История про лебедя, фею и оборотня

В воскресенье вечером директор объявил, что двадцать третьего декабря в Хогвартсе пройдет Святочный бал, а на следующий день все желающие студенты могли поехать домой праздновать Рождество в кругу семьи. В Обеденном зале оживленной волной прокатились шепотки. Самыми восторженными оказались девушки — конечно, ведь бал это прежде всего танцы. Юри не разделял ни всеобщего воодушевления, ни угрюмой досады, как Дазай за соседним столом. Он воспринял это как данность, и… Рядом почему-то стало слишком тихо — звонкоголосые француженки резко замолкли, глядя за спину Юри с немым ни то удивлением, ни то ужасом. Кацуки нахмурился и обернулся — сзади стояла Мила с такой масляной улыбкой, что захотелось умыться. — Привет, Юри, — вполне дружелюбно начала она, — хочешь пойти со мной на бал? Парень удивленно изогнул брови, и одернул себя от желания посмотреть на слизеринский стол и на одного конкретного гостя их школы. — И зачем это тебе? — не особо учтиво спросил Юри; отчего-то было ощущение, что над ним пытались подшутить. — Ты миленький, — сверкнула улыбкой Мила, и послышался приглушенный вздох француженок; Лиана, любительница лапать его коленку под столом, прикрыла рот рукой, совершенно неаристократично вытаращив глаза. Улыбка Милы соскользнула в милый оскал: — И наш общий друг будет спать спокойней, если будет знать, что ты в надежных руках. Юри едва не закатил глаза — Виктор скоро вздохнуть ему не даст. Хорошо хоть сам не додумался подойти. Колоссальными усилиями воли заставив себя не обернуться, чтобы посмотреть в лицо этого невыносимого северянина, Юри постарался затолкать поглубже опалившее раздражение. Они и так уже привлекли слишком много внимания. — Хорошо, Мила, я буду рад пойти с тобой на бал, — добродушно ответил Кацуки, и об его улыбку можно было порезаться; девушка хмыкнула — конечно, она все поняла. Стоило Миле только отойти, французское скрежетание заполнило все пространство вокруг Юри. Он уже без особо аппетита ковырялся в рагу, из-под опущенных ресниц рассматривая Виктора за столом напротив. Тот активно пытался что-то доказать только вернувшейся девушке, кидая частые взгляды в сторону когтевранского стола. — Это что, такие обычаи в Дурмстранге, чтобы девушки приглашали на бал? — сморщила нос Лиана, что как обычно пристроилась справа от Юри; вообще-то, она рассчитывала на приглашение. Кацуки пожал плечами, но ответил за нее молчавший до этого Чуя: — Просто они не считают это зазорным, как думаешь? Ты бы смогла первая пригласить того, кого хочешь? Лиана с видом оскорбленной дивы отвернулась и не удостоила чемпиона Шармбатона и взглядом до конца ужина. Чуя не слишком страдал — тот был слишком погружен в свои мысли, чтобы хоть что-то могло раскачать его маятник сейчас. Юри на самом деле только со временем оценил услугу, которую оказала ему Мила — Хогвартс наполнило какое-то истерическое предчувствие праздника. Парни старше четвертого курса холодили с горящими глазами и смотрели на девушек, как на ценники в магазине «Все для квиддича» — какая им будет по карману и статусу. А девушки буквально расцветали под этими откровенно оценивающими взглядами. Выглядело со стороны это премерзко — Юри не раз приходилось вечерами утешать своих однокурсниц, потому что избранник, с которым они хотели попасть на бал, выбрал не ее. Или стоически выслушать сальные шуточки в общей гостиной, когда догорал камин и оставались только самые стойкие. В общем, то еще зрелище. И с легкой подачи Виктора и Милы, Юри не пришлось быть частью всего этого безумия. Он проходил мимо выжидающе смотрящих девушек, как мимо неинтересных витрин Хогсмида, потому что у него была уважительная причина — и только это смягчило его гнев. С недавних пор — буквально с пятницы — у Юри появилось лучшее воспоминание, которое заставляло его улыбаться перед сном: момент, когда они оба с Виктором уже отдышались, просто лежали в кровати, смотрели в потолок и думали о чем-то своем, но Юри смог наконец собрать себя в кучу и встать. Он чувствовал, как чужая сперма подсыхала у него на животе, стягивая кожу, но поднял разбросанные по полу вещи Виктора и кинул в него. Под все более вытягивающееся лицо, он открыл дверь в ванную и сказал: «Дверь ты знаешь где. Сходишь в душ у себя». И вот этот самый момент — точнее, взгляд — удивление медленно перетекло в недоумение, затем в понимание, и последнее — шок. Широко распахнутые глаза и чуть приоткрытый искусанный рот на лихорадочно горящем румянцем лице — изумление на грани с откровенным неверием — было таким забавным и нехарактерным для этого человека, что Юри позволил себе еще секунду понаблюдать, а