Это произошло в одно мгновение: ослепительный поток света резанул по глазам, земля под ногами раскрошилась, и тело оказалось без опоры. Возможности посмотреть, что же случилось, не было: глаза точно горели огнём, и всё, что осталось — это ввинчивающийся в мозг абсолютно белый нескончаемый свет.
Боль выжигала голову изнутри — острая, точно раскалённая игла, и казалось, что от глаз остались лишь угли — тоже невозможно белые.
Он прижимал ладони к лицу, впивался пальцами в кожу. Время исчезло, как исчезло и всё вокруг. Казалось, кошмару не будет конца, но, поначалу казавшаяся бесконечной, боль постепенно затухала, и раздирающие глотку крики сменили тихие всхлипы, которые постепенно сошли на нет. Лишь пару раз сверкнули в голове отголоски светового потока, вновь беспокоя, но вскоре не стало и их.
Сехун убрал руки, но глаза не открывал: опасался, что боль вернётся неконтролируемой волной, и тогда точно нельзя будет выжить. Ладони были мокрыми от слёз, как и всё лицо, но двигаться больше не было ни желания, ни сил.
Падение. Долгое, в никуда. Временами кожу задевало что-то холодное и даже острое, но никакой паники не было: происходящее сейчас казалось правильным. Может, дело было в потоке света, что забрал все силы, и на удивление и иные эмоции их просто не осталось. Или же чувства были просто сожжены им. Как, возможно, и сами глаза. Понимание того, что зрение могло исчезнуть так же, как и земля под ногами, тоже нисколько не пугало.
Наверное, так ощущается обречённость — абсолютная, когда становится всё равно, что произошло, сколько будет длиться парение и к чему в конце концов это всё приведёт.
И лишь спустя очень и очень долго он открыл глаза — медленно, задерживая дыхание, но вокруг была темнота, в которой проклёвывались светящиеся песчинки. Возможно, звёзды, а, может, отголоски того самого ослепительного света.
Мир Сехуна исчез — разбился, подобно ёлочному шарику, и лишь его осколки оставляли царапины и путались в волосах. Сам юноша был подобен Алисе, провалившейся в кроличью нору, вот только ни Кролика, ни Мартовского Зайца, ни Сони не было и в помине. Только падение. Или парение, потому что не было ощущения тяжести — скорее невесомость.
Мысли были неспешные. О предстоящем Рождестве. О семье, ведь все вместе собирались встретиться и отпраздновать. Не могло же случиться, что никого не осталось. Мама, папа, сестрёнка. Так редко удавалось встретиться всем вместе. Сехун приезжал раз в пару месяцев, но этого было так мало. А что теперь? Даже родного города не осталось. Может, это мираж? Хотя вот он сам, среди осколков и пыли, а вокруг перемигиваются звёзды. Полетела одна, вторая… Их так много.
Сехун прикрыл глаза. Терять больше было нечего и некого.
Десятилетним мальчишкой он ловил взглядом метеоры — тогда внутри разгорался восторг, тогда казалось, что любые желания могут исполниться, стоит только взглянуть на небо и увидеть тот самый след.
Сехун повзрослел. Вот только вера в чудо ещё оставалась внутри, одинокий мотылёк.
«Пускай мой город не исчезнет. Пускай всё останется, как раньше, и все будут живы».
Тихо. Теперь можно открыть глаза. Ничего не поменялось, верно? Всё то же бессмысленное падение в никуда, всё те же обломки и бесконечность неба. Сехун был готов смириться со своей смертью, когда заметил в отдалении свет — разрастающийся поток.
Опять?..
Ладони сами прижались к лицу: память о раздирающей мозг боли была слишком свежа. Он не знал, что происходит, не понимал, что будет потом. Вновь остался лишь свет.
Сехун боялся в нём исчезнуть.
Мгновение, второе — и ощутимый толчок: на парня свалилось что-то тяжёлое, усиленное ускорением, и они вместе понеслись в никуда, разрезая воздух. Перехватило дыхание, и Сехун сам вцепился в упавшее на него нечто, всё ещё крепко зажмурив глаза. Необходима была опора — хоть что-то, что даст надежду, что подскажет: ещё жив.
Полёт был недолгим. А после — падение в снег. Парень не больно, но ощутимо приложился, и от неожиданности распахнул глаза. Заморгал, оглядываясь, привыкая.
Вокруг был свет, но он не резал глаза. Наоборот, Сехуна охватило чувство спокойствия — не обречённости, как ещё несколько мгновений назад.
Даже сугроб — и тот светился. И человек в его объятиях тоже.
Человек?
Сехун резко сел, отчего мир на пару мгновений потемнел. Замотал головой, пытаясь унять дрожь, охватившую тело, а после вновь бросил взгляд на того, кто свалился на него посреди необъятности космоса.
Они с сестрой любили смотреть что-нибудь сказочное, особенно зимой. Сехун тогда в старшую школу ходил, а Минсун заканчивала младшую. Они брали с собой что-нибудь вкусненькое — шоколадные батончики, печенье или вафли, наливали сок в чашки и усаживались на диване, чтобы на полтора-два часа побыть вместе.
