Spatzenlied

      Первый понедельник весны начинается с раннего пробуждения и стакана холодной воды. Азирафаэль, сидя за столом на маленькой кухне, глядит сквозь сжатые пальцы, украшенные многочисленными кольцами, и только изредка смахивает ресницами появившуюся в уголках глаз влагу. Мелькает отстраненная мысль о вибрации лежащего рядом телефона. Азирафаэль знает, кто и зачем может так настойчиво писать ему в четыре часа утра. Рука непроизвольно тянется разблокировать экран.       Гавриил       Котенок, ты же не обиделся?       Я люблю тебя       Тебя никто так больше не полюбит, ты же знаешь. Прости меня.       Решать чужие проблемы совсем просто. Они не касаются непосредственно твоих чувств и твоих травм. Воспоминания о теплых объятиях и властных поцелуях гулко отзываются в груди, контрастно гранича с непривычным одиночеством, вжившимся за последние сутки в стены квартиры. Однако, поджимая губы, Азирафаэль отвечает сдержанным: «Я подумаю.»       Да, впереди очевидно интересный день. Азирафаэль выключает телефон и, игнорируя вновь полученные сообщения, поднимается за чайником. Коньяк, на который мужчина поглядывает уже добрых две минуты, сейчас пришелся бы как нельзя кстати, но пьяный психотерапевт — это уволенный психотерапевт. Придется ограничиться алкогольными конфетами.

