Не обмани

Алексей Гоша догнал меня на крыльце. Я был в таком зашкварном раздрае, что ни черта вокруг себя уже не замечал. Алкоголь противно ударил в голову, перед глазами все поплыло, а к горлу поднялся вязкий и тошнотворный ком. Хотелось блевать. Из-за коньяка, выпитого слишком в большом количестве с непривычки, из-за опустившегося кирпичами на дно моего желудка плохо пережеванного сибаса, из-за пышущего харизмой свободного альфа-самца Громова и липнущей к нему Валечки, из-за моей непроходимой наивности и глупости. Как видите, причин для того, чтобы проблеваться у меня просто масса. И полностью погруженный в собственные не радостные мысли, я совсем не замечаю, что происходит рядом. Поэтому, когда рука Георгия сжала мое плечо, я не на шутку пугаюсь. Подпрыгиваю на месте, как ужаленный и чуть не наворачиваюсь с верхней ступеньки, на мгновение и вовсе потеряв и так уже прилично нарушенное равновесие. — Ты в порядке? Не смотрю на него в упор, так, только искоса. Мажу пьяным взглядом по чёрному рукаву строгого пиджака, пока рукой меня придерживает. Чтобы не упал наверняка. Доверия сейчас у него ко мне совсем мало. — Да… Нет… — сам себе противоречу, переминаюсь с ноги на ногу и в итоге влекомый земным притяжением, покачиваюсь и спускаюсь на ещё одну ступень ниже. — Перед глазами вертолеты сраные, жесть такая, — вздыхаю тяжело и прерывисто, кусками хватая ртом прохладный ночной воздух. И от того, что кислородом давит плотнее в лёгкие, кажется, что и тошнота притупляется. Уходит куда-то на второй план. Главное дышать не часто, а с умом, размеренно и глубоко, ведь гипервентиляцию ещё никто не отменял. Поднимаю голову выше, глазами к небу, а там звёзды. Представляете? Их в большом городе не видно почти, а тут они есть. Так много, так ярко. Маленькие белые точки, как россыпь серебряных монет на чёрном бархате, и переливаются, мерцают, невозможно согревают своим льдистым холодом, окутывают душу и делят со мной мое одиночество. Теперь я не один. Теперь, вроде как, я и они. Их молчаливое понимание на все мои невысказанные жалобы и обиды. До отеля едем молча. Гоша вообще не особо болтливый, а у меня настроения трепаться и подавно нет. Сижу, из последних сил сдерживаю в себе не переварившуюся до конца рыбу и думаю над тем, что же мне дальше со всей этой ерундой в жизни делать? Сколько ещё отвести времени на попытки приблизиться к такой уже привычно недоступной цели? Год? Месяц? Неделя? Или, может, уже сегодня обрубить все концы? Чем там этот ужин закончится? Только лишь танцами и пьянкой? Валечка ведь совсем не выглядит женщиной в себе неуверенной, скорее очень даже наоборот. Такая вполне может смело взять быка за рога и добиться своего любыми известными ей способами. Один я, выходит, тут такой из себя весь правильный. Первых шагов в свою сторону всё жду, осознания какого-то, признаний. А, может, так и надо: крепко пальцами в плечи и глаза в глаза? Чем я хуже Валентины? И тут же вспыхиваю от одной только мысли, что Димка в том ресторане-то остался. Без надзора! Во, я балда, ну дебилушка, а! Своими же руками этого жертвенного ягнёнка вложил в лапы агрессивно настроенной на совокупление женщины! Как подъезжаем к отелю, не замечаю. Слишком занят поеданием себя и тупостью своей несусветной. Гоша окликает меня по имени, и я дергаюсь, а потом тут же взгляд на него вскидываю. — Приехали. Тебе не полегчало? Могу в аптеку смотаться за Алка-Зельтцером, — предлагает, сидя вполоборота и заглушая двигатель. — Да не надо, Гош, нормально всё. — Ну смотри сам, — недоверчиво окидывает меня взглядом и хмыкает, тут же с обычно несвойственной таким огроменным мужикам плавностью движений покидая салон арендованного нами внедорожника. А я ещё потом, пока лестницей