Минсун часто включала что-нибудь зарубежное. Ей нравились американские фильмы, и однажды среди множества Питеров Пэнов, Золушек и космических пиратов она нашла «Звёздную пыль». Сехун тогда очень устал за день, и потому смотрел отрывками, а вот сестрёнка ещё целую неделю вспоминала эту сказку и всё обижалась, что братик многое пропустил.
Но кое-что туманными кадрами осталось в его голове. Например, встреча героя и девушки-звезды. Та была вся светлая, сама в белом. Как и парень в руках Сехуна, который ещё не пришёл в себя. Что произошло?
Юноша вновь поднял взгляд — и замер, потрясённый. Сквозь свет проступали очертания — точно художник наносил лёгкие штрихи на картину, что постепенно приобретали глубину. Сначала — стволы деревьев, дома в отдалении, парочка людей, бредущих по дорожке рука об руку. Сугробы, нелепый снеговой кот, обронённая кем-то перчатка у скамейки. Стеклянный шарик у самых ног.
Мир складывался из мелочей, обретая краски, близился к завершённости, пока свечение человека в руках Сехуна медленно блекло.
Городской парк недалеко от его дома — так помнил это место юноша. По этой дорожке он летом бегал в школу и тем же путём возвращался домой. А слева, за тем поворотом, стоит булочная, где он любил брать хлеб — совсем еще свежий, обжигающий руки. Краски становились темнее, насыщеннее, и парень испугался, что мир, который только-только стал появляться, исчезнет в наплыве темноты.
Юноша задрожал, стискивая в руках незнакомца, смутно понимая, что именно тот дал шанс вернуться, и принялся шептать — повторять заклинание: «Проснись, проснись! Проснись-проснись-проснись!»
Но мир не исчезал — всего лишь наливался ночной прохладой, и зажёгшиеся огни фонарей заставили Сехуна вскинуть голову.
Белые хлопья неспешно ложились на землю. Парень тяжело выдохнул, смаргивая слёзы. Шмыгнул носом, и в это самое время появились звуки. Детский смех. Шум машин. Игравшая невдалеке музыка. Разговор людей, идущих по тропинке.
Мир был завершён. Его мир, тот самый, осколки которого царапали кожу, когда Сехун парил среди звёзд.
В горле встал ком, и сдерживать слёзы больше не получалось — они потекли по щекам, картинка перед глазами размывалась. Но ничего больше не исчезало.
— Спасибо…
Сехун глотал слёзы: обрушившиеся на него эмоции невозможно было сдержать. Только сейчас понимание произошедшего свалилось на него, и это было слишком. Слишком для одного человека. Но губы продолжали беззвучно шептать:
— Спасибо. Спасибо. Спасибо-спасибо-спасибо!
***
Он просидел так всю ночь, боясь двинуться. Тело затекло, но, пусть на юноше не было куртки или пальто, холода тот не чувствовал совсем. Даже нос не замёрз. И пальцы не окоченели. Наверное, Сехун даже дремал, не выпуская из рук пойманного на небесах человека — он не помнил. Но, когда в очередной раз открыл глаза, то встретился взглядом с чужим, внимательно его изучающим.
В мир пришло утро.
— Кто ты?
Нет, парень догадывался, кто рядом с ним на самом деле. Но это же могло оказаться игрой воображения. Сном. Бывают же и длинные сны.
Светло-голубые радужки заполнялись теплотой шоколада. Человек в его объятиях нахмурился, точно вспоминая.
— Я выполнил твоё желание?
Незнакомец завертелся, оглядываясь по сторонам. А после поднёс руки к глазам, укладываясь на Сехуна, и принялся разглядывать их. Мимо шли люди, но никто не смотрел в их сторону, никто не приставал с расспросами и не подходил помочь.
— Значит, выполнил.
Парень поднял голову, грустно улыбнулся. Сехун молчал, не зная, что сказать, всё ещё дожидаясь ответа. Просто чтобы окончательно поверить в происходящее, как будто произошедшего с ним было мало.
— Я — упавшая звезда. Тао.
Незнакомец неуклюже перевернулся, чтобы ткнуться носом в грудь Сехуна. По спине побежали мурашки, так это было неожиданно, даже странно, но отчего-то приятно. Сумбурные чувства, в которых сложно было сейчас разобраться.
— Обними меня, — пробурчали в грубую вязку свитера.
Сехун подчинился, смыкая руки на чужой спине. Закрыл глаза.
Сейчас, ещё немного, и он отправится домой. Так же, как и звезду, обнимет свою сестрёнку. Поцелует в щёку маму, пожмёт руку отцу. Они сядут за стол. Как и прежде.
— Я не смогу вернуться, — вздохнули снизу.
Парень не знал, что ответить. Как утешить. Что говорят в подобных случаях? Он не знал. Хотя можно будет забрать Тао с собой, ведь это он вернул Сехуну настоящее. Отсюда до дома совсем недалеко. Родители же не будут против?
На нём вновь закопошились, устраиваясь удобнее.
