История про лебедя, фею и оборотня

Продолжая традиции родных островов, семья Осаму поселилась на обычной маггловской улице в районе Гринвич, так близко к Темзе, что влажный дух реки преследовал их в каждом уголке компактного дома. У них не было домовиков, потому что это было табу для японцев — только крошечные феи поселились в цветнике для трав на крыше и порой помогали по дому, и изредка появлялся молчаливый призрак в подвале. Не было гектаров площади вокруг дома — только пару метров газона в разные стороны от крыльца и два молоденьких розовых куста. Их дом был простой, едва не аскетичный — два этажа вверх и один вглубь земли. На каждом окне висели мощные отводящие чары, которые активировались в ответ на колебания магического ядра в пределах дома. Подвальный этаж занимала лаборатория и кабинет Тацухико, где множество фолиантов соседствовали с обширной коллекцией минералов и камней под стеклом. Дом, что соединял в себе английский уют и японский дух, был чудной, но уже давно стал родным. После средневековья, которое, казалось, навечно поселилось и сроднилось с Хогвартсом и всем магическим миром, просторный полупустой дом казался отдушиной. Фигуральное выражение «переместился из одного мира в другой» — казалось теперь очень буквальным. В волшебном мире из-за магических потоков так и не прижилось электричество, так и не появились средства связи вроде телефонов и Интернета. Не было и машин или телевизора. Каждый раз по возвращению домой Дазаю казалось, что он выползал на свет из пещеры. Впрочем, это не могло избавить его от привязанности ко всему тому, что находилось по ту сторону завесы. Семья Осаму не праздновала Рождество — хотя на кануне Тацухико каждый год приходилось идти на Ужин в Министерство и вежливо улыбаться, чтобы не потерять свой статус среди британской элиты. Их семья ждала Нового года. Каждый год 31 декабря все они — семья Осаму, семья Кацуки и Акутагава — собирались у кого-то дома для празднования этого семейного праздника. В этот раз была очередь его семьи. С самого утра Дазай и Ацуши порхали по дому наравне со спустившимися с крыши крошечными феями — украшали дом еловыми ветками и ленточками, лепили из моти драконов и жаб, чтобы развесить по карнизам. Дом наполнился запахом глинтвейна и грога — Тацухико полюбились эти напитки еще в самый первый год их переезда. От мандаринов уже болел живот, а от яркого огня камина горели щеки. Ближе к обеду они втроем поставили на крыльце дома кадомацу, и даже привидение появилось к этому событию — повесило призрачный гриб на еловую ветку и снова исчезло. Вечером прибыли остальные, и сразу стало громко, тепло и очень уютно. В руках Тошии и Юри было десять коробок осэти-рёри, приготовленных в их ресторане специально к этому вечеру. Хироко держала кучу праздничных пакетов. Огай принес несколько бутылок хорошего саке, а супруга с сыном — пакетов еще больше. Малышки Гин с ними не было — та слезно выпросила отпустить ее праздновать в этот раз к школьной подруге. Дом наполнился смехом, шелестом бумажных пакетов, звоном стекла и японской речью. У каждого подростка в руках оказалось по четыре конверта , а у взрослого по несколько пакетов с бережно упакованными сувенирами. Дожидаясь курантов, Огай организовал игру в сугороку, а Дазай утянул Юри в короткую партию го. Оставалось совсем ничего до наступления следующего года, когда все расселись за низкий столик, и гостиную наполнил яркий запах традиционных блюд. Осаму с восторгом уставился на краба посреди пестрого великолепия прочей еды и послал благодарную улыбку Кацуки-старшему. Всполохи огня отражались в крошечных бусинах жемчуга, что феи развесили вместо гирлянд под потолком, на столе была вкусная еда, а на лицах всех