да коридорами до номера своего шёл, думал о том, что оставили мы Диму без машины. То есть, теперь ему сюда добираться из ресторана разве что только на такси, ну или же его подвезёт кто из сострадания ради. Например, Валечка. И хорошо бы в самом деле до отеля, а не к себе домой. Да, блять! Прощаемся с Георгием в коридоре. Желаю ему спокойной ночи, а сам же нихрена не спокоен. Совсем нет. Как зомби, не глядя, скидываю с себя костюм, даже не озаботившись тем, чтобы повесить его, как положено, на вешалку. Срать мне сейчас на всё, кроме ещё не вернувшегося с этого праздника жизни Громова. Душ принимаю тоже в полной прострации, даже не помню, как голову мыл. Факт остаётся фактом — волосы пахнут шампунем, когда стою уже одетый в пижаму у зеркала, висящего на дверце шкафа, и потемневшую от воды прядь нюхаю. Сколько времени прошло? Полчаса? Час? Смотрю на экран телефона, а там уже давно за полночь. Ещё и пальцы, которыми алюминиевый корпус телефона держу, мелко подрагивают. Тоже вижу. Вижу и хмурюсь сразу. Знаю, что мне не нравится всё это настолько сильно, что сна ни в одном глазу не будет ещё долго. И не смогу ведь уснуть, пока его не увижу. Пока не буду точно знать, что здесь, за соседней стенкой спит, один. Пусть без меня, но и ни с кем другим тоже. Чувствую себя таким жалким в этой неуёмной и никому не нужной ревности. Я словно лишняя деталь, которую, как ни крути, так ни к чему и не приладить. Потому что хрен его знает откуда она и к чему полагается. Такие обычно сразу в самую пыльную коробку и на верхнюю полку темной кладовки прячут. До лучших времён, пока не вспомнится от чего она, да только обычно так и не вспоминается. А я не хочу, как та деталь, не хочу быть лишним. Не хочу, чтобы забывал про меня, убирая с глаз долой в сырой чулан. Поэтому даже не обуваясь, так и иду босиком прочь из своего номера прямо в чём есть, благо, что хотя бы в пижаме. И тону в этом слабоосвещенном и неуютном коридоре, и в одиночестве своём тону тоже. Здесь не видно звёзд, только облупившаяся белая штукатурка на ровном потолке. Тут я один. Один стою у двери в его номер. Знаю, что закрыта. Нет там никого, но все равно стучу, еле слышно так, вкрадчиво и чуть ли не прошу. Закрывая глаза и прижимаясь лбом к двери, мысленно выпрашиваю у кого-то незримого, чтобы оказался там, за дверью. Хочу, чтобы всегда открывал, когда стучусь. Чтобы всегда ждал, когда прихожу. Неужели, я так многого хочу? А голова продолжает гудеть и, когда открываю снова глаза, в них совсем мутно. И не понимаю сначала, от алкогольного дурмана эта размытая пелена или от того, что внезапно слёзы из глаз. Трогаю свои щёки пальцами, смахиваю влажные дорожки и, кажется, все ещё не верю. Надо же разревелся, как девчонка. Никогда не плакал, а тут нате вам. Ну точно выпил лишнего. Мне, по ходу, коньяк можно только нюхать, не больше. Совсем не в себе уже… И чувствую, как эмоциями прошибает, как они упорно рвутся наружу. Трясёт нехило всем телом, пока по стене лопатками вниз и неуклюже шлепаясь задницей на замызганную ковровую дорожку, постеленную в общем коридоре на этаже, небось, в каком-нибудь далеком девяносто третьем году. А дальше локтями в прижатые к груди колени, лицом во влажные от слез ладони и ждать. Ждать, когда вернётся он или когда отпустит меня. И тут впору делать ставки, что быстрее случится. Я так вообще ставлю на последнее. Жалость к себе у меня всяко закончится быстрее, чем терпение. Его у меня предостаточно. Даже слишком, наверное. Горько улыбаюсь своим собственным мыслям, шмыгаю громко хлюпающим носом, когда вдруг до меня доносится звук приближающихся размеренных шагов. Один, второй, третий. Я замираю, я не дышу, я одно сплошное ожидание, я весь один только слух. Слышу, как