take a breath of air (feel free)

Слэш
Перевод
NC-17
Завершён
1268
переводчик
Автор оригинала: Оригинал:
Размер:
16 страниц, 1 часть
Описание:
Примечания:
Публикация на других ресурсах:
Уточнять у автора/переводчика
Награды от читателей:
1268 Нравится 30 Отзывы 242 В сборник Скачать

.

Настройки текста
Чан прижимает ладонь к грудине и трет ее, как будто это действие может унять боль. По своей сути боль прерывистая, в общем, пустяковая, и Чан с ней обязательно справится. Просто она раздражает, вот и все. Наверное, это простуда. Вероятно, несколько дней старательных попыток отдохнуть и питье горячего чая вместо шотов на вечеринках смогут стереть простуду из организма. Вот только отдых и горячий чай не помогают, и в течение следующих нескольких недель состояние ухудшается. Боль из прерывистой становится слабой, но постоянной, особенно ощущаемой в ребрах, и Чан пытается избавиться от нее. Обезболивающее делает все терпимее. Затем начинается кашель. Когда из редкого он превращается в неутомимый, все братья, как только могут, дистанцируются от Чана. Никто не хочет заболеть, поэтому Чан запирается в своей комнате, по электронной почте отправляет письма профессорам и спрашивает о своих заданиях, пытается проспать тусовку, назначенную на субботний вечер. Посреди вечеринки Минхо стучит в дверь Чана, и тот открывает ее, прижимая предплечье ко рту, так как его мучает влажный, громкий и ужасный кашель. — Тебе не следует приходить сюда. Я не хочу, чтобы ты заболел. Минхо игнорирует его, буквально прокладывает путь плечом, и Чан понимает, что Минхо одет не в соответствии с темой вечеринки, связанной с греческим шиком, что иронично, ведь он абсолютно уверен, что все внизу носят тоги из простыни. Минхо одет в толстовку с надписью и в джинсы, его волосы спрятаны под кепкой, нацепленной козырьком назад, а в руке болтается пластиковый пакет с едой на вынос. Он пихает Чана в кресло, распаковывает литр острого и кислого супа — любимого Чаном — достает из маленького пакетика из вощеной бумаги крекеры вонтон и сует в руки пластиковую ложку. Минхо прижимает тыльную сторону ладони ко лбу Чана, но тот знает, что лоб прохладный на ощупь, потому что уже измерил температуру и в курсе, что лихорадки нет. Прикосновение замедляется на мгновение, а затем Минхо проводит рукой по кудрям Чана и наклоняется, чтобы поцеловать его в макушку. Все, что он говорит перед тем, как выскользнуть обратно за дверь, это: «Ешь, Чанни». Это звучит как команда, и Чан пытается слушаться, но как только Минхо уходит, кашель снова одолевает, причём, настолько сильно, что Чан влетает в маленькую ванную комнату и, опершись на раковину, тяжело дышит. Он впервые отхаркивает лепестки. Ярко-оранжевые, скользкие от слизи и с пятнами крови. Он не совсем уверен, удивлен или нет. Все, что он чувствует, это оцепенение, пока не начинает думать о Минхо, который принес суп; о Минхо, который поцеловал его, а затем он, снова давясь, отхаркивает лепестки в раковину.

Первая встреча Чана и Минхо представляет собой классическую комбинацию «мы оба немного пьяны и одиноки» в сочетании с популярной фразой «эта вечеринка отстойная, давай уйдём отсюда», за исключением того, что выбраться оттуда влечет за собой спотыкающиеся шаги вверх по лестнице рука об руку. Грохот тяжелой басовой музыки и крики парней по братству, играющих еще один раунд флип капа, исчезают на заднем плане. Комната Минхо находится ближе к лестнице, так что именно там они останавливаются и, упав на кровать, целуются и обхватывают друг друга руками. Они были друзьями в течение двух лет, были лучшими друзьями, начиная с первого курса, и, должно быть, странно вот так смотреть вниз на раскрасневшееся лицо Минхо и его приоткрытый рот; должно быть, странно видеть то, как Минхо падает на колени и спрашивает, может ли он отсосать Чану; должно быть, странно узнать то, насколько гибок Минхо, когда Чан складывает его практически пополам и вводит в него наспех смазанный палец, а затем второй и третий. Вообще каким-то образом это совсем не странно. Он не уверен, то ли дело в пиве и водке со вкусом клубники, которыми Феликс постоянно обновлял шоты, либо просто в том, что Минхо целуется лучше всех из тех, с кем Чан переспал со времен первого курса. Но точно не странный тот момент, когда Минхо помогает Чану надеть презерватив и затем дразнит до тех пор, пока Чан не начинает хныкать, умолять и задыхаться с именем Минхо на губах. Это не странно, когда Минхо толкает его на спину, а затем забирается к нему на колени и с довольным вздохом опускается на член; не странно, когда Минхо скачет на нем с такой силой, словно настал конец света. Под пальцами кожа Минхо такая мягкая, его бедра идеально подходят для сдавливания, и Чан не может не надеяться, что у Минхо останутся синяки в форме отпечатков пальцев, до того, как его разум побелеет, и он наполнит презерватив, прежде чем Минхо прольется на его грудь. Чан собирается затащить себя обратно в свою комнату, честно, правда хочет, но голый Минхо такой теплый. На следующее утро Чан просыпается в его постели, и почему-то это все еще не кажется странным в холодном и трезвом дневном свете. Минхо поправляет подушку, сонно улыбается Чану, и вот и все. Одеяла шевелятся, и Чан встает с кровати. Бедра Минхо усеяны багровыми отметинами. Чан старается не смотреть на них и, натянув одежду, идет в свою комнату дальше по коридору. Хотя все это и не странно, он предполагает, что произошедшее сродни одноразовой вещи. Конечно, это было одно из лучших занятий сексом на его памяти, — когда-либо, — но они лучшие друзья и «братья» по братству, поэтому воображать что-то еще кажется немного глупым и немного надуманным.