присутствующих умиротворенное, спокойное выражение — Осаму вдруг почувствовал себя таким счастливым, что защемило где-то в грудине. Беспокойные мысли отошли на десятый план, и сознание наполнило лишь журчание родной речи. Небольшая система из колоколов на каминной полке ожила перед наступлением нового года — раздался первый удар, а за ним и еще сто семь, погружая в легкое медитативное состояние. Когда последний отзвук затих, Тошия поднял стопку саке и сказал: — Следующий год должен быть еще ярче и плодотворней для всех нас. Взрослые подняли свои стопки, а за ними и мальчишки глинтвейн. Так Осаму и встретил этот год — в кругу самых близких людей, с пряно-острым привкусом на языке и целым крабом. Ночь становилась глубже и темней за окном, а в теплых стенах дома не смолкали разговоры и звон стекла. Взрослые планомерно напивались и их речи становились все жарче. — Думаю в следующем году открывать первый ресторан в Ирландии, — поделился Кацуки-старший и супруга его серьезно кивнула, словно ставя родовую печать под каждым словом. — Они наконец-то подписали все бумаги! Год тянули, чтоб их лепреконы ночью обокрали! Тацухико усмехнулся, а Огай добавил: — Ты хотя бы расширяешься. Я уже четвертый год не могу открыть филиал в Шотландии, потому что они просто топят на аккредитации и не хотят выдавать лицензию. — Возможно, тебе стоит взять в партнеры кого-то из англичан — может, и дело быстрее пойдет, — задумчиво проговорил Тацухико. — Только через мой труп, — категорично заявила Коё. — Не будет и ноги ни одного англичанина в совете директоров нашей клиники. — Интеграция должна работать в обе стороны, — скромно пожал плечами Тацухико и взялся за палочки, чтобы не продолжать спор. Огай с супругой переглянулись одними лишь им понятными взглядами, немо обменявшись репликами, когда вдруг мужчина, словно что-то внезапно вспомнив, оглянулся на Дазая. Сказал: — У нас недавно был твой друг, о ситуации которого ты мне писал. Ему уже помогла мазь, которую мы создали для него? Осаму почувствовал, как от внутреннего тепла защипало щеки. Не отвечая на любопытные взгляды друзей, он, стараясь скрыть смущение, сказал: — Не знаю, мы не общаемся. Сейчас. Огай хмыкнул каким-то своим мыслям и хотел было уже добавить что-то еще, но Тошия неожиданно перебил его: — Лучше бы их бюрократия и брюзжания обратились на своих же. Вы вообще видели статью в «Пророке» после Святочного бала? Вот за кем пусть приглядывают, а не ставят палки в колеса честным иммигрантам, которые строят бизнес и вовремя платят налоги на зарплаты этих бесящихся от жиру англичан. Осаму нахмурился и уткнулся взглядом в последний кусочек мяса краба. Похоже, Кацуки-старший слегка перепил и вечер перестает быть таким томным. Внутренности все сжались в комок, и кусок в горло больше не лез — а краба было жалко оставлять. — Ты хочешь, чтобы нашего директора сместили? — спокойно проговорил Юри в ответ на колючие слова отца. — Разумеется! — заносчиво отозвался тот, щеки его раскраснелись и глаза горели праведным огнем. — Я хочу, чтобы независимая комиссия провела расследование о его деятельности за столько лет в школе. Не верю я, что такая сомнительная личность не наложила свой отпечаток на детях. И в отношении его любовничка тоже провести расследование! Хироко сжала пальцы супруга, пытаясь его утихомирить. Ох, не стоило позволять ему столько пить. — Гарри Поттер — герой войны, — все также спокойно, почти меланхолично продолжил Юри, но Дазай видел, как беспокойно его пальцы мяли салфетку; сгустившаяся атмосфера все больше давила на виски. — Он всю свою взрослую жизнь отдал этой школе, он провел кучу реформ и может сделать еще больше для школы и этой страны. Мы ведь и дальше собираемся здесь жить, разве