подходит, останавливается напротив меня и затихает. Не вижу его, все ещё пряча своё, наверняка, до безобразия зареванное лицо в ладонях, но чувствую, что смотрит на меня этим своим тяжёлым и прожигающим до самого нутра взглядом. В жар бросает моментально, как всегда бывает, когда он рядом. И снова дышу часто, поверхностно, а от этого вертолетам в моей голове только раздольнее. — Ты чего тут? Наконец-то слышу его голос и выдыхаю. Медленно выпускаю ртом всё скопившееся за последние часы напряжение и чувствую, как становится немного легче. Просто от того, что он рядом теперь стоит. — Голова кружится, — отвечаю, лихорадочно соображая своим упитым в зюзю мозгом, какая из причин моего тут нахождения, выглядела бы наименее позорной в его глазах. — И? — он ждёт продолжения. По голосу слышу, что совсем не злится, скорее наоборот, голос его теплом окутывает, как пушистым пледом зимой, согревает меня посреди лета замёрзшего. И внутри сразу всё так блаженно к нему тянется, отзывается на знакомый тембр и интонацию, словно по команде, будто я дрессированный. Ручной совсем. — У моей двери что делаешь? И на пол холодный зачем уселся? Хочется посмотреть на него, так сильно хочется, но лицо все от слез мокрое и нос в соплях - стыдно показывать. Стыдно, что увидит таким, беспомощным и потерянным. Я же не жалости от него хочу, не это мне нужно. Не хочу, чтобы чувствовал себя за слёзы мои виноватым и должным. — Лёш? Зовёт меня по имени, и я только сейчас понимаю, что так и не ответил ни на один из его последних вопросов. Всё, что бы ни сказал, было бы смешным и нелепым, потому что неправда. Вру я всегда неумело и неубедительно, а на пьяную голову, наверное, и того хуже. Слышу шорох ткани и как глухо щёлкнуло его колено, когда на корточки сел рядом. Ощущаю чужое дыхание на тыльной стороне своих ладоней, теперь он ещё ближе, и мимо воли отмечаю мысленно, что он курил недавно. А потом пальцами тёплыми вокруг моих запястий сжимает, уверенно и настойчиво. Тянет за руки на себя и сбрасывает с моего лица эту импровизированную ширму, за которую не спрятаться больше. Открываю глаза и тут же взглядами встречаемся. Он скользит почерневшими глазами по моему лицу, губы поджимает только и молчит. Молча мокрый нос мой утирает, бережно ведя над губой и по влажным губам большим пальцем и его возвышением на ладони. Не брезгует совсем. А я опять как кролик перед удавом и руки мои плетьми безвольными вдоль тела вытягиваются. Только чувствую, что внутри не трясёт больше, я как заворожённый, словно замерший в каком-то ожидании. — Где ты был? — спрашиваю осипшим голосом, потому что не мог он все это время в ресторане торчать. Не мог же? И в голову опять лезет всякое, от чего резко хочется поморщиться, но я держусь, с усилием контролирую своё лицо, пока ещё это мне удаётся. — Ты знаешь где, — отвечает хрипло и глаз не отводит от моих губ. — Не знаю, скажи, — прошу еле слышно, но выходит как-то требовательно, капризно даже что ли, с нажимом в голосе. Но, знаете, мне плевать. Я сегодня пьян, мне можно. Только сегодня можно. — Веселил партнёров в ресторане, потом еле дождался такси. Кажется, этот мужик в местном таксопарке вообще один работает. Нелепость такая, — вздыхает и гладит по моей скуле костяшками пальцев. — И всё? — шмыгаю носом и заглядываю в его глаза, пытаясь внезапно разглядеть там что-то скрытое. Но как бы я узнал обманывает или нет, мне ведь и сравнивать-то не с чем. Он меня раньше никогда не обманывал. — А ты что думаешь? — Думаю, что натуралу вроде тебя сложно, наверное, удержаться от предлагающей себя красивой женщины. И что прав у меня никаких нет тебе это говорить сейчас, тоже думаю. Сначала отвечаю на его вопрос, а потом понимаю, что зря только рот открыл. Сам