Узнав, в чем дело, Чан предполагает, что все скрыть окажется намного проще. Он покупает леденцы от кашля и всем говорит, что у него началась аллергия. Кажется, ему верят; он никогда раньше ни о чем не лгал, так почему бы им не поверить ему сейчас? Он научился игнорировать боль в груди и различать моменты, когда достаточно прокашляться или сделать глоток, и моменты, когда ему придется извиняться, отойти в туалет, откашляться пригоршней лепестков и слизи и затем смыть все улики в унитаз. Он исследует цветы до тех пор, пока не находит совпадение, а затем, узнавая их значение, спускается все дальше «в кроличью нору». Некоторые люди говорят, что оранжевые розы символизируют дружбу, и, по сути, это подходит, потому что они с Минхо дружат много лет, были друзьями задолго до того, как начали «встречаться». Некоторые люди говорят, что оранжевые розы символизируют очарование, страсть, желание, и, конечно же, это тоже подходит, ведь Чан всегда был очарован Минхо, и между ними нет недостатка в страсти или желании. Однако Чан думает, что настоящее значение — гордость. Судьба наказывает его за излишнюю гордость. Он не смог сказать Минхо, что им пора прекратить спать вместе; что он попался на удочку чувств; что хочет быть бóльшим, чем просто друг, с которым можно потрахаться. Каждый лепесток, сплевываемый с губ, издевается над Чаном. Это его собственная вина. Несколько месяцев назад он мог рассказать Минхо о своих чувствах, но затянул, и теперь гордость буквально убивает его. Интернет говорит, что у него полно времени; у всех по-разному, но у него, вероятно, есть минимум шесть месяцев, чтобы справиться со своими чувствами, прежде чем ему придется искать способ вылечиться, конечно, не считая леденцы от кашля и горячий чай, и стараться не проводить слишком много времени с человеком, в которого он влюблен. Конечно, он всегда мог сказать Минхо о своих чувствах, ведь каким-то чудом тот мог чувствовать то же самое или, по крайней мере, быть на пути к тому, чтобы чувствовать то же самое, но… Для Чана это кажется маловероятным. Умирать медленной, мучительной смертью благодаря физическому проявлению всех своих недостатков кажется гораздо более реалистичным.

Между ними все нормально. Минхо не упоминает об их связи, и его поддразнивания вполне стандартные. Минхо флиртует со всеми, у кого есть пульс, поэтому то, что он подмигивает Чану за завтраком или шлепает его по заднице во время игры в мяч на лужайке перед домом, ничего не значит. Тем не менее, Чан постоянно думает об этом. Он продолжает представлять Минхо на коленях; продолжает представлять Минхо, распластанного под ним; продолжает представлять Минхо, стонущего его имя. Он продолжает задаваться вопросом, каково было бы быть тем, кто отсасывает Минхо; тем, кто ночью рассыпался на массу кусочков; тем, у кого наутро нашлись синяки. А потом Минхо заходит к нему в ванную. Всему виной привычка оставлять дверь незапертой. Не у каждой комнаты есть примыкающая ванная, и все они привыкли к тому, что кто-нибудь заходит справить нужду, когда в душе кто-то есть. Чан думает, что он дома один, и собирается запереть дверь, но просто забывает. Мышечная память. Одной рукой он обхватывает член, а другой рукой зажимает рот, чтобы заглушить стоны имени Минхо, но кто-то открывает дверь без стука — стандартная ситуация, но обычно Чан не дрочит из-за соображений о братстве, опять же, из-за того, что кто-нибудь может внезапно зайти в ванную комнату. Обычно не упомянутый брат из братства ловит его за дрочкой в кулак, ведь через полузапотевшее стекло двери душа все ясно как божий день. Чан замирает, но никак не может оторвать руку от своего члена. Он беспокоится, что если вообще шевельнется, то тут же кончит, поэтому ему хотелось бы раствориться в мыльной пене и смыться в канализацию. Минхо смотрит прямо на него. Его рот искривлен в ухмылке, и очевидно, что он понимает, на что наткнулся, даже если не знает, о чем — или о ком — думал Чан. Он медленно закрывает за собой дверь, не сводит глаз с лица напротив, и Чан вспыхивает. Возбуждения пронзает подобно молнии, и член в кулаке отзывается пульсацией. Минхо запирает дверь и, скрестив руки на груди, прислоняется к раковине. — Не останавливайся из-за меня. А Чан даже не может возразить, потому что мысль кончить, пока Минхо наблюдает за ним? Голова кружится, сердце бешено колотится, а колени слабеют. Свободной рукой Чан стирает пар, и улыбка, которую он получает в ответ, вызывает привыкание, а от тихого «хороший мальчик», сказанного Минхо, прет так, как ни от одного кайфа, который он когда-либо испытывал. Глядя, как Минхо смотрит на него, Чан дрожит, задыхается и содрогается, преодолевая край гораздо быстрее, чем ожидалось. Раньше он никогда не думал о том, что за ним наблюдают, но… Минхо прислоняется к раковине, сжимает в ладони очень заметную выпуклость на своих спортивных штанах. Чан выключает душ и открывает дверцу, затем падает на колени, не обращая внимания на то, что с него капает везде вокруг. Если он не прикоснется губами к члену Минхо в следующие тридцать секунд, он может умереть.

