Правильно/Неправильно

***

Драко всю жизнь старался так, чтобы было правильно. Вопрос, конечно, заключался всегда в том, что именно такое «Правильно». Сначала ему казалось, что он знает, как это. Сначала его «Правильно» было вообще-то… несколько жестоким, ужатым и колючим. Сначала он старался слушать Люциуса во всем, чтобы быть достойным наследником, старался задирать нос как можно выше, чтобы мама похвалила его, старался держать спину прямо, старался выговаривать «грязнокровка» с такой же интонацией, как у папы — резко, колко. Старался запомнить все звезды на небе, чтобы мама улыбалась, когда он находил звезды ее сестер и кузенов, старался запомнить свою родословную, чтобы отец одобрительно кивнул, и особенно, что «Малфой» — это не просто фамилия. Это имя, которое имеет вес, как в обществе, так и на твоих плечах. Нужно соответствовать. Вот что было важно. И правильно. Он, конечно, иногда делал неправильные вещи. Маленькие, но оттого не менее яркие пятнышки на его красивом Правильно. Вроде съесть мороженое после обеда, хотя мама запретила. И сказать потом, что это домашний эльф ему принес. Вроде того. Маленькие, неправильные вещи. Все равно большую часть вещей он старался делать правильно. Чтобы родители гордились, в основном. В награду мама в сотый раз рассказывала ему историю про мальчика, который выжил или играла его любимые мелодии на пианино, а отец иногда похлопывал его по плечу. Получалось даже как-то нежно. Нетрудно было усвоить, что когда он делал что-то правильно, то все было хорошо, и их семья не разваливалась под весом прошлого, и в целом выглядела, как нормальная ячейка общества. В сладкие одиннадцать Драко понимает, что запорол самую важную часть, когда на лице Гарри Поттера (мальчика, который выжил и мальчика, который сопровождал его сон уже много лет), погасает любопытная искра и глаза становятся холодными. Внезапно, Малфой больше не был уверен, что зеленый — его любимый цвет. Не когда глаза Гарри могут быть такими. Он понимает, что все пошло совсем не так — и никогда больше оно не будет правильно. Он понимает это, когда слышит резкое: «Думаю, я сам разберусь с кем мне дружить», а профессор Макгонагалл неслышно подходит со спины и одним взглядом заставляет его отступить. Очевидно же, что он что-то сделал неправильно. Все должно было быть не так! Поттер должен был ярко улыбнуться, пожать ему руку — и они вместе попали бы на Слизерин, потому что именно там место Великим Волшебникам. Так говорил отец, и так должно было случиться! Так как Драко впитывал все, что его родители говорили ему с детства, как губка, он фыркает, и решает, что это все же Поттер поступает неправильно, отказываясь. Он глупый пока еще. Он поймет. Поттер со временем ничего не понимает, и Драко начинает не понимать тоже. Он не пишет об этом ничего родителям, кроме пары сухих строчек о том, что «Великий Поттер оказался совсем не таким, как ты рассказывала» для матери и «У нас с Гарри Поттером общение вряд ли заладится», адресованных отцу. Если тот и был недоволен им, то в письмах об этом умалчивалось, и Драко, наверное, был благодарен. Он бы не вынес еще одной порции стыда за такой сокрушительный провал. На второй год обучения в Хогвартсе в нем кипит гнев и зависть. За то, что наследник Слизерина не он; за то, что Поттер опять в центре событий; за прошлогодний отнятый кубок он все еще злится тоже; в конце концов, за Добби. Чертов Поттер и чертов домовой эльф. Курсе на третьем, Драко понимает, что что-то он все же делал точно неправильно, потому что сердце у него тоже начинает биться как-то неправильно, когда он смотрит на Поттера. Это становится проблемой, и Драко долго думает над тем, а нужно ли ему все еще его «Правильно». Нужно ли ему все еще одобрение отца и улыбка матери, стоят ли они хороших отношений с Мальчиком, который выжил. Стоит ли его статус наследника, стоит ли все его уважение в обществе, что кроется за фамилией Малфой, стоил ли риск того, что от него отрекутся того, чтобы целовать карамельные губы Гарри Поттера? В конце концов, Драко приходит к выводу, что нет, не стоит. Но он делает мелкие корректировки в своем извечном «Правильно». Драко перестает выговаривать «грязнокровка» после того, как Гермиона ломает ему нос, потому что это заставляет его задуматься о том, насколько это хорошо. Он приходит к мысли, что не очень, и со стороны все это угнетение магглорожденных выглядит очень грустно. Как будто чистокровные волшебники, как раненные животные, защищают свои крохи