потом просто хлопнул дверью. Виктор был странным всю следующую неделю. Все выходные его было не видно, а потом вот — Мила. Кажется, никто раньше так не поступал с сиятельным Никифоровым, подумал Юри. И, положа руку на сердце, когтевранец испытывал мрачное удовлетворение от этой мысли. Если не считать всеобщего помешательства, то неделя для Кацуки выдалась продуктивная и легкая. Когда ушли назойливые мысли о наглой морде одного северянина, в голове стало как-то чище и попросторнее. Сразу появился ресурс закончить сложное эссе, дочитать пару заброшенных книг, помочь лишней дюжине первогодок и начать готовиться к приближающимся экзаменам. Юри чувствовал себя почти счастливым — как и ожидалось, гормоны прекратили застилать глаза своим алым маревом и тело прекратило бунтовать как только получило, чего хотели. Впрочем, он не собирался отрицать того, что ему понравилось. Понравилось до того, что он старался обходить Виктора десятой дорогой, потому что… Ну да, легче держать себя в узде, когда рядом нет раздражителя. Хотя, конечно, сложно избегать того, с кем совпадает большая часть уроков. Но Никифоров и сам не шел на контакт — казалось, он затаился и наблюдал. Не садился больше рядом, не пытался привлечь внимание, не мешал — и Юри бы со спокойной душой принял мысль, что Виктор, как и он сам, получил, что хотел, и потерял интерес. Если бы не одно но: Кацуки кожей чувствовал — горячий, холодный, пристальный, любопытный, злой — взгляд себе в спину где бы он ни находился. Даже если Виктора не было видно воплоти, он всегда был где-то поблизости, и это, по правде, нервировало. Нервировало до такой степени, что порой возбуждало — резко, на вылет, до мягких коленей и влажных рук. Ника Рейвена давно уже выпустили из больничного крыла после его пустяковой травмы. И он, как и много раз до этого, сидел рядом на последнем уроке — близко-близко, прижимаясь бедром под столом. История была хоть и любимым уроков, но с преподавателем им не повезло, и уроки были скучными, так что Юри даже не особо обращал внимание, что там происходило у преподавательского стола. Была пятница, и его тело, наученое многими неделями до, казалось, готовилось к грядущему удовольствию: кожа стала какой-то сверхчувствительной, мысли постепенно теряли форму и превращались в кисель, а внизу живота скапливалось тепло. Ник, все это прекрасно зная, лишь подливал масла в огонь — придвинулся совсем близко, шептал что-то едва разборчивое на самое ухо своим низким голосом, и Юри чувствовал мурашки на предплечьях. Но вдруг — запах паленого. Ник вдруг вскочил на ноги, перепугав весь класс, и принялся тушить огонь на подоле своей мантии. Учитель что-то запричитал, принялся помогать, пока Ник паниковал и только мешался. Юри хмуро оглядел задние парты, выискивая зачинщика. Это не должно было оставаться безнаказанным, но никто не выглядят ни злорадствующим, ни счастливым. Кацуки наткнулся глазами на Виктора позади всех — тот выглядел скучающим, но взгляд был таким темным, что голубой перестал быть таковым, скатившись в градиент. Он демонстративно приподнял бровь на такое повышенное внимание, и Юри поспешил обернуться. Такой взгляд пугал. На предплечьях снова были мурашки. Так и не найдя виновного, учитель пообещал нажаловаться их деканам и отпустил на пять минут раньше. Юри медленно двинулся в сторону библиотеки, собираясь провести время до ужина там, и Ник, слегка взъерошенный и помятый, потянулся за ним. — Ты точно не видел, кто это мог быть? — еще раз спросил он. — Нет, прости. Где-то на полпути они нашли Дазая на одном из многочисленных подоконников, и тот присоединился к их скромной процессии, идя чуть впереди. Мыслями Юри снова невольно вернулся к эпизоду на уроке. Никифоров, похоже, решил поиграть с огнем — буквально и фигурально — и Кацуки почувствовал какой-то непонятный прилив возбуждения. Он обернулся к Нику, словно желая поделиться с ним этим, но вдруг напоролся на мысль, как на улей ос в темноте: они с Виктором похожи. Не слишком уж сильно, если быть до конца правдивым — оба скуласты и имеют что-то от нордической холодной красоты, оба высокие и длинноногие, но на этом как бы все. Мимика, выражения глаз и пластика у них были совершенно разными, даже на соседних полюсах, и… Юри топтался рядом с какой-то важной мыслью, но Ник, заметив такое откровенное внимание к себе, выплыл из своих хмурых мыслей, как на маяк, торопливо огляделся и невесомо положил руку на талию, притягивая ближе, наклонился к уху и — похоже, сегодня точно был не день Ника — его отбросило к ближайшей стене, приклеило к ней. Юри на пару с Осаму в шоке уставились на Виктора, что оказался буквально