Феликс все понимает; для собственного или чьего-либо ещё блага он всегда был слишком проницателен. В партнёрстве с сестринским женским обществом они находятся на сборе средств и довольно сносно моют машины, хотя промокают до нитки. Сана в шутку швыряет губку в сторону Чана. Он смеется сквозь брызги пены, но что-то в том, как он двигается, когда идет за губкой, вызывает боль в груди. Чан знает, что судороги означают, что рано или поздно ему придется что-то с этим делать. Он выпрямляется и передает Сане губку, и когда он смотрит мимо нее, то видит сияющего на солнце Минхо, который возится с Сынмином и Джисоном и убирает мокрые волосы с его глаз. Чан почти не добирается до ванной, не из-за ощущения, словно его сердце сжимается в груди, и все тело сгибается само по себе. Унитаз наполняется лепестками апельсинового цвета, измельченными в конфетти, и Чан смывает улики в канализацию. Когда он выходит из кабинки, чтобы вымыть руки, Феликс уже ждет, прислонившись к одной из раковин. Его руки скрещены на груди, в глазах темнеет разочарование, и Чан знает, что Феликс догадался. Рухнуть в объятия Феликса и приглушить сдавленный всхлип в его шее сродни почти облегчению. Кто-то другой знает, и это не делает ситуацию лучше, но кажется, что бремя почему-то становится немного меньше. Проводя рукой по спине Чана, Феликс не обращает внимания на то, что влажный хлопок футболки прилипает к поту на коже Чана. Его тихое бормотание имени, «мне очень жаль» и «все будет хорошо, Крис, все будет хорошо» почти достаточно для того, чтобы снова разбить Чану сердце. Снаружи все ещё доносятся звуки и голоса со сбора средств и просачиваются через дверь в ванную. Все кажется далеким, как будто Чан находится в море, в одиночестве плывет в глубине, и соль обжигает его кожу. Он пытается взять себя в руки, но, чтобы вернуться к реальности, требуется помощь Феликса, который смачивает бумажное полотенце и вытирает лицо Чана, пальцами расчесывает его волосы, тем самым возвращая ему некое подобие нормальности. Когда они, наконец, возвращаются из ванной, Минхо ловит взгляд Чана. Чан тяжело сглатывает, не обращая внимания на жжение в груди и игнорируя желание закашляться, задохнуться, погрузиться в эту бесконечную пустоту соленого моря. Его улыбка кажется фальшивой, неправильной на лице. Ответный взгляд Минхо едва ли можно счесть улыбкой, так как уголки его рта едва приподняты. Улыбка не затрагивает глаз, чей взгляд угрожает утащить Чана под воду. Минхо смотрит на Чана издалека, его рот открывается, как будто он хочет спросить, как будто хочет знать. Прилив тянет Чана за лодыжки, поднимается вверх по икрам, по бедрам, по животу, по груди. Игнорируя волны, Чан отворачивается от взгляда Минхо и следует за Феликсом к чему-то другому — к чему-то еще. Чанбин направляет шланг себе под ноги, холодные брызги попадают на землю; Джихё и Момо о чем-то шутят, толкают друг друга, визжат, и Чану почти достаточно игнорировать то, как он все еще ощущает взгляд Минхо на своей коже, и до сих пор чувствует, как целый сад расцветает в груди.

