Glissando

Музыка воодушевляет весь мир, снабжает душу крыльями, способствует полету воображения; музыка придает жизнь и веселье всему существующему…

Её можно назвать воплощением всего прекрасного и всего возвышенного.

Платон

***

Генеральные репетиции перед большими концертными турами никто не любил: одни — потому что слишком много людей, снующих туда-сюда; другие же — драгоценное время хотели бы провести с семьями и детьми. Были и те, кому просто надоели одни и те же лица. Но таков залог благополучия любого оркестрово-творческого коллектива — стабильность, а её надо поддерживать постоянной игрой. Среди золотых голосов существовала конкуренция, — Дима знал об этом не понаслышке — и аккомпаниаторов бесконечно дёргали от одного артиста к другому, не давая сыграться-спеться как следует. И только с одним у него сложились самые тёплые отношения. Он был счастлив в своей тишине рядом со своим солистом. Безусловно, казусы случались и в этом внешне красивом дуэте: искры, буря, безумие и летящие по всему кабинету ноты, но на крик они никогда не срывались. Тихое вкрадчивое «pianissimo» из Диминых уст усмиряло разъярённого певца сразу, ведь позовская политика ведения переговоров почти всегда выстраивалась на том устойчивом выражении: «Приказы всегда отдаются шёпотом». Да, и к ней он пришёл только спустя несколько лет работы с вокалистами. С Арсением Поповым такой подход сработал — кипящими страстями никого бы они не удивили, а вот конструктивным диалогом в огромном колективе — пожалуй. На сцене они, без сомнений, выплёскивали невообразимый коктейль зрителям, порой доводя зал даже до слёз. Путь, который Дмитрий и Арсений прошли за полгода, того результата определённо стоил. Как и полагается, вся история началась далеко не сразу. И за это Позов хотел бы кое-кого поблагодарить, однако чувство собственного достоинства позволило лишь кинуть на виновника насмешливо-счастливый взгляд. С Матвиенко было сложно, и Дима так и не смог к нему привыкнуть — тот вечно куда-то спешил и сбивался с ритма, обвиняя «горе-концертмейстера» в некомпетентности. Дмитрия Позова такое отношение к делу не устраивало, а выбора у Сергея не было. Точнее он был, но подставлять так своего единственного друга — Арсения — было ещё хуже, чем серпом по яйцам. Тот, конечно, был не в восторге от музыкального сопровождения только недавно пришедшего в коллектив Антона Шастуна, которому дали путёвку в музыкальную жизнь после оглушительных конкурсных побед в Италии. Одно дело — играть сольно, а другое — быть с выступающим артистом на одной волне. Аккомпанемент являлся важной составляюшей всех выступлений. Антон не чувствовал той самой волны, несмотря на безупречную игру на фортепиано. Знание текста не давало полной свободы, иногда импровизация облегчала процесс работы в паре, но пианист боялся таких экспериментов — не тому его учили. Такова проблема многих сольников — перфекционизм им был присущ по всем фронтам вплоть до эмоций. А если уж совсем откровенно, то Антон побаивался Арсения и ещё больше лажал. Что касалось второго, то он был крайне терпелив и понимал, как трудно подстроиться под почти незнакомого человека, и не делал из этого никакой драмы. Не случись в один день всё наперекосяк, вряд ли бы Арсений оказался в паре с Димой. Из всяких сплетен он знал, что тот до одури педантичный: не терпел опозданий на репетиции, много не разговаривал, прогонял по всем специальным распевкам на диапазон голоса, выполняя роль наставника, и повторял их, если чувствовал, что связки недостаточно разогреты для вокала. Из соседней аудитории доносились крики Матвиенко и звук захлопнувшейся крышки рояля, судя по всему, от него же. По правде сказать, день с самого начала не задался и у Шастуна с Поповым, но оба занимались непосредственно делом, и только грохот из-за стены заставил прерваться и побежать в другую аудиторию. Картина из-за дверей была не самой приглядной. Врываться в кабинет мужчины не решились — может успокоятся, и не такое бывало в стенах филармонии. — Я же просил со второй цифры начинать, а ты всё сначала тарабанишь! — орал Сергей на апатично сидящего за своим инструментом Дмитрия, тыча пальцем в потрёпанные жизнью ноты. — Чтобы оттуда начинать, надо было распеться лучше, а Вы пренебрегли этим правилом и можете сорвать голос, — Позов невозмутимо перелистнул страницу на начало арии и вновь поднял крышку рояля, негласно заявляя, что он готов продолжить репетицию. На самом деле «О дайте, дайте мне свободу» Дмитрию Темуровичу хотелось орать во всю глотку. — И откуда ты такой, зануда, взялся? — не унимался певец, подходя вплотную к своему аккомпаниатору, сжимая руки в кулаки до хруста. — Не думай, что ты пуп земли здесь. Если вас мало, это не повод задирать нос, по которому бы я проехался с блаженным удовольствием! — занеся кулак рядом с лицом пианиста, Сергей грозился ответить действием за свои слова. Шастун не стал ждать и, распахнув настежь дверь, преодолел расстояние в считанные секунды, вставая между зачинщиком перебранки и коллегой. Арсений уже не так спешно подошёл к другу. — Что на этот раз не поделили? — Попов скрестил руки на груди и обвёл колким взглядом конфликтующих. — У вас выступление с оркестром через полторы недели, а вы устроили чёрт пойми что. Матвиенко пренебрежительно цокнул и упёр руки в бока. Не тому тенору дали драматические партии — из лирики навёл самую настоящую драму именно он. Бурным нравом певец отличался всегда, и Попов на правах друга привык к его вечным «фи». Они же люди творческие — хочу творю, а хочу вытворяю. Арсений и сам, бывало, устраивал «концерты без заявок» — чаще по делу, чем просто по случаю скверного настроения, но Сергей сейчас точно перегибал палку. — Серёж, вам всё равно придётся до концерта ещё работать. После можем переговорить с худруком, и будешь в паре с Павлом Алексеевичем или с Антоном Андреевичем. Но учти, что Шеминов не потерпит новых притязаний, — Арсений всегда уважительно обращался к пианистам, потому что видел воочию, сколько им приходится выносить и заучивать новые произведения. Чтение с листа у всех было на высоте, чем он неподдельно восхищался, но концертмейстеры должны были знать наизусть весь репертуар артиста в обязательном порядке. — Дмитрий Темурович, я так понимаю, что Вы тоже не горите желанием работать с Сергеем? Поглядывая на молчаливого Диму, Попов читал в его глазах холодное безразличие и отрешённость, но это было всего лишь маской — наверняка под ней прятался праведный гнев. — Арсений, я бесконечно польщён Вашим участием, но позвольте нам самим во всём разобраться. Если у Вас ко мне какие-то вопросы, не касающиеся моей работы с Сергеем, то с радостью могу их выслушать после репетиции, — на лице Позова промелькнула едва уловимая тень улыбки, на что Арсений смущённо улыбнулся в ответ. — Господин Матвиенко, Вы готовы продолжить, или будем дальше прохлаждаться? — Позов отвернулся к инструменту и будто нарочно подтрунивал над певцом, глядя на раздувающиеся от злости ноздри мужчины напротив и как ни в чём не бывало опуская руки на клавиатуру рояля. Антон оказался свидетелем весьма странной для него сцены — развернувшийся конфликт потух на стадии возгорания маленькой спички — и оказался лишним в этой просторной аудитории. Ему, новенькому, было всё интересно, а ещё и очень страшно — со всеми ему удалось познакомиться только поимённо, а узнать поближе было целым испытанием для стеснительного парня. Арсений, решив, что угроза рукоприкладства миновала, нарочито медленно зашагал к двери, взглядом подзывая к себе Антона. Большой путь в мире музыки тоже начался не с простого и у Шастуна. Предложение Позова казалось певцу весьма скромным, осторожным. Но что-то тянуло Арсения к этому загадочно молчаливому мужчине, о котором даже мало что было известно, кроме того, что он до ночи проводил время за занятиями и репетициями. Заговорить напрямую он не решался, оставалось только надеяться на маленький план, что созрел в его голове…