нет? Так как ты можешь сомневаться в его профессионализме из-за его личной жизни? Тошия округлившимися глазами посмотрел на сына, не ожидая такой тирады. Юри ни разу не высказал и слово против, когда он дома на повышенных тонах проходился вдоль и поперек по статье об этих двух. Ни слова не сказал, когда он писал гневное письмо в Попечительский совет школы. Ни слова не сказал, когда Тошия на эмоциях заикнулся о том, что переведет его в другую школу, если его требование в создании комиссии не будет выполнено. И вот на тебе — что случилось с его послушным сыном? — Юри, что за вздор? — скривился Тошия, и Хироко уже едва не ногтями вцепилась в его ладонь под столом, чтобы муж замолчал, но тот даже не обратил внимание. Его прищуренный, хмельной взгляд был обращен на замкнутое лицо сына. — С чего ты вдруг изменил свое мнение? Осаму с усилием сглотнул ком в горле, рядом затих даже вечно яркий Ацуши, затаился Рюноске, взрослые предпочли доедать свою еду вместо того чтобы вмешиваться в семейный разговор, который, по-хорошему, не стоило выносить за стены родного дома. — Мое мнение? А ты разве им интересовался? — спокойствие дало трещину, и голос Юри потянул напряжением, едва ли ни злостью. Он смело, открыто посмотрел в глаза отцу и сказал, будто зарядил пощечиной: — Тоже создашь специальную комиссию, когда я займу свое место в «Ю-Топии»? Будешь проверять каждый мой шаг, чтобы и моя «сомнительная личность» не наложила негативный отпечаток на компанию? У Осаму невольно отвисла челюсть, он во все глаза уставился на Юри, который после собственной же речи будто наоборот — успокоился, вернул внутреннее равновесие, словно ему было уже все равно на последствия. Лицо Тошии побагровело, он вскочил на ноги, и Хироко вскочила за ним, едва не повиснув своей невысокой фигуркой на плече мужа, пытаясь удержать его от того, о чем он завтра пожалеет. Мужчина сжимал в руке палочки с такой силой, что те грозились сломаться. Огай на пару с Тацухико подобрались. — Ты!.. — начал было Тошия, но супруга вдруг что-то тихо и отчаянно зашептала ему на ухо, отвлекая гнев мужчины на себя. Тот стряхнул ее со своей руки, будто ничего не весящую соринку, но ее план сработал — мужчина поутратил в своей ярости. В итоге глянул на сына лишь зло, с какой-то неуловимой долей отвращения, и сказал как отрубил: — Пошел вон. Я с тобой дома поговорю. Так как дети должны были остаться здесь на ночь, Юри встал, поклонился преувеличено уважительно сначала отцу, затем остальным и просто поднялся в комнату Осаму. Стоило сыну скрыться из поля зрения, остаточный гнев Тошии внезапно обратился на остальных мальчишек. Он сказал, предупреждающе сверкая глазами: — Ну, кто-нибудь еще хочет в чем-то признаться? Те отрицательно замотали головой, а Хироко наконец удалось усадить мужа обратно на татами. Тацухико примирительно сказал: — Мальчики, поднимитесь наверх, если уже доели. Им не нужно было повторять дважды — они торопливо встали, поклонились и гуськом направились к лестнице. Осаму шел самым последним и намеренно замедлился, навострив уши, когда заговорила Коё свои глубоким, серьезным голосом: — Ты слишком строг с ним, Тошия. Он же еще мальчишка. Перерастет и забудет. — А если нет? — все еще зло, но как-то устало, без прежнего огня отозвался Кацуки-старший. — Я не потерплю, чтобы мой сын был одним из этих! Что скажут люди?! — Смотри шире, — степенно, с каким-то непонятным подтекстом поддакнул Огай. — Ни Поттеру, ни Малфою это не помешало построить карьеру. Не помешало даже Малфою обзавестись наследником. Сейчас это уже перестало быть такой большой проблемой. Мир идет вперед, и тебе стоило бы поспевать за ним. — Давайте-ка лучше выпьем, — преувеличенно бодро сказал Тацухико, и