Чан и Минхо решают продолжать встречаться; они явно подходят друг другу, так почему бы и нет? В конце концов, нет ничего более удобного, чем жить в одном доме со своим приятелем. За исключением того, что слишком легко поддаться схеме, слишком легко привязаться к простоте, комфорту. Им не нужно тратить ночи в поисках кого-то, с кем можно переспать, и на утро между ними не бывает неловких разговоров. Чан привыкает находить Минхо посреди вечеринки — или Минхо приходит, чтобы найти его, в зависимости от того, как проходит ночь — и ускользает; привыкает к тому, как тело Минхо оказывается зажатым между ним и простынями, или прижатое к стене или к полу… Они привыкают делить постель, и им легче спать, когда они находятся в одном месте, сцепив конечности. Они привыкают к ранним утренним пробежкам перед занятиями и походам в кофейню, расположенную недалеко от кампуса, к ленивым послеобеденным занятиям или просто общению друг с другом. Все отличается от того, как было раньше, но не в худшую сторону. Чан ловит себя на том, что с нетерпением ждет любого времени, проведенного с Минхо, а не только горячих моментов, когда они не могут оторваться друг от друга. Впрочем, это нормально, по крайней мере, он так говорит себе. Они друзья. Лучшие друзья. Желание провести время со своим лучшим другом совершенно нормально. В затылке Чана зудит, тихий голос говорит ему, что это определенно ненормально, что его чувства к Минхо уже несколько месяцев не были чисто платоническими, но Чан игнорирует это. Маленький голос должен ошибаться, потому что все в порядке. Их дружба в порядке. Чан в порядке.

Чан узнает шаги Минхо в коридоре; он узнает стук Минхо в дверь. Прошло некоторое время, но его сердце все еще переворачивается в груди, когда Минхо открывает дверь, непрошенное тепло уже скапливается в его животе и сочится по его венам. Он должен сказать нет. Он знает, что должен сказать «нет», но он все еще хочет этого, — все еще хочет Минхо, — несмотря ни на что. — Привет, — Минхо выглядит нехарактерно неуверенным в себе, мнётся в дверном проеме, и это заставляет Чана чувствовать боль, сравнимую с болью от роз в груди. Чан ерзает в своем кресле, захлопывает ноутбук. — Привет. Минхо не спрашивает, можно ли войти; Чан не приглашает его, но и не останавливает, когда тот, наконец, входит в комнату, закрывает за собой дверь и опускается на край кровати Чана. Чан крутится в кресле, оказывается лицом к лицу с Минхо и старается не дрожать, старается не выдать, как сильно он этого хочет. — С тобой все в порядке? Минхо смеется, но коротко и резко, а в его глазах есть что-то, что больше похоже не на веселье, а на подозрение. — Я чувствую, что должен спросить тебя об этом. — Все в порядке, — звучит почти правдоподобно. Чан игнорирует желание поднять руку, потереть костяшками пальцев грудину, в которой ноет тупая боль. Минхо на мгновение косится на него, но ему надо понять, что спорить с Чаном бессмысленно. Вероятно, это хорошее решение; Чан может быть почти таким же упрямым, как Минхо, конечно, когда захочет. Чан знает Минхо, знает, как он выглядит, когда счастлив, когда горд, когда у него стресс. Он знает, как выглядит Минхо, который разваливается на части, и когда его снова собирают, знает, как он выглядит, когда слишком устал, чтобы вылезти из кровати Чана, знает, каким он выглядит глупым и головокружительным в три часа ночи на кухне, с выключенным светом делая что-то сносное из нездоровой пищи. Он может сказать, что Минхо расстроен, может сказать, что это не совсем из-за Чана — или, по крайней мере, реально не совсем из-за Чана. И он мог спросить; он мог бы спросить у Минхо про занятия, про проекты, про обучение современными танцами и про недовольство аспирантурой. Однако ему не нужно спрашивать, потому что он знает Минхо, а сделать это проще, чем спросить. Слова трудны, особенно сейчас. Действия проще. Минхо тоже ничего не говорит, когда Чан падает на колени, подползает, опускает руки на его бедра и раздвигая их, чтобы освободить место для себя. Он помнит, как впервые сделал это. Чувственная память об этом кристально ясна, как будто это было только вчера, а не несколько месяцев назад. Он помнит, что хотел помочь Минхо, успокоить его, отвлечь. Сначала это было почти игрой и ожиданием, кто сломается первым — Чан с полным ртом члена Минхо или сам Минхо, который медленно расслаблялся на матрасе Чана или на стуле в своей комнате, или, в одном памятном случае, когда никого больше не было дома, на одном из диванов в гостиной на виду у входной двери. Ему интересно, помнит ли и Минхо. Чан занимает позицию. Тяжесть члена Минхо знакома его языку, и он мягко и медленно дышит через нос. Ресницы Минхо трепещут на розовых щеках, и его пальцы после секундного колебания прочесывают волосы Чана. Вероятно, по многим причинам это ужасная идея, но Чан с удивлением обнаруживает, что может почти игнорировать боль в груди и жжение в легких. Минхо кажется и проблемой, и решением одновременно, ядом и противоядием. Забавно. Чан почти может оценить иронию. К тому времени, когда Минхо поднимает его с колен и опускает на кровать, Чан почти забывает обо всем — о боли, о розах, о том, как позволяет себе увядать, любя кого-то, кто не любит его так же. Однако, все это возвращается, когда все заканчивается, когда они снова становятся двумя отдельными телами. Собственное одинокое пустое тело Чана болит больше, чем тогда, когда оно было вместе с телом Минхо. Чтобы выбросить презерватив, Минхо идет в ванную, а затем забирается обратно в кровать, обхватывает руками тело Чана и утыкается подбородком в изгиб его плеча. Он чувствует себя слишком близко и в то же время так далеко, и Чан не может смотреть на него. Ему кажется, что если в объятиях он повернётся лицом к Минхо, то взорвется оранжевым и зелёным месивом из рваных лепестков и порванных листьев, которое разлетится по простыням и прилипнет к чужой коже. Кончики пальцев Минхо впиваются в тело Чана, и он чувствует себя тонким, как бумага, как будто он станет черным и синим везде, где Минхо прикасается к нему. Это будет не в первый раз. — Ты уверен, что с тобой все в порядке? — в тишине голос Минхо полон той же странной неуверенности, которая была в его глазах, когда он постучал в дверь Чана. Чан не может говорить; он едва успевает кивнуть, не разрыдавшись. Минхо больше не спрашивает.