***

Протирая платочком мокрые от пота ладони, Шастун готовился к гневной тираде наставника — он идеален до тошноты, а такое не приветствовалось. Станиславу Владимировичу пришлось изрядно попотеть, чтобы сделать небольшую перестановку между концертмейстерами и вокалистами, но парень так трясся, что крупную дрожь невозможно было унять просто силой мысли. С минуты на минуту должны прийти Шеминов, Матвиенко и Попов, чтобы посмотреть на труды начинающего аккомпаниатора, заодно и прикинуть, как пойдёт работа в новых дуэтах. Но Антон, невольно вспоминая недавний инцидент, нервно сглотнул и уставил свои большие глазища на Позова. — Представьте, что в аудитории только Вы и вокалист, а вокруг — пустота. На Ваш выбор любой из романсов, чтобы показать, как чувствуете музыку. Отпустите себя, покажите свою изюминку, — рука Дмитрия Темуровича легла на плечо испуганного пианиста. — Антон, здесь никто не кусается, не зажимайтесь. Пока никого нет, просто попытайтесь расслабить руки и сделайте два глубоких вдоха, а на втором медленно выдыхайте, — Шастун опустил руки, которые повисли тряпочками, изредка подрагивая от волнения. Наставник отошёл от парня, лицезрея коллегу со стороны. — Зажатые и заигранные руки никогда не были предвестниками успеха. На Вас ложится большая ответственность, потому что аккомпанемент словно ведущий в вальсе — как начнёте, так и выступите. Пианист, сосредотачиваясь на поставленной задаче, слушал Дмитрия, который по всем своим любимым канонам говорил донельзя тихо. Посторонние шумы не улавливались слухом, и в таком состоянии он даже не понял, что в аудиторию вошли трое мужчин, молча наблюдая за пианистами в рабочей атмосфере. — А как Вы всему этому научились? — спросил Антон, сидя в полусогнутом положении у рояля. Он чувствовал, что силы к нему возвращаются, вытесняя страх на второй план. — Я не такой уж большой учёный. Век живи — век учись, и потом надейся, что дураком не помрёшь. Я видел запись с итальянского гран-при — Вы порхали как бабочка и жалили точно пчела. Рискнуть и исполнить токкату и фугу Баха на фортепиано много стоит… Шостакович в Вашем исполнении был тоже эффектным. Будьте таким же смелым и не стесняйтесь просить помощи, — Дмитрий по-доброму усмехнулся и слегка взлохматил светловолосую макушку парня. — Правда в фуге я немного дал маху. Представлял времена инквизиции, когда играл, — краткий смешок сорвался с губ Антона. Ему было приятно, что наставник настолько глубоко подошёл к работе с ним. — Как романтично — костры, горящие люди, — засмеялись все и тут же умолкли, когда Позов обратил тяжёлый взгляд на пришедших. — Ладно, приступим к прослушиванию, а то нас уже заждались. Потом обязательно разберём Ваше выступление. Выпрямившись и сложив руки на коленях, Шастун огляделся вокруг и заметил в уголке вокалистов и худрука. Волнение было лишь остаточным явлением, а посему пианист мог спокойно перейти к работе с одобрения Дмитрия Темуровича. Шеминов, прихлопнув в ладоши, с восторгом смотрел на Сергея, которому застенчивый парнишка уж точно приглянулся. — Дмитрий, будьте добры, уступите место певчему, — руководитель показал на место рядом с Арсением; сам же встал рядом с дуэтом и с упоением ждал чуда. Матвиенко не обратил внимания на бесящего Позова, когда оказался рядом с Антоном, одаривая того сияющей улыбкой. — Напомните, что будет сегодня для исполнения, и начинаем. — «Отцвели уж давно хризантемы в саду…», — уверенно заявил пианист и изящно положил руки на клавиши, бесшумно выдыхая и бросая взгляд на Дмитрия — тот кивнул в поддержку молодого дарования. — Великолепный выбор! Что ж, не терпится услышать, — воскликнул Станислав Владимирович, и первые звуки мелодии заполонили аудиторию. Антон выглядел расслабленным и воодушевлённым одновременно, движения рук были очень плавными и лёгкими, будто парили над клавишами. Попов довольно хмыкнул — у парня действительно был потенциал, которого он не разглядел в их дуэте. Антона попросту кинули на амбразуру без должного, так сказать, инструктажа. Несколько дней с Позовым были очень продуктивными, но этим довольствоваться было рано. Впереди столько всего… Романс для Сергея, как лирического исполнителя, был несложным, а потому он выкладывался на полную, демонстрируя мощь красивого голоса и позволяя себе небольшую импровизацию в пении, выделяя акценты на некоторых словах.

В том саду, где мы с вами встретились, Ваш любимый куст хризантем расцвел, И в моей груди расцвело тогда Чувство яркое нежной любви…

А в припеве и была кульминация, которую и ожидали все с замиранием сердца.