добавил так тихо, что Осаму уже едва услышал: — Хотя я не представляю, что бы сделал, если бы кто-то из моих мальчиков сказал нечто такое же… Дазай против воли хлопнул дверью в спальню так сильно, что друзья непонимающе уставились на него. Они все были уже там — Юри, раскинув руки и ноги, лежал поперек кровати и напоминал выпотрошенную рыбу на прилавке рынка, Ацуши сел у изголовья, и, чтобы хоть как-то уместиться, положил голову Юри себе на колени, Рюноске же просто уселся на пол рядом с Ацуши. — И как там мой отец? — флегматично, без интереса спросил Кацуки. — Наш пытается его споить, чтобы задобрить, — пробормотал Дазай. Юри что-то промычал, и Осаму подошел ближе, кое-как примостился сбоку и закинул ноги поверх длиннющих ног Юри — тот едва отреагировал. — Зачем ты вообще это сказал? — озвучил общую мысль Рюноске после затянувшегося молчания. Юри ответил не сразу — еще пару мгновений все также неподвижно лежал, а потом как-то сдавленно вздохнул и, словно прилагая усилия, сказал: — Надоело уже — слушать все эти оскорбления дома и здесь. Я делал все, что они говорили. Был идеальным сыном. В горле уже сидит. Надоело слушать про мечты о будущем человека, которым я не являюсь. Родители хотели поженить меня на Джун Сато. И это… это уже слишком. — Это родители которой владеют той сетью отелей в Ирландии? — удивленно переспросил Ацуши. — Угу. Он сказал мне вчера. Хочет объединить наши компании. Помолвка должна быть летом. — Юри замолчал на пару секунд, уставившись пустым взглядом в потолок, и Дазая едва не наяву слышал его безмолвный вой отчаянья. Пробормотал, будто самому себе: — Боги, двадцать первый век — какие браки по расчету? Дазаю нечего было на это ответить. Изнутри все еще сжимались в тугой ком внутренности, плечи казались деревянными и неподвижными, как и все его неловкое тело. Наверно, у него не хватило бы смелости сказать нечто подобное в лицо отцу. Может быть, даже самому себе. Но… разве не глупо отрицать то, что плавало на поверхности и пыталось привлечь внимание ядовитыми цветами? Он отмахивался все еще по инерции от неудобных мыслей. Невольно глаза обратились на брата — тот странным, долгим взглядом смотрел на Рюноске, и тот отвечал ему таким же. Напоминало, как Огай иногда переглядывался с Коё, будто мысленно общаясь. У их родителей случится сердечный приступ. Причем — единомоментный. Смутившись, Осаму отвернулся. И вспомнил кое-что. Зашуршал в прикроватной тумбе и вынул плотно завернутую подарочную коробочку. Неловко протянул Юри. — Вот, Виктор просил передать, — чуть кривясь, пробормотал Осаму. — Если что, он заставил меня. Но вроде никаких проклятий не навешано — просто коробка. Голос Дазая затих, а Юри все также задумчиво смотрел на запакованный подарок. По размеру походило на коробочку с каким-то украшением. Не став открывать, Юри просто спрятал его в карман штанов. — Ты что, встречаешься с Виктором? — ошалело выдохнул Ацуши, и белесые брови его потерялись где-то за линией роста волос. — Нет, он мудак, — отмахнулся Юри. — Не хочу об этом говорить сейчас. Давайте лучше поиграем. Впрочем, настроение Кацуки все-таки самую малость улучшилось — и он благодушно покромсал Ди’Вору Осаму. Дважды! Дазай проиграл уже три игры и столько же выиграл, когда Юри вдруг сказал, указывая куда-то ему за спину: — Ты уже разгадал загадку сердца? Ацуши даже поставил на паузу свой раунд, хотя почти добил Кенши Рюноске, и тоже глянул на старшего брата. Тот лишь небрежно пожал плечами. — У меня было пару идей еще в Хогвартсе, но я только дома смог их проверить, и… Ну да, я разгадал загадку. Когда родители разойдутся, спустимся вниз, и я покажу. Пришлось ждать еще около часа — взрослые не спешили расходиться, распивая дорогое саке