в паре шагов позади них, словно шел за ними по пятам — но его не было видно все это время! — Ты что себе позволяешь!.. — Виктор небрежным движением палочки заклеил Нику рот, приближаясь все ближе — пока между ним и Юри не остался жалкий метр. — Эй, Виктор, что ты тв..? — Заткнись! — прорычал Никифоров на Осаму, и тот застыл в ступоре. С такого близкого расстояния Юри видел заполошено бьющуюся жилку на виске Виктора — и это было единственным признаком того, что он в ярости. — Ты правда предпочел его мне? — обманчиво спокойно сказал Виктор, глядя в расширившиеся глаза Кацуки. Его, казалось, как и Ника, зачаровали на молчание, иначе Юри просто не знал, почему молчал, почему просто пялился во все разворачивающийся лед в глазах напротив. Виктор же, похоже, ждал ответ, и не получив того, его губы сложились в тонкую, мерзкую улыбку. Его совершенно не волновали невольные зрители. — Я решил дать тебе немного времени. Решил, что ты потешишь свое эго и мы сможем все обсудить, но тебе, похоже, плевать, чьим членом затыкать дырку, м? Если он снова ждал ответ, то его ждало разочарование. На лице Юри не было и кровинки. Он молча уставился на эту жесткую ухмылку, на красивые черты лица, что исказила едва сдерживаемая злоба. Виктор сжал свободную от палочку ладонь в кулак так сильно, будто представлял себе чью-то шею в ней. Юри казалось, что он наглотался льда — горстями, ведрами, и он медленно оседал в животе, сковывая все спазмом, от которого ни вздохнуть, ни заговорить. Он лишь надеялся, что его лицо не предало его, как остальное тело, и — судя по нервно трепещущим крыльям носа Виктора — то также покрылось коркой льда и потеряло всякое выражение. Никифоров же хотел эмоций, ответов. — Нечего сказать? — почти нежно сказал Виктор, и коснулся подбородка Юри пальцами, задирая его голову вверх. — Так, может, тогда сегодня мы всем Дурмстрангом прийдем к тебе в гости и ты обслужишь кажд… Осаму кинул такое мощное Силенцио, что Виктор отшатнулся на пару шагов. Он, бледный, как и сам Юри, смотрел до того зло, что это даже умилило Никифорова на секунду. Впрочем, это не помешало ему через несколько секунд сбросить чужие чары. Он двинулся на Дазая так стремительно и глаза его были таким сосредоточением темени, что Юри кое-как скинул наваждение и успел затормозить Виктора на подлете. — Остановись, Виктор, — спокойно сказал Юри, и голос его не выражал и сотой части того, что и как он чувствовал. Налитые кровью глаза северянина вперились в него, как в плевое препятствие. — Если ты сейчас не уйдешь, мне придется сообщить директорам, и это может быть поводом для твоей дисквалификации из Турнира. У Юри в принципе не было привычки доказывать хоть что-то кому-либо, если его даже не пытались услышать — а тут явно некому было слышать, Виктор пришел не с вопросами, а чтобы выместить злость за свои неоправдавшиеся ожидания. Вот только Юри не давал и повода думать, что эти ожидания имели право на жизнь — о чем бы они ни были. Его правила звучали просто и ясно — не его вина, что у северянина в голове ветер гулял, и он не умел соблюдать условия. Так что вся эта сцена не имела никакого смысла. Он не обязан соответствовать чужим ожиданиям. От этого понимания дышать стало чуть легче. Виктор же вдруг глянул на него, как на рыбку, которая научилась говорить — на лице его расплылась улыбка, из груди раздался раскатистый низкий смех — и это был вовсе не тот смех, который раздавался по вечерам в гостиной Слизерина, от этого смеха тело прошивало нервной дрожью и хотелось закрыть уши руками. —Ты просто блядь, Юрочка. Это было уже слишком — Дазай сделал несколько шагов вперед, желая быть ближе к Юри, но вдруг Ник, о котором уже все, честно говоря, забыли, рухнул на землю — чары рассеялись без должного внимания со стороны Виктора. Дазай подал руку Нику, помогая тому подняться, чувствуя себя одновременно максимально неуютно и крайне необходимым в качестве возможного буфера. Ник выглядел еще более помятым, чем прежде, но стоило ему разогнуться, он заговорил, и голос его был холодным, насмешливым: — О Боже, парень, что ты себе напридумывал? Что ты о себе возомнил? Тебе что, не объяснили правила? Хочешь верности до гроба — ну так ищи ее в другом месте. Точно, правила. Виктор вспомнил все четыре. Лучше бы он вообще молчал, подумал Юри. Взгляд Никифорова снова вернулся к нему — и, честно, на грязь на подошве смотрят с большей благожелательностью. Кацуки почувствовал колючие мурашки на загривке, и коснулся палочки, закрепленной на предплечье. Но Виктор уже растерял интерес ко всему этому сборищу. Он хмыкнул напоследок: — Желаю тебе не сдохнуть от СПИДа в своем Вегасе.