волшебства, хотя их никто не отбирает. В четырнадцать Драко с суматошно бьющимся сердцем смотрит на то, как за чертовым Поттером гоняется чертов дракон, и истерически думает: «Почему это так неправильно?». Он не понимает, чем думали взрослые; чем думала Макгонагалл; чем думал Дамблдор; чем они все, блять, думали, когда Гарри Поттер появляется перед лабиринтом с мертвым телом Седрика Диггори. Драко тошнит от музыки, медленно затухающей, когда оркестр понимает, что к чему, его тошнит от слов Гарри: «Он вернулся, Волан-де-Морт вернулся», его тошнит от перспектив. Вскоре он понимает, что от Барти Крауча младшего его тоже тошнит. Не мудрено. К пятнадцати от слова «наследник» стало подташнивать тоже, а к шестнадцати он снова задумался о том, что правильно, а что нет. Грех было как-то не задуматься, в его-то ситуации. В шестнадцать он получает задание от Темного Лорда, в шестнадцать он получает метку. В шестнадцать его просят убить человека; да, может, безумного, да, может, не самого лучшего и не самую светлую добродетель в мире, но все-таки — человека. В шестнадцать Драко извращенно наслаждается параноидным вниманием со стороны своего (уже не) единственного зеленоглазого кошмара; хотя страх провала душит его; хотя Темный Лорд снится ему во снах; хотя Нарцисса в каждом письме звучит все отчаяннее; хотя. В шестнадцать Поттер насылает на него Сектумсемпру, и единственное, о чем думает Драко, лежа на мокром полу туалета, пока его рубашка пропитывается кровью, это — «Вот это правильно». Он думает: «Так и должно быть. Поттер поступил правильно». Хотя то, что его крестный создает такие проклятия — это, конечно, не очень воодушевляет. Шестнадцатый год его жизни был очень насыщенным, как оказалось. В семнадцать Драко, по-гриффиндорски глупо, думает: «Нахер такое правильно». В семнадцать Драко открыто признается себе, что да, он давно и еще очень надолго в Гарри Поттера, и да, теперь это стоит того, чтобы упустить похвалу родителей, подвести Самого Могущественного Темного Волшебника Чертовой Современности и, возможно, умереть. Как интересно меняются приоритеты со временем, правда? Возможно, все дело в том, что к семнадцати Драко стало тошнить от самого себя и пора было с этим уже что-то сделать. В семнадцать Драко предает Темного Лорда; его метка на левом предплечье пиздец как против. В семнадцать Драко предает все, чему его учили отец и мать; он смотрит в их глаза, наполненные ужасом от его поступков, которые они неизбежно предвидят в его бунтовском взгляде, и страхом за его жизнь. В семнадцать Драко предает свое «Правильно». В семнадцать Драко Малфой безбожно врет тете Белле прямо в лицо — «Нет, это не он», хотя ее палочка у его горла; хотя он узнает эти глаза, этот взгляд, даже если будет вдрабадан пьяным, а Поттер — под обороткой; хотя он смотрел на это лицо почти неотрывно почти семь чертовых лет, каждый раз, как был шанс, настолько часто, что уже выучил каждую черточку; хотя он видит упрямое, злое, колючее и испуганное: «Пошел ты» в этих глазах и сжатых губах; хотя. В семнадцать он кидает палочку Гарри Поттеру, совершенно наплевав на то, что стоит в самой гуще Пожирателей смерти, и в паре шагов от Волан-де-Морта. (Я не боюсь произносить твое ебанное имя) В семнадцать он остается на проигравшей стороне в войне, и он никогда, блять, не был так счастлив. Никогда еще проигрыш не казался ему таким сладким и таким желанным. Он, наверное, плачет от облегчения, когда звуки битвы стихают, и большая часть Пожирателей смерти трусливо поджимает хвост, удирая с поля битвы. Потом он плачет, оплакивая всех, кто умер. Долго. Он старается думать о том, что «хотя бы не напрасно», но это не очень помогает. В восемнадцать Драко Малфой заплетающимся языком впервые просит прощения искренне, слова вязко и запутанно стекают с его языка, как будто он не в силах удержать их; в восемнадцать он получает первое прощение; в восемнадцать он снова чувствует себя на своем месте; впервые за много лет ему не стыдно за то, как он поступает. В восемнадцать Драко Малфой обретает свободу в выборе; в восемнадцать он обретает новое «Правильно»; в восемнадцать он получает поцелуй, о котором так долго мечтал, и еще десять минут после не может связно заговорить; в восемнадцать его личная жизнь, вроде бы, не машет ему ручкой; он в целом не расстается с жизнью, и это, кажется, успех. В восемнадцать Драко Малфой думает, что возможно, стоит перестать делить мир на такое жесткое «Правильно» и «Неправильно». Гарри его поддерживает.