себя теперь сжираю мысленно за излишнюю болтливость, за откровенную ревность и с досады кусаю губы. Жалею, что слово — не воробей. Я бы многие слова захотел вернуть, но, увы и ах... Дима же после моих заявлений лишь молча челюсти сжимает, играет напряжённо желваками и будто бы всерьёз обдумывает что-то. И мне кажется, что ищет он ответ на это «что-то» в моих глазах бесконечно долго, а потом, когда находит искомое, вдруг хмурится так недовольно. А я не знаю, почему. В моей голове тому тысяча и одна причина и большая половина из них связана со мной. Как угадать которая? Или, может, спросить его напрямую? Ответит ли правдиво, вот в чём подвох. Только сейчас до меня доходит, что он, скорее всего, тоже все это время был напряжен, но теперь уже нет. Теперь он на ноги снова поднимается, выпрямляясь во весь свой немалый рост, и меня вверх следом за собой тянет. Я только и могу, что цепляться за его плечи холодными пальцами и ткань пиджака в них нервно сминать, когда земля вдруг снова уходит из-под ног, потому что голову все еще кружит выпитый алкоголь. А он подхватывает сразу, не даёт оступиться и опять упасть. Я для него будто ничего не вешу вовсе. Он очень сильный, всегда был таким, намного сильнее меня. Во мне сил сейчас почти не осталось, почти пустой изнутри и так горько от этого. Кажется, я действительно очень устал. Дмитрий Лёша очевидно перебрал со спиртным сегодня. Не нужно было ему столько пить, зачем только брался? Мне назло, полагаю. В последнее время все его причины объединяются в одно — что-либо сделать вопреки моему мнению. И как мы до этого дошли? Как оказались в этой точке, когда смотрю на него пьяного и не узнаю. Словно всю привычную ему жизнерадостность из него враз до капли выпили. Он никогда не смотрел на меня более отчаявшимся взглядом, чем сейчас. И мне не нравится видеть его таким, потому что я точно знаю, кто в этом виновен. Только я один. — Почему ты хмуришься? Злишься на меня? Его голос очень тихий. Он словно боится сейчас со мной разговаривать, опасается, что мои ответы ему не понравятся. Но я не хочу, чтобы он боялся. Не хочу, чтобы боялся меня. — Нет, скорее я недоволен ситуацией в целом. Лёша приподнимает правую бровь, ожидая подробностей. А у меня из головы не уходят его слова, сказанные пятью минутами ранее. Мысль о том, что он считает, будто бы я не в состоянии удержать член в штанах, когда на горизонте появляется охочая до секса женщина — вот, что по-настоящему меня злит. — Не умеешь пить — не берись. Зачем к коньяку присосался? — Не нравится, что я напился? — он как-то грустно улыбается и вздыхает. — Не злись. Мне тоже не понравилось. Надо же. Не понравилось ему. Хмыкаю и переношу больше его веса себе на грудь, пока освобождаю одну руку и пытаюсь на ощупь открыть ею дверь в свой номер. — Что ты делаешь? — заторможено оглядывается по сторонам, когда втаскиваю его в темную комнату. — Мы не будем продолжать этот разговор в коридоре. Он многозначительно округляет глаза и молчит. Моя бы воля, я бы вообще помылся и спать лёг. Устал, как собака. Может, так и сделаю. Все эти долгие деловые переговоры всегда порядочно меня выматывают. Я умею находить общий язык с людьми, умею подбирать к каждому особый подход, но это самое общение после очень сильно меня утомляет. С Лёшей выяснять причинно-следственные связи его алкогольного трипа сейчас мне тоже не особо хочется. Тем более, что в принципе, я о причине догадываюсь. Даже нет, не так. Знаю наверняка. Закрываю дверь в номер только когда усаживаю эту бестолочь на кровать и руки оказываются свободными. Хожу по комнате в немой тишине и старательно избегаю взглядов в его сторону. Кладу телефон и часы на тумбу у кровати, снимаю костюм с носками у шкафа, беру