Отцвели уж давно Хризантемы в саду, Но любовь всё живет В моём сердце больном…

Проигрыш после него пианист исполнял очень аккуратно, но динамично. Звук из-под пальцев выходил мягкий и отчётливый. Он не позволял отклонений от текста, разве что в экспрессивности эмоций, а это уже большой шаг. Антон пытался не только слышать музыку, но и слушать голос Сергея, прикрывая глаза от удовольствия. На втором куплете уже подпевал и Арсений, усложняя задачу, но это не помешало, а лишь привнесло краски дуэту, превратив в трио:

Опустел наш сад, вас давно уж нет, Я брожу один, весь измученный, И невольные слёзы катятся Пред увядшим кустом хризантем…

Дмитрий хотел было и сам запеть, но заслушался сидящего рядом Попова, чей волнующий баритон ласкал слух. Он не был очарован, скорее испытывал эстетическое удовольствие от столь глубокого тембра. Пробирало до мурашек. На финальном припеве пели во весь голос оба так, что у Шеминова чуть челюсть не отвисла. Абсолютный перфоманс! Антон, кажется, понимал, чего от него ждали, и как от аккомпаниатора. Он вёл за собой вокалистов, которые со всей страстью отдавались музыкальному танцу, и получил взамен больше — настоящее музыкальное блаженство. Шероховатости, конечно, были — ничего идеального не бывает впервые, но усердие и опыт однажды обнажат его доселе скрытые таланты. С последними аккордами голоса утихли, и воцарилась первозданная тишина. Руководитель обдумывал своё решение по поводу Сергея и Антона, чтобы всё-таки дать шанс этому тандему — чем чёрт не шутит, тем более Позов всегда подстрахует в случае чего. — Я небезнадёжен! — вырвалось у парня, чьё сердце впору было уже ловить от переизбытка чувств. — Вы здесь, а значит что-то разглядели. Старайтесь и помните, о чём я Вам говорил. Всё большое начинается с малого. Успехов Вам, — Дима по-отечески похлопал коллегу по плечу и улыбнулся. — А Вам я голову откушу, если посмеете его загнобить, Сергей, — обратился он к неугомонному Матвиенко так, чтобы его реплику никто не услышал, но тот лишь фыркнул. — На сегодня моя миссия окончена. Жду завтра всех по расписанию. Дим, а на тебе сразу двое подопечных. Справишься? — Шеминов обратился к Позову на «ты», чему удивились остальные. — Мне на особых правах выпала такая честь. Неслыханная щедрость, — сарказм это или нет, но Дима улыбался, поглядывая на своих протеже. — Не смотрите на меня так — форы не дам, — с притворной строгостью в голосе сказал им мужчина. Руководитель остался довольным таким раскладом, но в больший восторг пришёл Арсений — он получил трофей в виде нового загадочного пианиста, с которым он так желал работать. До должной симпатии было ещё бесконечно далеко, но сознание подсказывало, что они смогут найти общий язык. И внутренняя чуйка его не подвела.