и продолжая мусолить больную тему. Дазай не знал, к чему они пришли, но вздохнул с облегчением, когда дверь в спальню отца хлопнула. Ацуши первый вскочил на ноги — его энтузиазм и энергия не угасали даже в четвертом часу утра. Все тихонько спустились вниз. За окном была серая мгла, мерно падали блестки снега, ложась сугробами. Остатки еды и посуды с низкого столика были убраны, под стазисом все еще был горячий грог. Но интересовало Дазая вовсе не это — он подвел всех к камину. Тот уже едва горел, но жара все еще было достаточно. Осаму присел подле, поворошил угли и кинул в огненное чрево сердце. Секунду не происходило ничего, а после — костер зафырчал, заискрился, взмыл вверх, но вместо того чтобы облизывать камень дымохода, он вдруг выровнялся по горизонтали, стал плоским. И поверх плоскости появились кое-где наросты. Дазай объяснил: — Думаю, это карта. Вот, видите эти линии? Похоже на дорогу. А эти наросты? Напоминает какие-то локации или лес. Похоже, мне нужно запомнить эту карту и с помощью нее пройти через местность. К чему-то или кому-то. Может, за следующей подсказкой. Его друзья все глазели на огонь, на нечто, что действительно слабо напоминало карту. Рюноске отозвался первым: — Как ты вообще догадался до этого? Голос его звучал чуть удивленно, почти восхищенно, и Осаму против воли смутился. — У каждого из нас был голем, который управлял какой-то из стихией, — объяснил ход своих мыслей Осаму. — У меня был огненный. И я подумал, что воздействовать на его сердце нужно либо той же силой, либо противоположной. Лед не помог, а вот огонь очень даже. Дазай замолк, потому что объяснять, по сути, больше было нечего. Друзья все таращились в огонь. Юри сказал спустя еще мгновенье: — Напоминает какой-то лабиринт, а не карту. Ты сможешь это запомнить? Дазай снова небрежно пожал плечами. — Не так уж и сложно. Это не рецепт Костероста, где триста двенадцать ингредиентов. Хотя масштаб оставляет желать лучшего. Юри скривился — много же крови попортило ему это зелье во время подготовки к СОВ. Наконец отмер и Ацуши — он вдруг налетел на брата, словно небольшое светловолосое торнадо, обхватил его своими ручищами вратаря в игре квиддич и сжал до хруста костей. — Да ты крут! — заголосил Ацуши, и все зашикали на него, чтобы был потише и не разбудил отца. Тот понизил голос, но энтузиазма не растерял. — Всегда знал, что ты мозговитее всех нас вместе взятых. — Да куда уж тебе, — хмыкнул шутя Осаму, продолжая отпихивать надоедливого братца. После бурного обсуждения они вернулись наверх и возобновили игру. Осаму в каждом из раундов лишь очередной раз убеждался, что Ди’Вора самый крутой персонаж, но к пяти утра начали садиться батарейки даже у неугомонного Ацуши. Все разошлись по комнатам — Юри в гостевую, а о спальном месте Рюноске Дазай отказался думать. Скоро будет светать, но Осаму почему-то не мог уснуть. В его руках был телефон и он бездумно листал ленту. Соцсети Чуи оказалось найти не так уж и сложно, как ожидалось — ник был слишком банальным. И вот уже в который день перед сном японец пялился на фотографии своего соперника, и пытался понять, как он до этого докатился. На фото был Чуя где-то в родной стране, на пляже с золотистой кожей и одних шортах, с доберманом, который был ростом с ним, если закидывал передние лапы на плечи. Иногда попадались фото с мсье Рембо и еще одним мужчиной — Осаму с ужасом тогда узнал в нем того француза, у которого попросил стакан из-под кофе во время Первого тура. Даже было пару фотографий, где рядом с Чуей стояла огромная махина мотоцикла, и его мелкая фигура, затянутая в черную кожу, откровенно терялась на фоне. Похоже, ему нравились большие вещи. Хорошо, что это были маггловские фотографии, которые