сменное нижнее бельё и в одних боксерах шагаю в сторону ванной. — Я в душ. Коротко бросаю через плечо прежде, чем закрыть за собой дверь. Ответа я уже не слышу. Мне нужно ещё немного времени, чтобы побыть в одиночестве. Я снова стал свидетелем его слез, которые увидел, к слову, впервые за прошедшие четыре года с момента того страшного события. И только увидев их, в тот самый момент я сразу всё для себя решил. Не смогу и дальше причинять ему боль. Я выжидал достаточно времени, чтобы он мог передумать, увлечься кем-то другим, одуматься. Но этого не произошло, а мучить его и дальше я не могу. Более того, не могу и дальше держаться от него на расстоянии. Что бы там Лёша себе ни надумал, но это из-за него у меня учащается пульс и кровь приливает к члену, а не из-за каких-то там готовых на всё женщин. На них всех, если уж говорить совсем начистоту, уже какое-то время мне попросту наплевать. Меня не возбуждает даже вид аппетитных форм Жанны, потому что все мои мысли только о нём. Я как будто бы болен, причем на всю свою глупую голову. Болен им одним. И будь, что будет. Теперь у меня нет плана, теперь только все по воле Судьбы. Когда возвращаюсь в комнату, он ещё не спит. Сидит посередине кровати весь взъерошенный и нахохлившийся, как перепуганный оленёнок с больши-и-ими такими глазами на половину лица. И неотрывно взглядом за каждым моим движением следит, напряженный весь, будто струна. Того и гляди, тронь его и прямо в руке от натяжения завибрирует. Длинные волосы так непривычно и неопрятно торчат в разные стороны, что выглядит, конечно, немного небрежно, но и до невозможного соблазнительно. Так и хочется запустить в них пальцы и методично расчесывать ими светлые локоны, приглаживать и перебирать, приглаживать и перебирать. До бесконечности долго. — Мне уйти? — с опаской переспрашивает, видимо, не до конца понимая, как правильно. Я ведь ему планов и решений своих ещё не озвучивал. Вот ему и остаётся разве что только догадываться о том, что сейчас творится в моей голове. — Зачем тогда под дверью сидел, раз так рвёшься теперь уйти? — отвечаю спокойно, без излишней эмоциональной окраски, чтобы мог немного успокоиться тоже. Я обычно в трусах не сплю, но сегодня особый случай. И когда выключаю в комнате свет и ныряю под пододеяльник без одеяла, мои боксеры, только что надетые в ванной, все ещё остаются при мне. Лёша таращится на меня во все глаза и дышит слишком часто, то и дело кусая и без того уже прилично опухшие губы. — И… что, — он запинается на полуслове, коротко шмыгает носом и шумно выдыхает, кажется решившись наконец задать вслух так сильно интересующий его вопрос: — мы будем... делать? Я бы мог, конечно, ещё подольше потомить его ожиданием и не спешить так сильно с ответом. Уж больно нравится мне наблюдать за всем этим спектром эмоций, которые калейдоскопом сейчас сменяются на его лице. Пока пытается меня разгадать и понять для себя, как действовать дальше. Маленький хитрый манипулятор. Мы ещё посмотрим кто кого. — Спать мы будем, Лёшенька, — хмыкаю и, старательно скрывая улыбку, переворачиваюсь на бок. — Об остальном мы поговорим с тобой завтра, когда протрезвеешь. Спокойной ночи. Молчит ещё некоторое время в ответ на мое заявление. Успеваю улечься поудобнее, засунув одну руку под подушку и закрыв глаза, и даже почти засыпаю, когда слышу его разочарованное сопение и тяжелые вздохи, пока забирается ко мне под бок и шепчет «Хороших снов». Да, именно так. Прилипает грудью к моей спине и приобнимает рукой за талию, положив свою горячую от волнения ладонь на мой живот. Причем крепко так прижимается и держит, будто бы боится, что могу передумать и выгоню его сейчас обратно в коридор. Но нет, не передумаю. Всё уже, всё, раньше надо было...