— В этом кампусе слишком много тематических вечеринок, — стонет Чан, плюхаясь на кровать Минхо. — Что, черт возьми, я должен надеть к этой штуке? Минхо что-то выкапывает из нижнего ящика своего комода, явно не обращая внимания на бедственное положение Чана. — Тема — бурные двадцатые. Просто надень костюм и отлично впишешься в окружение. Чан со вздохом переворачивается на живот. — Ты знаешь Джихё. Она не обрадуется, если я просто появлюсь в обычном костюме. Может, мне взять что-то напрокат? Ящик закрывается, и голос Минхо становится ближе. — Я собирался пойти в качестве частного сыщика, в основном из-за отсутствия идей получше, — матрас прогибается под весом Минхо, и Чан сдвигается, освобождая место. Минхо проводит ладонью по одной из рук Чана и пальцами прижимается к запястью. Что-то прохладное касается кожи. — Я подумал, что могу носить шляпу и жилет и всю ночь прятаться в темных углах, — Минхо снова двигается, оседлав бедра Чана и опускаясь на него сверху в приятно знакомой манере. — Реквизит тоже был довольно хорош. Прежде чем Чан успевает спросить, что имеет в виду Минхо, раздается щелчок и мягкое давление пластика чувствуется на удерживаемом запястье. Чан поднимает голову, оглядывается через плечо и обнаруживает, что Минхо, ухмыляясь, все ещё держится за запястье, запертое в одном кольце дешевых наручников. Жар скользит вниз по позвоночнику и оседает в животе, спокойное кипение превращается в бурление, когда Минхо тянется к другому запястью Чана и надевает на него второй наручник. Ухмылка Минхо становится шире, когда Чан не пытается отстраниться. Звук закрывающегося второго кольца заставляет сердце Чана сильно биться внутри груди. Он знал, что ему нравится быть во власти Минхо, но, возможно, в данный момент ему это нравится слишком сильно. Минхо переворачивает его и сжимает сквозь джинсы полутвердый член Чана. Чан издает сдавленный звук, его бедра дергаются от прикосновения. — Ты собираешься… черт, Минхо… ты собираешься допрашивать меня? — Ты этого хочешь? Чан хочет так много, и он начинает понимать, что, возможно, это проблема. Потому что да, он хочет, чтобы Минхо связал его и заставил умолять и использовать, и это его главная цель, пока Минхо расстегивает молнию на его джинсах и обхватывает член, но он также хочет и других вещей. Он хочет… он хочет Минхо, хочет его вне этого, вне того, что они все еще делают. Если не думать об этом, это желание не исчезнет. Он хочет вместе засыпать и вместе просыпаться; он хочет, чтобы Минхо таскал его на фильмы ужасов; хочет, чтобы Минхо жаловался каждый раз, когда Чан спрашивает, не хочет ли он пойти в спортзал, хотя каждый раз соглашался. Он хочет играть с ним в пив-понг и ходить на свидания; хочет строить планы на будущее и говорить всем, что они… что-то. Какими бы они ни были. Чана не беспокоит, что Минхо спит с кем-то еще, потому что он знает, что это не так — ни один из них уже давно не спит, — но он хочет, чтобы все знали, что Минхо идет с ним домой в конце ночи. Он хочет украденных поцелуев в темных закутках общежития и хочет поцеловать Минхо посреди двора на глазах у всех. То, что у них есть сейчас, действительно здорово, но Чан хочет большего. И, может быть, сейчас неподходящее время для того, чтобы понять, что он на самом деле влюбляется в Минхо, но он не может удержаться от этого. Однако Минхо неплохо отвлекает его. Все возвращается на круги своя после того, как Минхо вытирает их обоих и снимает наручники с запястий Чана. Чан наблюдает, как Минхо трет красные пятна на коже, и думает, что, возможно, ему стоит что-то сказать. Они никогда не говорили о том, чем занимались, когда начали встречаться, и Чан знает, что несправедливо скрывать свои чувства от Минхо, но страх перевешивает все остальное. Что, если он испортит то, что у них есть? Или еще хуже: что, если он испортит их дружбу? А если он уже есть? Он может справиться со своими чувствами и не говорить об этом Минхо. Ему не нужно больше того, что у них уже есть; не нужно больше, чем ленивая улыбка Минхо и то, как кончики его пальцев касаются нежной кожи запястий Чана. Им не нужно переставать спать вместе, не нужно вообще ничего менять. Он в порядке. Он будет в порядке. Что самое худшее может случиться?

