Полуночники

      Рюноске многие говорили, что он простой и бесхитростный, что все его чувства, как на ладони, что, наверное, айдолом ему быть тяжело. А если не говорили, то точно думали, что ему, наверное, приходится выворачиваться наизнанку и перепрыгивать через собственную голову, чтобы показать прекрасную конфетную обертку обворожительного богатенького сынка. Рюноске не спорил и совершенно не обижался. Он знал, куда шёл и на что подписывался, он знал, что на много лет вперёд для него точно расписана вся жизнь и продуманы все варианты.       Наверное, то, что всё придётся начать с чистого листа, не знал тогда никто. А, может, кто-то и знал, что слабым местом окажется его наивность и бесхитростность, и всё давным-давно предугадал. Не понял только, что свою силу Рюноске всё же обрёл. Правда, давился горечью вины, иногда не в силах заснуть по ночам.       В собственной квартире стало тесно и шумно с тех пор, как Гаку с Тенном перетащили в неё свои пожитки. В общем, всё стало просто отлично, напоминало беззаботные и солёные от морской воды дни дома, когда братья гомонили за общим столом. Гаку с Тенном, правда, перекидывались по привычке колкими фразочками, а по вечерам все вместе собирались в гостиной и устало располагались кто где. Однажды они купили громадный пазл, и тогда Рюноске узнал, что Тенн, сосредоточившись, может забыть обо всём и очень мило закусывает нижнюю губу. Или же что Гаку совершенно не любит проигрывать — вот это уже раскрылось за игрой в карты. Оказывается, они не знали друг о друге так много. Рюноске не знал, что Гаку обожает американскую музыку, а Тенн — забирает при уборке чёлку назад, чтобы не мешалась, и вот так выглядит ещё младше.       Рюноске точно не знал, что его они видят насквозь, и не сразу нашёлся с ответом, когда Тенн вдруг сказал:       — До сих пор коришь себя?       — Ты… С чего ты так решил?       — Ты просто плохо спишь. Или совсем не спишь. Поверь, Рю, я знаю.       Взгляд у Тенна на этих словах цепкий, суровый, но не злой, нет, в нём только болезненное беспокойство, за которое Рюноске стыдно. Сбежать бы от него, спрятаться, закрыться. Это так сложно, когда закрыть можно лишь дверь собственной комнаты, и даже так всё равно будет слышно лёгкие шаги Тенна и то, как он своим чудесным голосом отчитывает Гаку за то, что он снова не налил чайник.       В собственной квартире с появлением Тенна стало просто отлично — и просто невыносимо. Потому что Тенн такой настоящий, открытый и прекрасный без лоска для фото, с лёгкой, но искренней улыбкой, иногда в его собственной, Рюноске, футболке (и, конечно, большой ему так, что в вороте видно острые ключицы), потому что Гаку словно из вредности всегда умудряется на него что-то пролить. И потому что такой домашний и простой он похож на ангела больше, чем когда-либо. И его можно коснуться, на него можно смотреть-смотреть-смотреть, и Рюноске не знает, куда деться, ведь он и правда не отводит от него взгляда и порой даже забывает дышать.       Дышать тяжело и больно, когда Гаку вдруг ловит его на этом и после, наедине, с понимающим вздохом говорит:       — Попал ты. Точнее, запал. Будь аккуратнее. У Тенна груз на плечах тяжелее, чем у каждого из нас. Не дай своим чувствам стать тем, что он не сможет удержать.       Конечно, Гаку прав, да что там, уж он-то знает, о чём говорит. Рюноске себя по сравнению с ним ещё больше ощущает слабым и дурным, ведь он может только сбегать, закрываться за лёгкой дверью и заставлять Тенна беспокоиться.       Да, он правда плохо спит. Когда-нибудь накопленная усталость даст о себе знать, свалит его с ног, да, он прекрасно это знает, но ничего не может поделать. Только ворочается с боку на бок, переживает всполохи воспоминаний прошлых дней и иногда крадётся в кухню попить воды.       