перед собой. В них пряталось слишком много вещей, чтобы просто так довериться ему полностью, однако и не доверять вовсе было бы ошибкой — где-то там внутри было что-то светлое, непоколебимое, сильное. Что-то, что не давало этому человеку пасть до омерзительного высокомерия своих подчинённых. Через некоторое время кубки и меха были полны чистой водой по приказу генерала. Он не задавал вопросов. — Меня зовут Кун, — представился военный перед уходом на собрание. — Тэн. — Тэн? — переспросил генерал. Темноволосый мужчина только кивнул. Больше Кун ничего не спросил.***
Сидя за столом в расшитой золотом палатке, Тэн старался не чувствовать и не осознавать того, что с ним происходило. Внутри было жарко, душно от количества людей, празднующих очередную победу, означавшую мучительное поражение для других. Жарко было настолько, что Тэну казалось, будто он чувствует как плавится золото его браслетов, как металл обжигает светлую кожу рук и капает горячими каплями на землю, оставляя после себя болезненное ощущение. Мужчина даже несколько раз проверил, не выпил ли он, случайно, чужого вина. Эта странность была в самом воздухе, это медленное убивающее чувство злости и собственного бессилия — оно было рядом, вокруг, подпитывалось каждой улыбкой веселящегося солдата, каждым новым кубком, поднятым за победу. Гнев и отчаяние. Хуже этого было только щекочущее ощущение чьего-то взгляда на себе. Оно отзывалось легким покалыванием, ненавязчивым желанием и было словно удушающий своей ядовитой сладостью цветок для Тэна. Он чувствовал как чей-то взгляд проходился по его напряженным плечам, по горящим от жара тонким рукам, как он возвращался к молочной шее и красивому профилю, задерживаясь там как можно дольше. Тэну казалось, что его испытывают. Что это — Ад на земле, о котором так часто любили говорить некоторые горожане. Злость, стыд, непонимание и томящееся желание. — Тэн, — позвал чей-то голос, выдергивая мужчину из оцепенения. Кун. Тэна будто обдали ледяной водой, а затем снова засунули в адский котёл. Этот взгляд, голос, легкая ухмылка на губах — всё это было настолько другим, непривычным, не так, как когда-то раньше, однако с каждой секундой манило всё сильнее. Немое приглашение, от которого Тэн не мог отказаться – сесть за стол со своим врагом, выпить с ним вина, слушать его рассказы и смотреть на него. Жрец пытался убедить себя в том, что делает это только ради страдающего народа, ради мести, которой не должно было быть места в его душе. Почему же тогда внутри него что-то так сильно жгло и терзало всё светлое и невинное? Месть ли? Страх? Стыд? Тэн боялся себе признаться.***
Знал ли Тэн, что такое страсть? Это непрекращающееся желание обладать кем-то всецело и полностью, испить всё до последней капли, просить ещё и гореть в огне этой жажды? Да. Он знал страсть — в виде жгучей искры, вспыхивающей между людьми, такой яркой и короткой. Неуловимое мгновение, которое заканчивалось, не успев начаться. Знаком он и с страстью как с ласковым пламенем, согревающим и томящим своим теплом и нежными прикосновениями. Однако никогда раньше это не чувствовалось так болезненно и сладостно одновременно. Руки, которые были омыты кровью его супруга, сейчас крепко сжимали его талию. Губы, которые отдавали приказы убивать его народ, сейчас ласково касались мочки его уха. Ещё никогда это не было пожаром, выжигающим изнутри стыдом и желанием. Тэн не мог представить рядом с собой кого-то кроме Тэёна. Он не хотел помнить что-то кроме ласк знакомых рук, кроме взгляда полного искренней любви и обожания. Сейчас всё было по-другому. Сильно, грубо, с животным отчаянием и страхом. Тэна словно окунули в лаву, не давая в ней расствориться: каждое движение пальцев по его коже, каждый вздох, звук, слово приносили наслаждение, которого он раньше не знал и боялся узнать. Он забыл о мести, его сознание плавилось в забытом ощущении удовольствия, его тело было податливым и само просило и принимало это наказание. — Тэн! Жрец слышал своё имя будто через толщу воды. Оно казалось чужим, потому что произносил его чужой человек. Оно не отзывалось приятным содроганием и желанием, оно нагоняло страх, стыд. Мерзкое ощущение собственной слабости и падения, заставляющее сильнее сжимать в руках красное покрывало, стискивать зубы от противоречивых чувств. — Тэн! Собственное имя было словно удар плетью по нежной коже. Это не он, это не может быть Тэн, главный жрец Ветилуи, распятый от желания и стыда на алых простынях своего врага, самого ненавистного, как думал он, человека. Почему Кун заставлял его чувствовать себя так странно? Не был ли сам Тэн виноват в этом, когда безрассудно взял на себя ответственность спасти целый город? Возможно он действительно потерял часть себя, ещё с началом войны. Возможно он потерял себя именно сейчас, оседая всем телом от