— Тогда пойдём ко мне? — Человек коснулся чужих волос пальцами. — Правда, сейчас мою комнату занимает Минсун, но её можно согнать в гостиную. Мама нам приготовит курочку, поедим.
— Не пойдём, — едва слышно.
— Почему?
Молчание недолгое — всего лишь с десяток ударов сердца.
— Я не знаю, получится ли вписать тебя в этот мир. Хватит ли моих сил.
Вздох.
Это было что-то, что не укладывалось в границы реального мира.
— Ты про что сейчас? — не понял Сехун.
Тао поднял голову. Взгляд был полон грусти — человек едва ли не физически ощутил её, и вздрогнул, точно обжёгшись. Не получится? Но что не так? Они же есть здесь и сейчас, лежат в сугробе, а люди…
Люди проходят мимо. Люди… не видят их?
— Я вернул твой город. Вернул жителей, эти цвета, этот снег, но я не знаю, смогу ли вернуть тебя. — Голос Тао казался слишком тихим. — Понимаешь? Если мы сейчас пойдём к тебе, я не смогу обещать, что твоя семья увидит тебя. Это больше не твой мир, Сехун. Он… он не считает тебя своей частью. Так… случается. Случилось. Я не знаю, что ещё можно сделать. Не знаю.
— А мама? — голос дрогнул. — Отец? А Минсун? Они живы? Я… — сглотнул, оттягивая момент, подбирая слова, но его фраза так и осталась незавершённой.
— Ты увидишь их. Хотя бы это я могу обещать.
Неужели этот мир стал для него чужим? И теперь Сехуну здесь нет места? И больше не будет маминых тычков в бок, папиных расспросов про личную жизнь и дониманий нахальной сестрёнки? Неужели то Рождество год назад было для них последним совместным праздником?
— Извини.
Юноша неловко поднялся, пошатнулся, едва не упав вновь. Сехун и сам встал с земли, хотел было отряхнуться, но налипшего на нём снега не оказалось. Да и сугроб был цел, точно никто в него не влетал.
— Это он, — произнесли рядом.
Тао нагнулся, бережно поднимая валяющийся рядышком шарик. Самый обыкновенный, такой, который вешают на ёлку. В кулак величиной и весь белый. А после протянул его человеку.
— Посмотри.
Сехун взял игрушку в руки. Теперь в его ладони был целый мир — город, где он родился и вырос. Там, за снежным полупрозрачным стеклом.
***
Они сидели на крыше многоэтажного дома. Тао расположился чуть поодаль, обняв свои колени, и едва заметно дрожал. Солнце пряталось за редкими тучами, временами шёл снег. Сехун смотрел в окна родной квартиры, и сердце замирало от осознания, что вот они — и Минсун, и мама, и отец. Одновременно и близко, и бесконечно далеко.
Мама готовила, периодически поглядывала на улицу. Наверняка ждала возвращения своего сына, который и до этого частенько опаздывал. Минсун о чём-то вдохновленно ей рассказывала, размахивая руками, мама отвечала, и это было так знакомо. Но наблюдать за семьёй было бесконечно мало — хотелось дотронуться, поговорить, обнять. Сделать хоть что-то.
Так странно. Больно.
Юноша повернул голову в сторону Тао. Тот выглядел таким потерянным и одиноким. Как сам Сехун ощущал сейчас себя. Человек покачал головой и перебрался поближе, рукой привлекая звезду к себе и с удивлением отмечая, какой тот холодный.
— Ты замёрз?
Рядом вздохнули.
— Теперь не могу не мёрзнуть, — ответил тот, прижимаясь в ответ. — Ты же будешь меня греть?
— Это всё из-за моего желания?
Тао ответил не сразу. Наверное, подбирал слова.
— Просто город — это слишком много для одного.
Значит, и правда из-за него.
— Прости.
Сехуну на самом деле было стыдно. Как будто чужую жизнь украл, но всё же у него была не просто хотелка — реальность, которую можно было пощупать, увидеть, услышать. Вдохнуть запахи. Прикоснуться к стеклу. Пускай он сам был здесь чужим, как и Тао.
— Ничего.
Белый ёлочный шарик лежал рядом. Сехун бросил на него взгляд, а после продолжил смотреть в окно.
На огород опускался сумрак. Тао задремал, пригревшись в чужих руках, а человек всё не мог отвести взгляда от окна.
Семья собиралась за столом. Мама приготовила курочку, рис с овощами, наделала сладостей. Наверное, папа отругал сына за то, что тот даже не позвонил. И как они будут жить дальше, когда поймут, что Сехуна больше не будет рядом?
В груди было тесно. Так хотелось рассказать, что он рядом, что всегда будет здесь, пока горит его звезда. Неужели его история закончится вот так?..
Мама подошла к окну, чтобы задёрнуть шторы, и юноша вздрогнул: женщина посмотрела точно на него. А после улыбнулась. Подняла руку.
В глазах Сехуна стояли слёзы. Он помахал в ответ и спрятал улыбку в чужих светлых волосах.
А потом пошёл снег, скрывая от юноши окно родной квартиры.
Для него это была сказка со счастливым концом.