***

От грядущего дня Дима ничего не ждал. Даже спустя месяц совместных репетиций Попов в его представлении был мутным, а долгие взгляды он старался игнорировать и не принимать на свой счёт. В коллективе его ласково называли кокеткой, потому что певец со многими артистами заигрывал, а как ловко флиртовал со скрипачками из оркестра... те и вовсе таяли от мимолётных комплиментов. В порочащих связях мужчина не состоял — дразнился только. Природа не поскупилась на Арсении, наградив его очень примечательными чертами во внешности. Смазливый на лицо — ясно-голубые глаза, острые скулы, забавный нос и тонкие губы, блестящие от гигиенички, которой он не пренебрегал никогда. Чёрные, точно смоль, волосы выгодно подчёркивали его образ. Высокий, с правильной осанкой, а неизменная любовь ко всему обтягивающему только наводила ещё больше шума вокруг его персоны. Несмотря на ажиотаж, Арсений чётко воздвигал границы личного-публичного, что непременно породило множество слухов. Всякие смешки и шуточки вроде, а давайте-ка загуглим: «Арсений Попов — гей. Доказательства» на него не действовали, оставалось только подыгрывать или игнорировать, когда шутка переходила в оскорбление. Конечно, Дима не мог не слышать всего того, о чём говорят, но предпочитал никак не реагировать. А что говорить, если их общение было в рамках репетиций и прогонов… Арсений Попов и Сергей Матвиенко — две токсичные подружки или Шерочка с Машерочкой. Так их окрестили обитатели филармонии. Ни у кого язык не поворачивался назвать их любовниками, хотя мало кто удивился бы этому. Переминаясь с ноги на ногу и держа в руках ноты, Позов стоял у двери небольшого зала, слушая аккордную распевку Арсения по ладам в сочетании со звуками рояля. Мужчина усмехнулся — неужто тот пришёл пораньше, чтобы предстать во всеоружии? После, проскользнув мышкой и лавируя между рядами, сел на среднем, любуясь сосредоточенным на пении артистом. Будучи свободным во всех смыслах, он мог себе позволить такую вольность. У Димы не было нелепых предрассудков по поводу того, кого любить или кому симпатизировать в принципе, но и не выражал этого открыто. Много лет назад мужчина преодолел так называемый кризис, пройдя вместе с психологом все этапы принятия, и не врал хотя бы самому себе. Однодневные интрижки он не жаловал, потому и был один. Хотя нет — у него была любимая музыка, в которой он души не чаял, и контроль над подопечными, который удовлетворял его требования к последним. Тем временем Попов перешёл от ладов к триолям, немного сбивчиво зазвучал его голос, и, плюнув на всё, он использовал не самый удачный приём «а-ля глиссандо». Дима, уловив слабую сторону безупречного до сих Арсения, встал со зрительского места и направился прямиком к сцене. — Поспешили, — констатировал он, подходя к Арсению, сидящему за инструментом. — А Вы опоздали, — ответил спокойно, не решаясь посмотреть в сторону аккомпаниатора. — Вы были так увлечены, что не посмел тревожить. — И как давно Вы здесь? Взглянув на засветившийся экран смартфона, Позов понял, что добрых двадцать минут их совместного времени уже прошли. — Если быть точным, то больше, чем нужно, но зато я увидел, над чем нам придётся упорно потрудиться, — пианист лёгким движением руки поднял пюпитр и поставил свои ноты. — Если не ошибаюсь, то в новой программе заявлено «Caruso» помимо основной оперной постановки, — возвышаясь над певцом, Дима старался не смотреть на мужчину так оценивающе, но взгляд Арсения исподлобья поколебал его равновесие. — Можно ещё вопрос? Попов был на таком опасном расстоянии, что Диме стало впрямь не по себе. Он был готов поклясться, что чувствовал чужое дыхание на своей шее. В глубине души Позов сожалел, что пришёл в рубашке, не застегнув до конца на ней пару пуговиц, — сознание было взбудоражено неизвестным чувством. Сделав шаг назад, он созерцал Арсения во всей красе, скрестив руки на груди. Если Попов был оружием, то защита совершенно точно против него нужна. — Только один. — Если бы Вы могли, отказались мне аккомпанировать? — весь арсеньевский запал вмиг исчез, когда Позов призадумался над ответом. Сам пианист не мог точно сформулировать речь, дабы она не прозвучала обидно. Что-то настораживало его в Арсении, только что — никак не разобрать. Впускать другого человека, пусть даже в рабочее пространство, трудно. К подопечным он привыкал, только никогда не говорил об этом; был требователен и строг, за что любили одни и ненавидели другие. Благо, ненавистников можно было пересчитать по пальцам. — Скорее нет, чем да. Отказывать без видимых на то причин довольно глупо. Жалоб от других коллег не поступало — даже Павел Алексеевич не сказал о Вас ни одного плохого слова, а он ни за что не промолчит, если его что-то не устраивает. Вторая часть ответа обусловлена только тем, что я почти ничего не знаю о Вас и чего ждать. Птички, конечно, разное щебечут, только их фальшь я слышу за километр, — мужчина по привычке расстегнул пуговицы на рукавах, освобождая запястья, и жестом попросил Попова уступить законное место. С сожалением певец занял нужную ему позицию, заодно поднял крышку концертного рояля, за что Дмитрий поблагодарил. На сцене инструмент выглядел громоздким, слишком большим для этого зала. Могло показаться, что он вовсе тут занимает всю площадку, но так было необходимо в условиях репетиций, чтобы звук был таким же объёмным, концертмейстер сразу запоминал и расставлял верные акценты, а певец привыкал к нему. Дело ещё и в акустике зала, которая напоминала большой концертный, пусть и отдалённо. Петь «Caruso», заученное до малейших мелочей по партитуре и тексту, Попову было невыносимо. Он не выглядел расстроенным — больше загруженным, оттого и потерянным. Пресловутое глиссандо ему снова не покорялось — редко и метко, а главное так не вовремя. У всех случаются неудачи. Хвалёному оперному певцу не пристало спотыкаться и падать лицом в грязь, но болото его мыслей засасывало, и чем больше мужчина думал, тем сильнее затягивало в топкую пучину. Это ощутил и концертмейстер, глядя на Арсения. Он перестал играть, когда тот резко замолчал. — Так дело не пойдёт, — покачал головой мужчина, обращаясь к певцу. — Что Вас беспокоит? — видно сегодня был не их день для плодотворного труда. Зачастую партнёры служили поддержкой друг для друга, и Позов многих слушал и помогал, чем мог. При всей внешней холодности он был хорошим собеседником, особенно, когда всё шло кувырком и выговориться становилось необходимостью. В какой-то степени он ломал стереотип, что в больших коллективах, где существует огромная конкуренция как естественный отбор, не бывает понимающих людей. — Вы когда-нибудь влюблялись? — подобным вопросом Позов, мягко говоря, был ошарашен. Вот так, без какой-либо прелюдии, в лоб. Даже очки немного сползли на нос. А влюблялся ли он в кого-то по-настоящему? В искусство он влюблён с детства, а вот в человека — нет. В романтическом смысле его привлекали люди, он был в отношениях, но любви до гроба никому не обещал. Он настолько держал себя в узде, чтобы не предать своё самообладание, что обрёк себя на одиночество намеренно. — Наверно, нет. Многие гиперболизируют это светлое чувство. По необъяснимой причине любовь измеряют уровнем страдания, а это уже неправильно само по себе. Объясню, как могу. Музыка стала моей жизнью очень давно. Она единственная дала крылья, тот свет, ту теплоту. Почему я говорю о ней, как о человеке? Да потому что с ней можно почувствовать все эмоции — от восторга до скорби. Чаще, конечно, радость и счастье. Возьмём «Аллилуйя» Генделя или «Реквием» Моцарта в качестве простых примеров того, насколько разной может быть музыка. Возможно, я утрирую, но по-другому не могу сказать. В моём плейлисте не только классика, не подумайте — я не ханжа, — неожиданно для себя Дима выдал откровение, от которого Арсений сначала растерялся, а потом собрался с силами. — Я спросил, потому что эта песня о любви и надежде. Луччо Далла написал её, вдохновившись рассказом о жизни Энрике Карузо, который боролся с неизлечимой болезнью, а его супруга верила, что любовь сможет всё преодолеть. Чудо не свершилось. Золотой Тенор почил очень рано для своих лет. Я не говорю о любви, которая рвёт планку и толкает на безумства, а именно об этом, — Арсений говорил совершенно искренне, без свойственного ему лукавства. Улавливать смысл исполняемой композиции певцам получается нечасто, но если такое происходит, то она звучит всегда совершенно. Дима был так обескуражен к подходу Попова по матчасти, что едва держался, чтобы не обнять. Значит, он такой не один, который всё пропускает через себя. Интригует? Ещё как! Пугает? И того хлеще! Нравится? Можно уже не спрашивать. Коснувшись пальцами холодных клавиш, Дима легко провёл по белым, делая ненавязчивое глиссандо, как бы показывая, каким хотел бы услышать от Арсения его голосом. — Инструмент очень отзывчив на прикосновения. Той же отдачи желаю и у Вас. Соберитесь, — мужчина оказался рядом с напарником и взял его за руку, осторожно поглаживая ладонь подушечками пальцев. Попов закусил губу. Волнительный полушёпот