Незримое

Сжигая старые фотографии, Руби надеялась покончить с прошлым раз и навсегда. Когда очередная пепельная стружка падала на стол, женщина чему-то улыбалась, хотя ее глаза были наполнены печалью. Она брала следующую фотографию за следующей, лишь мельком скользя взглядом по изображенным на ней людям. Она в детстве; отец, вернувшийся с победой с войны Первого Контакта; мать, стоящая в обнимкой со своим отцом, дедушкой Руби. Фотографии, такие как у нее, были редкостью. Не были они распечатаны на специальной бумаге, а проявлены с помощью старинного фотоувеличителя. Соответственно, и фотоаппарат был давнишний, передающийся из поколение в поколение, словно реликвия, призванная напомнить о былом человеческой расы. Он стоял тут же, на столе, сплошь и рядом заваленном бумагами. В аккуратном черном футляре из тисненой кожи. Последний раз Руби снимала им два смеющихся личика своих детей: Джима и Андрис. Задумчиво она взяла следующую фотографию и, помимо воли, жадно впилась в нее взглядом. На черно-белом фоне стоят двое: сама Руби и ее муж Алистер Флаон. Правда, в тот момент они были всего лишь влюбленной парочкой, но тот день остался в памяти Руби навсегда. Всего через пару минут после того, как вспышка озарит счастливые лица, пойдет дождь, и они будут втроем прыгать под тяжелыми каплями, радуясь и дурачась совсем как малые дети. Руби подержала фотографию в руке, пытаясь запомнить ее навсегда. Закрыла глаза, чтобы представлять лучше, но тут же поняла, что ничего не выходит. Абсолютно. Приоткрыв один глаз, Руби улыбнулась. Нет, эту фотографию можно и оставить. Никто не сможет понять, где связь между ней и настоящим. Быстрым движением Руби открыла тонкую черную папку и, не глядя, вложила в нее снимок. Следующую фотографию она сожгла уже без колебания. За окном снова стучал дождь. Окна были плотно занавешены тяжелыми бархатными занавесками, на подоконнике сгрудились давно забытые, покрывшиеся тонким слоем пыли, книги. В блеклом глиняном горшке давно зачахло какое-то симпатичное растеньице, купленное пару месяцев тому назад на ярмарке. Руби сняла очки, потерла пальцами усталые веки, сморгнула пару раз и вновь методично принялась за уничтожение семейного фотоальбома. На столе же высилась горка пепла, при неосторожном вздохе разлетавшаяся вокруг мельчайшими частичками. Горела настольная лампа, под желтым абажуром свет казался гораздо тусклее, чем был на самом деле. Рядом работал компьютер. Сводки новостей, фотографии знаменитостей, глава СБЦ с заявлением о том, что Цитадель наконец может с полной уверенностью сообщить, что преступность сократилась до минимума. Как будто кому-то было до этого дело! Руби лишь изредка поднимала на монитор взгляд, но тут же опускала его, вздыхая и в очередной раз чиркая спичкой, чтобы поджечь очередную фотографию. Старый граммофон жужжал за спиной, воспроизводя симфонию Баха. Уединение, спокойствие, отчуждение. В старом доме не осталось ничего, что могло бы напомнить о прошлой жизни. Ничего, что могло бы заинтересовать, ничего, что намекнуло на Руби Флаон и ее семью. Эти фотографии – последнее, что стоило уничтожить до того, как дом подожгут. Когда последняя частичка прошлого канула в небытие, Руби тяжело встала из-за стола, широким взмахом руки сгребла пепел со стола и подбросила его в воздух, наблюдая, как серые пылинки медленно опадают. Затем она вытащила из кармана джинс смятую пачку сигарет, выудила одну, прижала губами и затянулась. Сизый дымок впился в кожу, проник в легкие, которые тут же выдали ответную реакцию: Руби закашлялась, время от времени сплевывая на пол кровь. Врачи предупреждали, что каждая затяжка может стать последней. Но она только плечами пожимала и игнорировала все, что ей говорили. С ее жизнью давно уже было покончено. Только организм еще боролся, пытался что-то сделать с Руби, потерявшей веру в будущее. Еще затяжка. Судорожный кашель, дрожащие пальцы. - Я закончила, - произнесла Руби хриплым голосом, который когда-то был весьма привлекательным и мелодичным. – Я все закончила. Она медленно собрала свой рабочий рюкзачок: сунула в него черную папку с одной единственной уцелевшей фотографией, проверила кошелек и документы. Подошла к граммофону, остановила пластинку, медленно приподняв «иглу». Провела кончиками пальцев по изящному цветочному узору, вырезанному сбоку; ощутила прохладу бронзовых ручек. Погасила свет и выключила компьютер. Опустилась в кресло, прижалась щекой к шершавой поверхности стола, поцеловала фотоаппарат. Этих вещей она никогда больше не увидит, хотя провела с ними все детство. Вздохнула глубоко, прикрыв глаза, стремясь никому не показать своих предательски-любящих слез. На пороге Руби повернулась лицом к дому, закрыла дверь и повернула ключ в замке. Постояла в нерешительности, не способная определиться бросить ли ключ в сумку или так и оставить в замочной скважине. Колебалась она, дрожали руки. Ей ничего не нужно было делать, Саламандра обещал, что сделает это самостоятельно. И правильно. Руби не должна участвовать в сожжении частички себя, она должна повернуться и уйти, чтобы никогда не возвращаться. Что было ей дорого, то женщина забрала с собой. Никаких списков, ни капли излишней сентиментальности. Только то, что необходимо. Наконец она сунула ключ в сумку. У дороги ее ждал челнок. Пилот отдал ей честь, она кивнула ему, не различая лица из-за стоявших в глазах слез. Руби напряглась, челюсти сомкнулись, пытаясь изо всех сил сдержать рвущиеся эмоции. Залезая в кабину, она споткнулась и чуть не упала. Сильные руки мужчины бережно поддержали ее, позволяя потереть ушибленную коленку и сесть на переднее сиденье, возле пилота. Дверь захлопнулась, пилот занял место рядом и включил двигатели. Челнок с мягким, приглушенным гулом поднялся с земли и, заложив крутой вираж, взмыл в воздух. Пару секунд у Руби оставалось, она привстала и, последнее, что видела, был ее дом. Ее родной дом, ее жизнь, даже больше – смысл ее жизни. Только когда он исчез из поля зрения, Руби Флаон, вдова, позволила себе расплакаться. И то был крик умирающей души.