— Это Феликс, не так ли? Чан оборачивается и находит Минхо в дверях студии, в которой работает. Вот уже несколько дней он почти забаррикадировался, можно сказать, немного прятался от Минхо, но в основном он просто особенно упорно работает над производственным заданием. Из-за того, что наушники заглушают любой звук, трудно услышать сказанное Минхо. Стянутые наушники повисают на шее. — Что? Минхо делает неуверенный шаг в комнату, тем самым позволяя двери закрыться за собой. — Это Феликс. Ты… причина, по которой ты… Минхо не заканчивает фразу и прячет руки в карман толстовки; Чан видит, как его пальцы сплетаются под тканью. Он не может поверить, что Минхо это понял, но так ошибается насчет того, по чьей любви тоскует Чан. Ему почти хочется смеяться над этим, но он не может собраться с силами. С каждым вдохом шипы внутри впиваются ему в грудину. — Вы вместе? Если вы двое хотите быть эксклюзивными, все нормально, — через мгновение говорит Минхо, но это не похоже на то, что он в порядке, вовсе нет. — Тебе не нужно избегать меня, Крис. Я могу понять намек. И тут Чан понимает, что Минхо не знает о цветах в груди Чана. Вообще не знает, что Чан болен. Он думает… он думает, что Чан спит с кем-то другим; думает, что Чан заботится буквально о ком-то или обо всем, кроме Минхо. И на этот раз Чану удается рассмеяться, хотя смех получается дрожащим и влажным, и он чувствует, как лепестки собираются в ком в горле, тем самым угрожая задушить его. Внезапно он начинает кашлять и не успевает удержать цветы, а мгновением позже сжимает в кулаке горсть измельченных апельсиновых лепестков и моргает влажными от выступивших слез глазами. Жар обжигает затылок Чана, когда он отворачивается от Минхо. От стыда его щеки и уши становятся ярко-красными, и он изо всех сил пытается выбросить лепестки в маленькое мусорное ведро под столом. Он пихает комок вниз, и, чтобы вытереть руки, роется в рюкзаке в поисках салфеток. Его сердце колотится, пульс стучит в ушах, а Минхо такой тихий, что от этого становится только хуже. Он не может оторваться от рук даже после того, как комкает салфетки и выбрасывает их в мусорное ведро, убедившись, что они покрывают каждый лепесток. — Чан. Чан не может смотреть на Минхо. Просто не может. Он не знает, что будет делать, поэтому застыл на месте и не сводит глаз с собственных коленей. — Кристофер. Минхо не ждет, пока Чан шевельнется или ответит. Он садится на корточки перед стулом, протягивает руку, которая, по мнению Чана, может трястись, и осторожно прикасается пальцами к коже запястья Чана. Чану кажется, что он снова в море. Ему кажется, что он тонет, как будто задыхается, а его сердце трепещется в горле вместо цветов, которые обычно забивают его. — Почему ты мне не сказал? — тёплые пальцы Минхо уверенно обхватывают запястье Чана. — Феликс знает? Кто-нибудь знает? Нам нужно… — Это не Феликс, — Чан не уверен в том, как ему удается произносить слова, так как его глаза все еще прикованы к тому месту, где Минхо держит его запястье. Он выталкивает слова из кома в горле, выталкивает еще больше и больше, когда Минхо молчит, единственные слова, которые имеют значение. — Это ты. Это… я влюблен в тебя. Приятно, наконец, избавиться от этого катарсического чувства. Чан протягивает свободную руку, которую Минхо не держит, и стирает слезы с щек. Его кожа горит вполне привычно, но это другая боль, не та, с которой он боролся в течение нескольких месяцев. Не та боль, с которой он знает, как справиться. Минхо молчит так долго, что Чан в конце концов поднимает голову, не зная, что еще делать. Минхо пристально смотрит на Чана, как будто никогда в жизни не видел его, как будто он для него незнакомец. — Я не… — Минхо замолкает, его глаза бегают в сторону, а затем возвращаются к лицу Чана. Чану требуется мгновение, чтобы осознать, что выражение