проникал в сознание. — Глиссандо — всегда тягуче и изящно, — нежные пальцы пианиста скользили к кисти и чуть выше. — Как дуновения ветра в летний зной, лёгкий морской бриз на берегу, — вздох сверху заставил сразу же убрать руку. Кто-то забылся. И, сдается, не только Арсений, который почти не слушал, а следовал своим ощущениям. Хотел бы он просто посмотреть на игру концертмейстера, только вот можно ли о таком просить, если это не входит в обязательную программу… Попов был (не)множко впечатлительным и любопытным. Ему стало интересно, как пианисты выражают наедине эмоции в музыке. Раз уж пошли откровенные разговоры, то можно подкрепить и, как у них считалось, интимным — произведением для души. — Сыграйте то, что Вас характеризует, Дмитрий Темурович, — очнулся Попов и прикинулся хитрым лисом, сощурив глаза. — Пожалуй, тут мне удивить нечем. Зато честно. Странно будет только сначала. Даю наводку — смотрите внимательно на руки. С удовольствием послушаю Вашу интерпретацию моей игры после. Подняв рукава рубашки до середины предплечья для удобства, пианист снова посмотрел на Арсения, пребывающего в предвкушении, и отвернулся к роялю, настраиваясь. Когда как не сейчас набраться смелости и наконец сыграть любимую токкату и фугу ре-минор, за которую некогда хвалил Шастуна. В случае Антона — это показатель мастерства и развития как пианиста, а в Димином — внутренняя составляющая, такая же противоречивая. По одному названию можно уже охарактеризовать как личность: острый на язык, когда надо, и предельно обходителен со всеми, с кем общался или имел честь быть в дуэте. Иоганн Себастьян Бах точно был бы рад, услышав потрясающее исполнение Позова, ибо сложность сего произведения не описать, но руки так умело перемещались по клавиатуре. Переход главной партии был похож на пинг-понг — Арсений следил за движениями сосредоточенно, временами открыв рот. Фортепиано — не орга́н, для которого сочинил композитор данное произведение, но и на нём можно показать его величие и красоту. Диссонирующие аккорды перетекали в размеренную мелодию и обратно. На особо длинных проигрышах пианист наклонялся близко к роялю, чтобы руки успевали расслабляться и их не сводило от напряжения. Очки слегка сползли, но Диме было не до них — он был настолько увлечён, что стоящий рядом Арсений его сейчас никак не беспокоил. Своему совету — абстрагироваться и не думать ни о чём — он был верен. Теоретических знаний музыки было недостаточно, чтобы полностью понять весь посыл данного произведения, для себя Арсений уже давно разобрал его на главные партии и побочные, их отличия между собой очевидны. Оставалось только соотнести всё с характером. У музыкантов, как и у многих, впрочем, существует поверье: ты то, что ты слушаешь. Естественно, это относилось и к Позову. Превеликое множество малых септаккордов, режущих уши, уже свидетельствовало о его борьбе, только с кем или чем, оставалось лишь догадываться. Главная партия — больше гармоничная, с различными оттенками диссонансов. Арсений понимал, почему именно Бах, — он обнажает всё нутро. На органных концертах люди часто плакали — цепляет за живое без слов. Достаточно внимательно слушать. По поводу рук в голову певца пришла только одна мысль, которую он готов был поведать сходу, и с большей вероятностью окажется прав, а если нет, то ответ собирался выведать во что бы то не стало. Последний аккорд разнёсся эхом по залу вместе с шумным вдохом пианиста и единственного зрителя-слушателя. После Попов удостоил Диму аплодисментами, которых музыкант не ожидал, а зря — артисты должны их слышать за фантастическое выступление. Как положено пианистам, Дима встал и поклонился, затем перехватил чужие руки, чтобы обеспечить тишину для дальнейшего разговора. — Предоставляю Вам слово. Что можете сказать? — отпуская Арсения, Дима отстранился, но зрительный контакт не прерывал. Вернулся Дмитрий Темурович в привычное амплуа (читать как невозмутимость и хладнокровие). Готовить пламенные речи аккомпаниатору у Попова времени не было, но в голове засели несколько позиций, которые он планировал выдать, и одну оставить для размышлений. — Итак, начнём с выбора самого произведения. Из школьной литературы все знают, что уважаемый Иоганн Себастьян Бах был протестантом, и парадоксально то, что он писал духовную музыку, а из этого можно сделать определённый вывод — в Вас много противоречий. Количество малых септаккордов зашкаливает, а это ещё одно доказательство факта номер один, — судя по улыбке пианиста, Арсений выбрал правильный курс. — Перейдём к токкате. Она говорит о язвительности, остроумии, что я и видел в общении с Матвиенко, когда Вы заявили о готовности продолжить репетицию, хоть это уже было невозможно. Антону же Вы сказали — порхай как бабочка и жаль как пчела. Это ли не крик души? Он — Ваше отражение многолетней давности и тех успехов, что достигли солируя, прежде чем выбрали заковать душу цепями в должности концертмейстера. Но то ли дело фуга… Она навеяла ещё одно предположение — о тактильности. Доказательства прямо на поверхности — демонстрация на мне до боли известного приёма была не обязательной, но необходимой для Вас. Следует другой вывод — хотите, чтобы Вас понимали молча. Искусная манипуляция, браво. Вы пользуетесь музыкой как средством коммуникации — правильно в работе и не действенно в других случаях. Попробуйте словами — понравится, поверьте. И напоследок оставил самое занимательное. Сначала я выскажусь, потом разрешаю вмазать, если мой анализ как-то оскорбит. Сделав акцент на руках, рассчитывали, чтобы я смотрел не только на них. Испытываемое удовольствие в игре было настоящим — для себя Вы музицируете часто, посвящая этому всё свободное время. А знаете, что интересно — кочующая главная партия из одной руки в другую — мировоззрение, которое выходит за рамки понимания, или же что-то очень сокровенное, что Вас пугало, и завершающий низкий минорный аккорд показал, что приняли решение, которое в обществе порицается. Либо же боитесь полюбить кого-то, с кем не сможете быть счастливы… открыто, — Арсений с чувством выполненного долга закончил речь, которую Дмитрий, по всей видимости, пытался разложить по полочкам, фильтруя предположения и правду. Сердце билось в бешеном ритме, похлеще того, в котором он играл. Если бы люди могли раздевать только словами, не касаясь, то Позов оказался обнажённым. Устроив своеобразный тест на доверие, Дима не рассчитал, что его пройдут с минимальным количеством ошибок. Попов тоже не лыком шит, да и чего препираться, когда аргументы были сказаны в лицо. Подсознание пианисту подсказывало, что и Арсений — тот ещё кубик Рубика. Внешность порой так обманчива… — Признаться, не такого я ожидал, Арсений. Я Вас недооценивал, — снимая очки и кладя их возле нот, Дима хотел взглянуть на певца напрямую, но тот был весьма серьёзен для образа кокетки, который ему приписывали коллеги. — Можно просто Арс и на «ты». Так привычней, — мужчина прикрыл клавиатуру и стал рядом с Позовым. — Расценивайте, как хотите, но мне нравится Ваше общество, — опуская руку на чужое плечо, он не думал, что тёплые пальцы обхватят её, отчего дыхание становилось сбивчивым у обоих. — И не переживайте, я умею хранить секреты, — наклонившись ближе, Арсений практически зашептал, обдавая горячим дыханием губы Димы. Привыкший до сих Позов держать ситуацию под контролем, утратил его. Ласковый шёпот пьянил, вводил в транс, а желание коснуться чужих губ преобладало над разумом. Искушение маячило на горизонте, призывая покинуть безопасные пределы и совершить сумасшествие, не поддающееся никаким правилам. — И какой же секрет ты намерен сохранить? — Тот, что я сейчас заполучу… Заглянув в карие глаза напротив, Арсений носом провёл по щетинистой щеке аккомпаниатора и коснулся его губ, жадно вдыхая аромат одеколона. Попов был чудесным пилигримом, что забирал грехи себе, только Дима ими и не славился, разве что в душе. Певец хоть и был сведущ в любовных делах, но не смел осквернить священный алтарь пошлостью. Губы, просящие большего, получили свою усладу, не задействуя язык. За маской всегда приветливого озорника скрывался одинокий и изголодавшийся по теплу человек. Стон, вдох, снова стон — их уже не спасти. С трепетом касаясь подушечками пальцев шеи Арса, Дима дал себе свободу, самую малость. Пульсирующая сонная артерия отчётливо ощущалась под ними — сердце разогналось до состояния смертоносной тахикардии. Недаром у пианистов такие чувствительные руки. Табун мурашек пробежался по всему телу вокалиста, а огненная волна разлилась внизу живота. Пустынные странники нашли свой оазис и дорвались до воды, чтобы вдоволь испить её. Страх быть разоблачёнными сыграл не последнюю роль, и первым пришёл в себя Дима. Отрицать реальность уже бессмысленно — факт совершённый, и поцелуй был. Арсений, прильнувший к нему лишь подтверждал, что расстройством кратковременной памяти он не страдал. — Много ты таких тайн хранишь? — спросил Дима первое, что пришло на ум. — Первую и, надеюсь, единственную, — и Арсений поцеловал его снова, сдаваясь в нежный плен аккомпаниатора.