не умели двигаться. Потому что иначе… Дазай с вымученным стоном отбросил телефон и уткнулся лицом в подушку. Это казалось каким-то безумием — беспросветным, прогрессирующим, без шанса на ремиссию. Когда-то давно, в девять лет, в магической части Йокогамы, когда они с отцом выбирали ему первую палочку, мастер неожиданно наклонился, заглянул в глаза ребенка и улыбнулся — тепло, мудро, как-то совсем по-отечески, сказал: — Я сделал эту палочку тридцать шесть лет назад и уже отчаялся, потому что она за столько времени так и не нашла своего хозяина. Я уже подумал, что она неисправна. Цветы лотоса очень нежные — их слишком легко повредить и нарушить поток энергии в сердцевине палочки. Вибриссы инугами нужно добыть хитростью, ведь они не делятся ничем своим, но отлично стабилизируют цветную часть. А дерево для тела палочки можно срубить только ручным топором после долгого ритуала. Но знаешь, что их объединяет? Лебединая верность одному хозяину — чистая, незамутненная, без оглядки и условий. А знаешь, почему она никак не могла найти своего хозяина? Потому что ни в ком не чувствовала этого начала. А в тебе — да. Храни ее так же бережно, как свою любовь в будущем — они обе будут у тебя единственные. Осаму тогда очень гордился собой, все думал, любуясь новенькой палочкой, когда же исполнится обещание того старого мастера. Годы шли, воспоминания о том разговоре стирались. И вот — вспомнились во всей своей полноте и горечи. Дазай больше не чувствовал ни гордости, ни воодушевления, ни нетерпения — только обреченность. Зачем эта информация девятилетнему мальчику? Зачем было это самосбывающееся пророчество? Кому вообще нужна эта лебединая верность? Стоило ли вообще верить тому мастеру? Стоило или нет — Дазай не знал, но пользоваться чужой палочкой не мог никогда. А когда все же пытался, на родной появлялись явственные трещины, которые затягивались долгие месяцы. Впрочем, и его палочкой никто не мог пользоваться и никакие чары на нее не действовали. Осаму особо никогда не задумывался про «один раз и на всю жизнь» — он вообще не думал о чем-то романтическом. Не рассматривал девчонок, как его соседи по комнате, не смотрел также уж тем более и на парней. Ему было плевать на окружающих, если это не его близкие. И вот сейчас… Это точно больше не было желанием дружбы ради дружбы. Точно не было голым исследовательским интересом возможностями огненной стихии. Точно не было расчетливым интересом к сопернику в Турнире. Это было нечто крошечное, такое теплое и ласковое, что в него хотелось завернуться, как в одеяло в стужу зимы. Казалось, оно может скрыть от всего мира, от всех глаз, замедлить время, почти остановить. И одновременно — это нечто самому хотелось сберечь, спрятать, никому не показывать, чтобы оно без капли чужого влияния выросло во что-что сильное и взрослое. Это было больно — вдруг осознать это. Это будто тебе сломали кости и собрали неправильно, приказали: «Живи теперь так». Это было страшно — примерить на себя роль того, от кого тошнило до сих пор. Зачем кому-то лебединая верность? Особенно если второй — существо не твоего вида и вряд ли когда-то примет такие условия. Межвидовая связь звучала еще хуже, чем «один раз и навсегда». А у него разве уже были какие-то условия?.. Дазай еще раз преувеличенно тяжело вздохнул и краем глаза заметил дарума на прикроватной тумбе. Точно. Зажег бра и схватил палочку. Наколдовал лужицу белой и черной краски, превратил наконечник палочки в жесткую кисть. Загадал желание и нарисовал один зрачок. Той ночью человек из его сна впервые обрел лицо. Впрочем, Осаму давно знал, кто не давал ему спать уже долгие недели. И все-таки утром он в самый первый раз беззвучно произнес его имя одними губами: «Чуя».