последних мощных толчков, чувствуя, как капелька пота стекает по его виску, а руки начинают дрожать от напряжения. Он слышал какие-то слова, но не мог их разобрать, чувствовал чужие губы на своём затылке, но не хотел этого. Не хотел. Кун лежал рядом, вино сделало своё и генерал очень быстро уснул, опьянённый победой и вниманием. Его светлые волосы были растрёпаны, длинные ресницы подрагивали, возможно он уже видел сон, обняв одной рукой Тэна за талию. Он был красивым. У него было большое сердце, жрец знал это, он видел много людей. Встав посреди большой палатки генерала, Тэн огляделся. Ночной воздух неприятно холодил кожу. На земле, буквально в паре метров от него, лежал меч. Брошенное в порыве страсти оружие было тяжёлым в руке Тэна. Внезапно, он вспомнил о Тэёне, о его улыбке, его поздних тренировках, об их разговорах тёплыми летними ночами. Вспомнил о том, что именно благодаря этому мечу, всё это больше никогда не вернётся. Всё, что у него есть сейчас — скорбь, крепко держащая Тэна в своих болезненных объятиях. Тэнни. Жрец вздрогнул, выронив меч из рук. Он не мог этого слышать. Тэён был мёртв. И никогда больше не смог бы его позвать. Тэн думал, что ему действительно нужно было молиться усерднее. Просить о прощении, о пощаде и помощи. Ждать. Ему нужно было просто подождать, послушаться. Возможно, всё могло бы быть по-другому. Тэн снова взял меч в руку, оглянулся через плечо. Сейчас он не боялся признаться себе в том, что всё произошедшее это не только жажда мести, благородство и страх. Впервые вера и обеты не смогли остановить его, впервые он совершил ошибку, которую невозможно исправить простым путём. Которую вообще невозможно исправить. Он не может нарушить обет, данный им самим. Боль утраты, в которой Тэн бродил, не находя выхода, сейчас вернулась с новой силой. Всё могло бы быть по-другому. Кун спал. Даже во сне он казался благородным сильным воином. Страха больше не было. Не было ничего. Пустота, черная и тихая, как ночь — она затмила собой всё в возбуждённом постоянными волнениями сознании. Меч, зажатый в дрожащий руках, одним резким движением опустился на шею своего владельца, рассекая мягкую плоть. Тёплая и вязкая кровь тёмными змеями заструилась по рукояти, стекая по острому лезвию и капая на землю. Тэн бросил меч. На его лице, на его руках была кровь убитого им человека. Внезапно, но боли и отчаяния больше не было. Все терзания будто испарились, стоило ему отсечь голову Куну. Как будто в одном этом человеке было сосредоточение всех его проблем и страданий, и, убив его, он избавился от них навсегда. Он чувствовал облегчение, которое так давно искал.***
В рассветных сумерках, по каменистой дороге неспеша шли двое путников. Лагерь после бурного празднества спал, поэтому Тэну и Джисону не составило труда выбраться оттуда с головой генерала, укутанной в грубое полотно. Нёс её слуга. Тэн молчал. Он ничего не говорил, когда подвёл Джисона к палатке и велел забрать отрубленную голову. Жрец сам для себя считал необъяснимым своё внезапно появившееся равнодушие и пустоту, которые в первые минуты показались ему чем-то большим. Дорожная пыль невесомыми кандалами оседала на ногах и сандалиях мужчины. Вдруг Тэн остановился. Солнце, тёплое и ласковое рассветное солнце вставало на его глазах, окрашивая небо всеми оттенками розового и оранжевого. На секунду могло показаться, что это закат. С наступлением дня прошедшая ночь начинала казаться кошмаром, не более чем фантазией измученного жаждой тела. Тэн поднял свою руку, подставляя её под первые лучи солнца. На его коже были следы засохшей крови, и, как только тёплый свет нежно коснулся его пальцев, он очнулся. Слёзы, боль, страх, решимость, ненависть, жгучее желание, стыд — всё пронеслось в его голове, заставляя осесть на землю. Жрец плакал, неосознанно позволяя своей душе выстрадать всё произошедшее. Тэн не мог забыть Тэёна, не мог простить жизни его уход. И даже сейчас, когда казалось, что всё закончилось, это холодное чувство пустоты не оставляло его. Оно не приносило облегчения, не жгло злостью и ненавистью, оно просто было и ничем не могло быть заполнено, как разбитый сосуд. Тэн кричал от воспоминаний. Они захватили его одним потоком болезненно хлестающих волн, которым не было конца. Он плакал как ребёнок и кричал как зверь, не в силах остановиться. Всё его существо билось в агонии отчаяния, ведь эта ужасная пустота, это пугающее чувство одиночества, которое он пытался заполнить гневом, заботой о других, страстью, верой - оно осталось, как выженное на коже клеймо. На всю жизнь. Слёзы капали на руки, стекая маленькими ручейками по пальцам, смывая собой кровь. Тэн поднял голову, словно подставляя лицо яркому солнцу. Ветилуя встречала свой победный рассвет. Легкий ветёрок коснулся щеки Тэна своим невесомым дыханием. Прости, что оставил тебя.