его глаз — опустошение. — Я не знал. — Я никогда не говорил тебе, — Чан пожимает плечами, пытаясь избавиться от желания спрятаться, стать достаточно маленьким, чтобы исчезнуть. — Это не твоя вина. Лицо Минхо искажается чем-то вроде гнева, но Чан знает его достаточно хорошо, чтобы прочитать все эмоции, которые он пытается скрыть под этим выражением. — Не моя вина? Не моя вина? Крис, это… дело не в вине, господи. И Чан слышит то, чего не говорит Минхо, и знает — Минхо в курсе, что Чан винит во всем этом себя. Это его вина. Он знал, что влюбляется в Минхо, и ничего с этим не делал. Он позволил себе влюбиться, но понял, что Минхо не чувствует того же. Жизнь — отстой, а потом ты умираешь с кустом роз, распустившимся в груди. Что есть, то есть. Но гнев исчезает с лица Минхо быстрее, чем появляется, и остается выражение, которое Чан не может охарактеризовать, но все равно чувствует. Это как смотреть в зеркало на собственное горе. Но есть и кое-что еще типичное для Минхо. Что-то в его глазах похоже на решимость. Чан почти может поверить, что это надежда, но проталкивает эту мысль вниз, мимо связки лепестков в груди, закапывает ее в почву своей души, где не сможет ее видеть, где она не причинит ему большей боли, чем он уже навредил себе. На коже запястья пальцы Минхо теплые. Он не размыкает их, держится за руку Чана и встает на колени возле его ног. — Сколько? Чан моргает, пытаясь напомнить себе, что нужно вдыхать и выдыхать в нормальном темпе, как будто он не только что признался в любви своему лучшему другу, как будто этот лучший друг не просто смотрел, как он задыхается от физического проявления интенсивности своих чувств. — Что? — Сколько времени осталось до того, как начнётся следующий этап? Я хочу… Мне нужно, чтобы ты дал мне шанс, но я должен понять, с чем мы работаем. Что думает твой врач? Мозг Чана тупеет, когда он пытается разобрать слова Минхо и их смысл. Шанс? Шанс на… нет. Шанс вернуть чувства Чана? Полюбить Чана? Этого не может быть. — Чан, — взгляд Чана отрывается от пола, чтобы снова встретиться взглядом с Минхо. — Ты был у врача, да? Какое бы выражение лица ни сделал Чан, для Минхо, по-видимому, достаточно ответа, потому что все мысли о том, что он мог иметь в виду, теряются в последующем шквале активности. К тому времени, когда Чану удается собрать свой ноутбук и остальные вещи, Минхо разговаривает по телефону со специалистом недалеко от кампуса; к тому времени, как они возвращаются домой, Минхо уже поговорил со студенческой службой, которая свяжется с профессорами Чана, чтобы те с пониманием отнеслись к любым просрочкам по учебе. И, может быть, Минхо не любит Чана, но он знает, что Минхо любит его. Ведь наверняка любит, раз убирает волосы с лица Чана, когда тот склоняется над унитазом по возвращению домой; укладывает его в постель и заваривает ему чай; и минут двадцать ругает его за то, что он не особо хорошо о себе заботится. После этого Минхо выходит за врачом. Должно быть, это какая-то любовь — засыпать, когда пальцы Минхо перебирают волосы на затылке. Должно быть, это любовь — проснуться и увидеть, что Минхо все еще лежит рядом с ним в постели. Ноутбук Минхо открыт, и бог знает сколько видно вкладок с исследованиями сердец, легких и сортов роз, и все это забыто ради проснувшегося Чана. Чан чувствует, как Минхо смотрит на него еще до того, как открывает глаза. Но Минхо отводит взгляд, когда, просыпаясь, Чан моргает и смотрит на него снизу вверх. Он не уверен, почему Минхо порозовел: или из-за того, что его чуть не поймали, или просто сам по себе так выглядит в свете ноутбука, с экрана которого отражается на его лице радуга роз. Это своего рода любовь, и, может быть, технически этого недостаточно, но Чан чувствует себя лучше, чем за последние месяцы, просто потому, что с него сняли груз его секретов.