***

Арсений, как и обещал, хранил втайне то, что стало близко сердцу. После совместных занятий с концертмейстером они разговаривали, иногда целовались и тонули в объятиях друг друга. Оказалось, Дмитрий Темурович — тот ещё болтушка, а его шутки и вовсе были лишены невинности. Арсений очаровывался им с каждым днём, ждал репетиций с нетерпением и прогулок после как манны небесной. Наслаждаясь в достойной компании вечерним или даже ночным Питером, мужчины предавались иногда и не особо светским беседам. Из них Позов об Арсении узнал многое: о семье и строгом воспитании, о первой неразделённой любви, слухах, что волочились за Поповым, благодаря «доброжелателям». О Диме тот узнал, что он поклонник некоторых современных музыкальных групп; выведал о прошлых достижениях и новых начинаниях вместе с Антоном в фортепианном ансамбле; о знакомстве с худруком, которого Попов не особо жаловал; о забавных проделках с Сергеем, с которым Арсений проводил все меньше времени. Внутри интеллигента скрывался лихой каламбурщик и бунтарь, особенно, когда в поле зрения появлялся Матвиенко. — Вы знаете, я собрал все Ваши слова. Мне, видите ли, нечего сыпать в лоток коту, — удостоив Сергея испепеляющим взглядом из-под очков, однажды сказал он ему в ходе очередной стычки в закулисье. — Абьюзер! Абьюзер! Ана… — показывая пальцем на Позова, Матвиенко что-то кричал, но последние слова растворились в гуле голосов и только оторопелое шастуновское «Чего?», заставило его речь перетечь в другое русло. Видимо, Антон расслышал что-то неприличное и смутился. Иногда ссоры между бывшими напарниками переходили в истерику, а громоотводами в подобных ситуациях выступали и Арсений, и Антон. Сергей мог и ноты швырнуть, а Дима лишь посмеивался, потому что не ему собирать разлетевшиеся листы. Они были этакими современными Монтекки и Капулетти со всеми их итальянскими страстями. Никто уже не помнил, почему те враждовали, но продолжали из вредности и заносчивости. Наверное, чтобы нервишки пощекотать для разнообразия — трагикомедия в одном акте для потехи позовского эго. Арсений таким тоже грешил, но только его гнев был направлен в сторону худрука, которому никто не мог угодить. И, оставаясь наедине с Позовым, он проклинал и филармонию, и чёртов вокал, и всё, на чём белый свет стоит. Когда же Дима уставал от криков, то успокаивал сначала в своей излюбленной терминологической манере: — Fortissimo. Достаточно. Давай, Арс, ты можешь. Mezzo forte и постепенно к pianissimo. Не хватает для полного счастья голос потерять. — Легко Вам говорить, — Арсений уже не злился, больше негодовал. — Как Шеминова выносить ещё, а? — Тебе. Арсений, мы уже говорили об этом. Для Попова переход на «ты» дался тяжелее из-за извечной субординации, а потому иногда проскальзывало в диалогах «Вы», особенно, когда тот злился. — Дим, я опять запорол «Caruso». Вроде всё знаю, но мне не нравится, как звучит. С точки зрения вокала нет вопросов, а вот с подачей проблема. Залу по большей части всё равно на историю происхождения сего творения, но мне-то нет. Что ж, Дима его понимал. Для Арсения эта песня — нечто большее, чем просто музыка со словами. Мужчина так проникся, что любая оплошность в исполнении выводила из себя. Вот кто тоже заперт в тёмном сыром подвале идеализма. — Попробуем посмотреть на всё с другой стороны. К кому бы ты хотел обратиться с этой песней? Кому, по-твоему, не хватает надежды? — Дима спросил напрямую, ибо юлить он не любил. Арсений знал этот тон — Диме действительно важно на самом деле. Присев рядом с ним и едва касаясь пальцами, он очертил скулу, бережно приподнял лицо и снял очки. — Я отвечу тебе честно, глаза в глаза. Как ты всегда делаешь, — пришло время признаться Арсению в том, что его терзало бессонными ночами. — Я тебя слушаю, — мужчина был заинтригован нешуточно, а выражение лица Арсения было чересчур серьёзным. Дима в глубине души боялся, что его партнёр влюблён в кого-то и только давал ему напрасные надежды, проводя с ним досуг. Сердце невольно сжалось, ведь Арсений для него стал за это время ближе всех, больше, чем партнёр в дуэте, больше, чем наставник. С ним было по-разному: в моменты меланхолии они нежились в объятиях в огромном зале, вспоминая трогательные моменты выступлений; в гневные же — Дима успокаивал певца простым массажем шеи и плеч в сочетании с дыхательной гимнастикой; в нелепых ситуациях устраивали соревнования по сарказму, которые заканчивались ничьей. Окружающим было непонятно, что же происходит между этими двумя, а пояснять, конечно же, никто не собирался. Весь флирт Арсения был сосредоточен на Позове, что от внимания последнего не ускользнуло. Дружбой изначально и не пахло, а пахло весной, цветущими пионами и чувством ярким — зарождающейся нежной любви… — Я хочу посвятить её самому нужному, порой невозможному, но исключительно прекрасному человеку, которому я бесконечно доверяю. Его доброта не имеет границ, а поддержка выражается не только словами. Возможно, я слегка его идеализирую, потому что мне это свойственно, но верю, что люди могут быть такими. При всей его скромности я вижу пляшущих польку дьяволят, и с моими они хорошо подружились, — Арсений следил за реакцией концертмейстера пристально, улавливая каждую эмоцию в его глазах. Дима рвано вздохнул и проморгался. Тяжело осознавать, что кто-то другой будет рядом с Поповым. Да, он привязался к нему, но ему не привыкать отпускать людей. Только чуточку больно бывает потом. — Хорошо. С целью определились. Я сделаю всё, что от меня зависит, — Позов хотел было отвернуться к роялю, но цепкие руки сгребли его в такие крепкие объятия, что дышать стало невмоготу. — Я рад за тебя, Арсений. — Я не закончил, — горячие губы опалили мочку уха Димы так, что всё переворачивалось внутри. — У него самое виртуозное глиссандо из всех, кого я знаю. Безудержный огонь в глазах, самое чувственное исполнение Баха… Порой я воспроизвожу в голове тот вечер с талантливым пианистом. Я бы хотел, чтобы он наконец-то обрёл гармонию, и попытаться воскресить угасшую надежду в любовь. Я не глуп, просто слегка наивен, но Дмитрий Темурович меня должен понять. Такого поворота Позов точно не предвидел. Ключ от оков найден Арсением, только ржавый замок не хотел отмыкаться — сомнения одолевали разум. Вдруг это всё пустое, мнимое, а дороги назад не будет. А если нет, то упустит хорошего человека из-за своей нерешительности. — Ты наивен, а я немножечко слеп. Думаю, у нас есть шанс, — пианист отпрянул от мужчины и смущённо улыбнулся. — Забыл добавить — красноречив, — Арсений его поцеловал в уголок губ и закрыл глаза. — Сдаётся мне, что за этим много кроется, — положив ладонь на димину руку, оба вздохнули. — Ключ к моему шифру в твоих руках. Я помогу разобраться с ним, когда мы будем к этому готовы. Дима и Арс хоть и горячи по своей натуре, но не обделены умом. Чувства чувствами, а голова должна быть на плечах. Они же не подростки с бушующими гормонами, у которых похоть заполняет мозг и пробуждает неизменные инстинкты, а рационально подходящие к ответственному для обоих моменту. Поговорка «терпение и труд всё перетрут» обрела совсем другой смысл в их понимании.