***

      К восьми Азирафаэль добирается на работу в клинику, приодевшись в старомодный, но такой привычный и комфортный костюм светлых оттенков. Пройдя в приемную, Азирафаэль с наслаждением вдыхает запах лаванды, тянущийся из его кабинета.       — Guten morgen, — приподнимаясь, здоровается Анафема — его первая помощница, — Doktor. Вы выглядите устало. Опять не спалось?       — Значит заметно, — бормочет под нос Азирафаэль, в другое мгновение как можно непринужденнее вскидывая голову и улыбаясь, — дорогая, не волнуйся, я в порядке. Кто сегодня по записи? — он умело переводит разговор в рабочее русло.       — Ээ, — девушка щелкает мышкой и пробегается взглядом по датам и именам, — Карл Лихнетт записан на одиннадцать, Анна Браун — на двенадцать, — не успевает Анафема прочитать последнюю запись, как на рабочем телефоне громко проигрывается мелодия звонка, — Да, здравствуйте, это помощница господина... Вы знаете? Хорошо. Так скоро? Кхм, извините, конечно мы вас ждем. До свидания, — она быстрым движением кладет трубку, — и Кроули Кросс через двадцать минут.       — Через двадцать?       — Он только что оплатил прием, — вглядывается в экран компьютера девушка, — иностранец, кстати. Налицо плохое владение немецким языком, — она переводит взгляд на удивленного психотерапевта, — о, вы взбодрились! Теперь я буду называть нашего господина не иначе, как Мистер Крофеин.       — Дорогая, я пойду подготовлюсь к приему, — Азирафаэль разворачивается к двери, — и прекрати смущать пациентов своими шутками.       — Как скажете, — Анафема улыбается, — а все-таки интересно поглядеть на этого Крофеина. Я одинокая женщина со слабостью на возбуждающих мужчин, — со вздохом добавляет она, хихикнув в кулак на строгий взгляд Азирафаэля.       — Ты безнадежна, — устало отвечает последний, на самом деле уже давно смирившись с характером Анафемы.       Войдя в прохладный кабинет, мужчина с задумчивостью присаживается на свое рабочее место, неосознанно перекручивая особо броские серебристые кольца на левой руке. Ему приходилось работать с иностранцами, переходя на международный английский язык, но какое-то предчувствие, абсолютно несвязанное с национальностью пациента, шевелилось на подсознательном уровне, сухо скребя острыми коготками в горле.       Азирафаэль привык доверять чутью. Пожалуй это являлось следствием его профессиональной деятельности. С другой же стороны, личная жизнь дает о себе знать. Утренние сообщения здорово повлияли на общее настроение, и, вопреки собственным советам, Азирафаэль мрачно склоняется к мысли, что ничего хорошего в этот день уже не может произойти.       Из размышлений психотерапевта вытаскивает разговор в приемной на повышенных тонах. Второй голос, явно мужской и незнакомый ему до этих пор, с ноткой раздражения ругается с Анафемой. Вот и оно.       — Я понял, — в дверях появляется высокая фигура, чью почти болезненную худобу подчеркивает выполненная в темных тонах одежда известного бренда, — понял!       Азирафаэль замирает. Внешность, очевидно его нового неожиданного пациента — Кроули, словно была создана для картин эпохи Возрождения. Четко очерченные скулы, цепляющая асимметрия лица, длинные рыжие локоны притягивают внимание и восхищают. Взгляд психотерапевта непонимающе останавливается на темных очках, скрывающих глаза Кроули.       — Guten morgen, мозгоправ!       Азирафаэль морщится на подобную фамильярность, однако молчаливо проглатывает ее вместе с разящим табачным запахом, который принес с собой пациент. В голове щелчком отзывается фраза проницательной Анафемы. Мистер Крофеин одним только своим присутствием действует на нервы и разливается по напряженным венам. Очарование с каждой секундой сменяется на настороженность и призыв держаться в рамках, старательно выведенных за эти годы яркими красными линиями.       — Здравствуйте, вы можете присесть и мы начнем, — одним жестом Азирафаэль указывает на мягкое кресло напротив.       — Полегче, — Кроули хмурится и продолжает на родном языке, — если я выучил эту фразу про мозгоправа по дороге сюда с помощью онлайн переводчика, то это не значит, что я из ваших, — он плюхается на кресло, вальяжно закидывая ногу на ногу.       Психотерапевт не может объяснить свое состояние. В его взгляде наверняка читается вся та неловкость, которую он навязчиво чувствует во время этого приема. Дело в грациозных движениях, наглом голосе и горьком запахе, разом затмившем расслабляющий аромат.       — Здравствуйте еще раз, — переходит на английский язык Азирафаэль, смущенно поправляя складку на клетчатом пиджаке, — хотите чай или кофе?       — Петлю и песню, — с усмешкой отзывается Кроули.       — Простите?       — Spatzenlied. Известная детская песенка, Doktor, — последнее слово произносится с особой интонацией. Он словно наслаждается этой бессовестной пробой казалось обычного слова, оценивая что-то или кого-то.       — Позвольте, вы упомянули петлю, — Азирафаэль не сдается, — в последние две недели вас посещали суицидальные мысли?       — Да похуй вообще. Споете для меня?       Внутри Азирафаэля хаос. Безопаснее было бы покинуть кабинет, но мужчина не любит бегство. Он поддается вперед.       — Обязательно, но на следующем приеме.       — Это вы меня разводите на деньги, — смешок, озвученный больше для понимания, что Кроули вовсе не был готов к такому, — да?       — Я был бы рад повторить нашу встречу, — звучит сопливо, — даже бесплатно.       Пристальный взгляд ощущается даже через затемненные очки, ради интереса хочется протянуть руку и снять их, увидя наконец-то наверняка расширенные зрачки.       — Почему?       Действительно, почему? Почему в голове свободно разгуливают воображаемые черти, если перед ним сидит настоящий?       — Вам нужна помощь, не отрицайте.       Кроули на ходу теряет былую уверенность, ломается с каждым словом психотерапевта, раскрываясь с треском падающих внутренних стен, построенных на принципах.       — Я не чувствую, — слишком откровенно, — нет, я пиздецки чувствую, — настолько, что пациент с пылом пытается оправдаться, — но это не то. Я актер. Сама сцена подразумевает излишнюю эмоциональность и артистичность. Не жизнь. На сцене все ненастоящее. Я слишком долго варился в бутафорской хуйне и не понимаю всех этих заебов об искренней любви. Но мне хочется научиться ради... ради одного человека.       И рвется первая нить. Больно, словно перерезанная вена. Натянутая улыбка убивает Азирафаэля изнутри.       — Хорошо, мотивация в лице дорогого человека...       — Доктор, — прерывает его Кроули, — я хочу посидеть в тишине.       Азирафаэль относится понимающе, ему самому нужно разобраться со всем этим. Наедине разобраться с клубком чувств, среди которых пульсировало несколько определенных нитей, ведущих к не самым хорошим, для него в первую очередь, умозаключениям. Подростковый возраст остался далеко позади, а приобретенный жизненный опыт ничуть не помогает в данной ситуации.       Лишний раз прокрутить украшения страшно. Азирафаэль не боится чужих решений, он боится самого себя и своей реакции. Что-то, спрятанное годами за семью замками, вырывается наружу.       Кроули вновь закрывается. Это понятно и по очевидно агрессивной позе, и по бутафорской улыбке, которую он взял с собой из театра.       О Кроули хочется узнать гораздо больше. О его планах, мыслях, мечтах. Хочется изучать досконально, заглядывая в трещинки на стенах, вновь возведенных для безопасности обоих.       — У вас есть стикер?       — Конечно, — Азирафаэль, достав из какой-то папки небольшой желтенький блок, протягивает его пациенту.       — Спасибо, — ручку Кроули берет со стоящего рядом журнального столика, быстро черкая что-то в уголке стикера.       — Это адрес театра. В четверг приходите на «Дьявола и Господа Бога». Я был бы рад повторить нашу встречу, — что он творит, — даже бесплатно. До скорого, мозгоправ, — мы оба знаем, что ты хотел назвать меня иначе.       — До свидания, — отвечает с трудом Азирафаэль, вглядываясь в напряженную спину, которая вопреки немым просьбам покидает кабинет.       И разом утихает хор дьяволят. Вдыхая полной грудью, он чувствует, что остается стоять в одиночестве на полностью сожженном пшеничном поле. Погасло рыжее пламя, которое ворвалось в его упорядоченный мир слишком резко, без всяких объявляя пожарную тревогу.       Пиликает телефон. Азирафаэль разблокирует экран и вглядывается в имя отправителя сообщения.       Гавриил       Я приеду, и мы поговорим нормально.       На этот раз психотерапевт знает, что должен ответить. И пусть он погибнет в пляшущем огне, но он погибнет не один. Это файер-шоу предназначено только для двоих.       Азирафаэль       Ты приедешь только за вещами. Все кончено.