Он чуть не роняет стакан, когда за спиной вдруг раздаётся:       — Всё же я угадал — ты не спишь.       Рюноске медленно оборачивается. Тенн, закутавшись в плед, переступает босыми ногами и в молочном свете подглядывающей в окно Луны кажется почти что нереальным — хрупким и словно светящимся изнутри. Рюноске на всякий случай ставит стакан на стол.       — Так ты ведь тоже полуночничаешь.       — Бывает. Тут из окна хорошо видно город, и поэтому мне хорошо думается, когда я просто стою и смотрю на него, — Тенн кивает на светлое окно в гостиной. — Ты всегда меня не замечаешь.       — Прости.       Какое-то время они стоят молча, и Тенн вдруг предлагает:       — Можем постоять тут вместе.       — Подумать?       — Подумать.       А ведь он прав — перед глазами расстилается почти то же звёздное небо с редкими желтыми огоньками окон таких же полуночников, как они. И это удивительно красиво. Тенн, конечно же, тоже, и Рюноске то и дело косится на него украдкой, думая, что они стоят так близко, что можно коснуться его ладони своей. Можно обнять его, позволить спрятаться в своих руках, пообещать, что разделит с ним все его тревоги. Гаку ведь прав — на Тенне, на его узких плечах их много лежит. И какие-то странные планы Куджо, и постоянное беспокойство за брата, и ожидания самого Тенна, привыкшего без жалости к себе выкладываться на все сто.       — Иногда я смотрю так и думаю — а вдруг какое-то из этих окон принадлежит Рику. Потом злюсь на него и хочу ему написать и сказать, чтобы он шёл спать. И спохватываюсь, что, наверное, он всё же спит, а я тут только себя накручиваю, — с тихим смехом говорит Тенн, и Рюноске ободряюще хлопает его по плечу:       — Ну, ты же его брат. Уж я-то понимаю, сам такой.       — Да. Ты меня и Гаку всегда оберегаешь. Хотя Гаку порой не надо, пусть косячит.       — Вы неисправимы, — шепчет Рюноске и натягивает на его плечи сползший немного плед. — Иди-ка сюда.       Тенн послушно идёт за ним к дивану, наблюдает за тем, как Рюноске откапывает ещё один плед, а потом изящно приподнимает левую бровь, когда тот садится на диван и хлопает себя по коленям.       — Садись. Сейчас тебя укутаю, покачаю — и ты мигом заснёшь. А то я вижу, ты стоишь босиком, у тебя ноги совсем замёрзли. Давай, побуду твоим старшим братом.       — Рю, мне не пять лет, если что, — фыркает Тенн и всё же садится к нему на колени, и Рюноске быстро обматывает его ноги вторым пледом и прижимает к себе.       — Знаю. Но старший брат нужен иногда и тебе.       Тенн молчит, задумчиво дышит ему в плечо, щекочет ресницами шею. Он тёплый, на коленях с ним немного тяжело, но эта тяжесть такая уютная и нужная, что Рюноске не может представить ничего лучше. Хуже, конечно, только осознание, что он бессовестно пользуется ситуаций и этим неловким доверием, что можно аккуратно обхватить подбородок податливого и сонного Тенна, что можно его поцеловать. Конечно же, он не сделает этого, но потом будет ночь за ночью прокручивать эти прекрасные мгновения в голове и снова не спать.       Дыхание Тенна успокаивается и выравнивается быстро, и Рюноске понимает — он заснул в его руках практически сразу же. Да, тут уж точно не исполнишь никаких коварных планов, на которые и так бы не хватило духу и совести, и остаётся только осторожно унести его в комнату и накрыть одеялом. Рюноске всё же не удерживается, быстро и легко касается тёплых губ своими и, выходя из комнаты, тихо-тихо прикрывает за собой дверь. Да, дверь такую же лёгкую, как и его собственная.       И Тенн знает, что он его точно не услышит, когда говорит:       — Спокойной ночи, Рю.       И в эту ночь никто из них не может заснуть.