***

Союз становился прочнее, а исполняемые произведения несомненно давались легче, когда душевный груз дуэта был выброшен за борт воздушного шара. Почти четыре месяца в плотном графике репетиций пролетели кометой. Станислав Владимирович гонял абсолютно всех: под раздачу попадали и те, к кому уже нельзя было придраться и те, кому пахать и пахать до нормального качества исполнения. Большой концерт не за горами, и все нервничали. С Димы сняли патронаж над Антоном, и оставались только совместные прогоны в придачу с оркестром. Арсений приходил посмотреть на Позова, внимательно вглядываясь на детали игры. Встретив на одном из прогонов своего друга, разговорились. Матвиенко заподозрил, что с Арсением что-то происходило, — уж больно довольным тот был. По традиции Сергей не выуживал правду точно клещами, кто так радует коллегу. Это мог быть кто угодно — от флейтисток до самого Шеминова. Чёрт его разберёшь — Попов же до одури скрытный. Понимая всю суровость мира и людей, они не афишировали статус их отношений. Просто и коротко было для всех — коллегиально-дружеские. Арсений и Дима прилюдно подкалывали друг дружку, все верили, и только Антон тактично отмалчивался. Он, конечно, молодой, но возраст не делает его менее смышлённым. Только его это не касалось. Спрятать романтические чувства на виду у всех — гениальная мысль. Их дуэт ставили в пример некоторым коллегам, а те отвечали — чудилки нашли друг друга. И правда — нашли же. В Инстаграме дурацкие комментарии уже вошли в традицию, а совместных фото становилось до неприличия много. Посещение красивых мест Петербурга входило в их личную культурную программу. Их взаимоотношения выстраивались не только на физическом уровне, но и морально комфортном друг для друга. Будучи в отношениях, они ночевали вместе, но так и не подошли к сексу: ограничивались объятиями, поцелуями и петтингом. Арсений не давил на Диму, потому что для него и так было испытанием принять то, что в его жизни появился мужчина, и очень уважал его за терпение. Так правильно, так должно быть.

***

В крайние выходные перед гастролями Дима пригласил Арсения в загородный домик — тот не сразу понял, к чему такой официоз, когда и в квартире было вполне уютно, а потом дошло: он что-то хотел сказать этим. Арсений не мог предугадать, чего ждать от их свидания, потому и подготовился ко всему, в том числе и к близости. Нижним он ни разу не был — об этом Дима знал, потому Арс считал важным оповестить о таком. Но с ним желал познать, каково это, и не сомневался, что он будет обходителен в сексе так же, как и всегда. Сладкое предвкушение распаляло и возбуждение, и интерес. Как хозяин, Позов устроил мини-экскурсию по домовладению. В простом доме в области было компактно и светло: две комнаты с большими окнами и маленькая кухонька. Для городского жителя этого вполне достаточно, чтобы отдохнуть от мегаполиса. Подворье небольшое и ухоженное. В дни «тишины» Дима уезжал туда, чтобы побыть одному. Фортепиано стояло в комнате побольше, а рядом с ним — журнальный столик с нотными книгами. Черни, Гайдн, Вагнер, Рахманинов и, несомненно, Бах удостоились быть сыгранными пианистом. — А ты здесь не скучаешь, я вижу, — арсеньевский насмешливый взгляд был устремлён на Диму. — Я так отдыхаю, — он не видел в этом ничего необычного, для него это было порядком нормы. — Сегодня будем наслаждаться отдыхом без этого инструмента, — Позов говорил загадками, а выделенное в его речи слово ставило в тупик. — Ты играешь ещё на чём-то? — с притворным удивлением спросил Арсений и губы растянулись в улыбке. — Я не это имел в виду… — закусив губу, Дима лицезрел своего мужчину открыто. В карих глазах блестели искорки желания, которые Арсений не мог не узреть. Решился. Они вместе решились, каждый по-своему: Дима — отдать контроль, Арс — принять его вместе со сменой позиции. С наступлением вечера росло волнение обоих. От напряжения было душно, воздух словно обжигал лёгкие, страх облажаться был скорее у Димы. Только тёплые прикосновения возвращали его из мрачных мыслей. Совместный просмотр фильма разрядил гнетущую обстановку. Дискуссия на предмет поступков главных героев была пылкой — Позов даже разок ругнулся на абсурдное действие героини. Сарказм лился со всех щелей от Арсения в адрес сценариста фильма, а Дима подкидывал в топку дров. Гори, гори ясно, чтобы не погасло. Успокоившись после всего, Дима таки сел за фортепиано. Не понимая, с чего такие перемены в настроении, Арсений сел рядом и опустил голову ему на плечо. Определенно следовало поговорить — Позов нервничал, а дрожь во всём теле выдавала с потрохами. — Так дело не пойдёт. Что Вас беспокоит? — отрыв в памяти вопрос, с которого и началось их тесное знакомство, Арсений рассчитывал на содержательный ответ. — Арс, просто поцелуй меня, иначе я точно спасую. Арсений взял всё в свои руки. Медленно касался горячими губами шеи, ощущая на них солоноватый вкус кожи, двигался выше — щетина на подбородке кололась, но это совсем не страшно. И уже без промедления поцеловал просящие ласки губы. Опустив одну руку на клавиатуру инструмента, Арсений, не глядя, повторил красивый приём одновременно с этим проводя кончиками пальцев по спине Димы сквозь ткань футболки. Стаккато проецировалось на теле беспорядочными поцелуями в щеки, скулы, снова спускаясь к шее. Легато  — тихий стон обоих мужчин. Тайный позовский шифр постепенно разгадывался. Дима не выдерживал столь серьёзного натиска. В голове шумело, вожделением наполнив мысли, а из уст едва слышно звучала мелодия «Carusо» без слов. Воображение писало живописные эротические сцены, от которых становилось нестерпимо жарко, а в одежде так и подавно. Оторвавшись от желанного тела, Арсений посмотрел на разнеженного лаской Диму. Взгляд голубых глаз исподлобья с похотливой поволокой сражал того без оружия. — Ты хочешь продолжить? — впервые Позову захотелось закричать «Нет, прошу, не останавливайся. Мне так это нужно», но Арсений ждал — согласие само за себя не скажет. — А по мне разве не заметно? — возмущённо спросил Позов, кладя чужую руку на вздыбленную от возбуждения ширинку джинс. — Я чувствую. И хочу ощутить его в себе, — поглаживая через ткань член, Арсений распалял мужчину всё больше. — Говорят, что пианисты обладают хорошей мышечной памятью и могут играть с закрытыми глазами. Сегодня я буду твоим инструментом. Мне нужен ответ. — Я понял — наивный и слепой, — Позов вот-вот сорвётся. Интеллект был его слабостью, и это заводило слишком сильно. — Вот тебе ответ: я отчаянно желаю тебя, Арсений! — и Дима повёл его за собой в другую комнату. С плотной повязкой на глазах Диме было непривычно, но дискомфорта он не испытывал. Арсений всё продумал до мелочей. На подушечках пальцев сосредоточено много нервных окончаний, а временно лишившись зрения, остальные органы чувств примут на себя все ощущения и компенсируют эту потерю. Расположившись на неширокой полуторке, Дима навис над Арсением, тяжело дыша. Ориентироваться приходилось наощупь, преимущественно губами. Каждая родинка на теле Попова была оцелована, а юркий язык скользил всё ниже, не оставляя на своём пути ничего без ласки. Дорвались. Раздвинув длинные арсеньевские ноги, Позов уселся между ними поудобней. Кончиками пальцев водил от щиколоток до внутренней стороны бёдер, не касаясь паха. Дима томил, словно мстил Арсу за длинные разговоры. Внизу живота сильно ныло у обоих — воздержание было чересчур долгим. Дима всё же не устоял, беря в руку изнывающий член Арса, и мужчина протяжно застонал. Обводя большим пальцем головку, размазал по ней выделившийся предэякулят. В воображении Димы всё происходило очень красочно, и Арсений виделся ему немного взъерошенным и раскрасневшимся от возбуждения, лихорадочно прикусывающим свои губы и легонько пощипывающим соски. Склонившись, Дима языком лизнул головку члена и переместился к чувствительной уздечке. Минет он прежде никому не делал. Не приходилось, но Арсу он хотел доставить удовольствие. Широко облизав ствол по всей длине, сдабривая слюной и помогая рукой, Дима действовал по наитию, а Арсений вознаграждал его стонами. Несмотря на силу голоса, Попов в постели не был громким. Этакий парадокс. Мужчине это нравилось. — Притормози, пожалуйста, — сквозь очередной стон попросил Арс, и Дима остановился. — Я так очень скоро кончу. — Не-а, — Позов пережал чужой член у основания. Послышался прерывистый вдох сверху. — Моя программа только на первом произведении. Дима наощупь нашарил заранее подготовленный бутылёк с лубрикантом и щёлкнул крышкой, выдавливая на пальцы вязкую жидкость, согревая. Закинув одну ногу себе на плечо, Дима осторожно провёл рукой по промежности, дразня подушечками у входа. Арсений нетерпеливо ёрзал на постели, выгибаясь дугой. Позов перестал томить и медленно проник на одну фалангу, прислушиваясь к ощущениям партнёра. Арсений пытался расслабиться и впустить в себя. Немного странно, но боли не было. Мягкая ладонь скользила по члену, отвлекая внимание от растяжки. Как и ожидалось, Дима очень деликатный в этом отношении. Готовил не торопясь, не причиняя вреда своему мужчине, а тот понимал, что сначала будет немного неприятно, и после подготовки попросил о смене позы. Оседлав крепкие бедра Позова, Арсений жадно впился в губы, простонав в поцелуй. Он был полностью готов ко всему и позаботился сразу о презервативе. Принимая в себя постепенно приличного размера орган, Арсений задрожал, а Дима гладил в утешение за боль по всему, чего мог коснуться и целовал, куда мог дотянуться, шептал комплименты. Тело к телу и душа к душе. Отдавались и отдавали друг другу ту нежность, что засела у них в подсознании. Дима хотел бы видеть всё, но у них ещё столько впереди. Ночь с широко закрытыми глазами и наивным трепетом останется в памяти как их главное начало. Стоны наслаждения заполнили небольшую комнату, и вскоре оба достигли своей вершины удовольствия. Арсений ни о чём не жалел, а Дима обрёл свободу рядом с дорогим ему человеком. Сняв повязку, Дима продолжил целовать податливое после оргазма тело своего мужчины, вознаграждая за всё и прося прощения за причиненную боль. Но Арсений не испытывал страданий, а скорее небольшое послевкусие и благодарность. Наверное, так они могли охарактеризовать всё, что было между ними: счастье любит тишину. — Спросив меня о любви однажды, ты ждал душераздирающей истории. Могу теперь сказать, что в обдуманных поступках не бывает страданий, — Дима обнял Арсения со спины и поцеловал в загривок. — Почему ты сейчас вспомнил об этом? — думать и анализировать у Попова точно не получалось — слишком сильными были впечатления от их близости. — Потому что люблю. Не за красоту, не за что-то там ещё, а просто люблю тебя. Арсений тут же подскочил и осоловелыми глазами посмотрел на Позова — тот явно словами на ветер не бросался. — Для тебя моё признание звучит на итальянском, которое я пою тебе ежедневно, — Арсений прижал к груди димины ладони, опаляя их жаром. — Я знаю, Арсений. Я знаю... Они оба смелые в равной степени и защищали то светлое чувство всеми способами. У Арсения не существовало правила, определяющего любовь к полу, — он полюбил в Диме человека. Самого искреннего человека.

***

Они были единым целым, чудесным дуэтом не только на сцене, но и в жизни. Их отношения можно было описать самыми разными красивыми словами, но они окрестили его одним памятным для них словом — glissando. И на концерте, аккомпанируя своему певцу, Дима знал, что любимое «Caruso» посвящено было только ему.