▶▶

У Чана очень хорошее здоровье, если не считать куста роз, расцветающего в груди. По крайней мере, так говорит доктор на первом приеме. Минхо отвозит Чана к врачу и все время ждет в зале ожидания. Чан просто знает, что Минхо где-то там, ерзает и беспокоится; что его левая нога подпрыгивает вверх и вниз, и как это происходит, ведь он не может подавить свою тревожную энергию, так как нет рядом Чана, который может положить руку ему на колено и напомнить расслабиться. Самому Чану не намного лучше в приемной комнате. Медсестра многозначительно смотрит, как Чан теребит рукав своей толстовки, но у него не получается перестать это делать. («Когда ты сказал «шанс», — спросил Чан на следующий день, наблюдая, как Минхо готовит ужин для дома, — что ты имел в виду?» Минхо не отложил нож. Его глаза были внимательно прикованы к разделочной доске, на которой лежали разрезанные овощи — постоянные попытки заставить братство питаться хотя бы немного лучше. — Я хочу, чтобы ты сначала сходил к врачу, Крис. Мы можем… мы поговорим об этом позже, ладно? Чан знал это достаточно хорошо, чтобы понять, что странным напряжением в голосе Минхо был страх, поэтому остальные вопросы отбросились. Каким-то образом мысль о том, что его болезнь причиняет Минхо боль, оказалась хуже самого факта болезни.) Доктор — милая женщина, спокойная, тихая и милая. Ее улыбка напоминает Чану улыбку Цзыюй. В ожидании результатов анализов крови, она просматривает формы, которые медсестра заставила заполнить. В основном, взятие крови было безболезненным, и до момента получения результатов должно было пройти всего несколько минут, но Чан все еще хочет, чтобы кто-то держал его за руку. Он, вероятно, мог бы держаться с кем-либо за руку, например, если бы собрался с духом, вышел в комнату ожидания и спросил об этом Минхо, но он чувствует, что уже достаточно обременил его. Чан не хочет ещё больше навязываться Минхо. Если и есть одна вещь, в которой он уверен, так это то, что он не собирается принуждать Минхо к чему-либо ради себя и не будет пытаться заставить его ответить взаимностью на свои чувства. Он не собирается допускать того, чтобы его болезнь угнетала Минхо; Минхо заслуживает большего, чем пытаться влюбиться в Чана против своей воли. Это будет бой, но это бой, к которому Чан точно готов. — Я вижу, вы знаете виновника? Чан кивает. — Ага. Да. — Это хорошо, — доктор записывает что-то в бланке, снова смотрит на Чана. — Виновник в курсе? Чан снова кивает, сглатывая ком в горле, который он чувствует всякий раз при мысли о Минхо. Он знает, лепестки не были первыми. За несколько месяцев до этого чувство пустило корни в груди Чана, и самому себе он не хотел признаваться в этом. — Да, он знает. Собственно, из-за него я здесь. Доктор издает тихий звук подтверждения и записывает что-то еще в анкете Чана. — И вы двое состоите в отношениях? Чан пожимает плечами, но пытается остановить себя от этого движения, и доктор приподнимает бровь. — Эм… типа? Я не… я действительно не знаю. Мы… мы должны говорить об этом. Он хотел, чтобы я сначала обратился к врачу, так что… Прежде чем доктор успевает ответить, раздается стук в дверь, и Чан чувствует странное облегчение. Он не упускает из виду тот факт, что получение результатов пугает его меньше, чем обсуждение статуса его отношений с Минхо. После приема доктор отправляет Чана, а Минхо, заметив его, мгновенно встает на ноги. Он делает рваное движение, словно хочет пошевелиться, но, ожидая на месте, переводит взгляд на толстую папку в руках Чана, а затем смотрит ему в лицо. Папка до краев набита брошюрами, листовками и распечатками результатов анализов Чана, копиями форм и рецептом на более сильное обезболивающее, чем то, что он может получить без рецепта, и кажется, с этим нужно справиться. Осознание того, что не придется в одиночку со всем справляться, делает ситуацию в тысячу раз легче. Чан ждет, пока они сядут в машину, и кратко рассказывает, зная, что Минхо хочет быть в курсе. Он не желает заставлять его ждать до дома. На самом деле новости хорошие — Чан здоров, и он едва перешел вторую стадию, а это значит, что у него есть пара месяцев, прежде чем настанет пора думать об операции. Могло быть и хуже, но костяшки пальцев Минхо подозрительно белеют на руле. Сначала они останавливаются возле аптеки, где можно по рецепту приобрести лекарство, а затем, будучи верными словам Минхо, возвращаются домой. По возвращению Минхо заворачивает Чана в одеяло на диване, после того, как тот выпил лекарства, и всучивает ему в руки кружку горячего чая. После этого зарождается разговор. — Когда я сказал, что хочу, чтобы ты дал мне шанс, я имел в виду, что хотел бы получить шанс догнать тебя, — Минхо сидит рядом на диване, подтянув колени к груди и спрятав ступни под бедра Чана. Теперь он спокоен, больше не ерзает, не отворачивается и не пытается спрятаться. — Я… если бы я раньше узнал о твоих чувствах, может быть, я был бы на этом же месте. Я думал, ты не хочешь ничего большего, чем… — Чем трахаться? Минхо шлепает Чана по руке, хотя в ударе отсутствует обычная враждебность, и одеяло прилично приглушает удар. — Ты задница. Чан пытается подавить улыбку, но это не срабатывает, поэтому вместо этого он прячется за краем одеяла. Минхо закатывает глаза. — Я не думал, что ты видишь меня таким, поэтому… я не позволял себе видеть тебя таким, — склонив голову на бок, Минхо упирается подбородком на колени и смотрит в глаза Чану. — Я знаю, что прошу о многом, и из-за моей просьбы ты останешься в подвешенном состоянии и будешь ждать, наблюдать, получится ли у меня достичь тебя, но… я хочу попробовать. Мне нужно попробовать. Это действительно просьба о многом, и Чан знает это, но, кажется, Минхо понимает, о чем просит. Если бы Минхо попросил, Чан бы ждал целую вечность и сделал бы это еще до того, как они переспали. Несмотря ни на что, Минхо — его лучший друг, и он сделает для него все, что угодно. Если надо, чтобы Чан оставался в живых достаточно долго, и Минхо смог бы догнать его чувства, значит, Чан будет брыкаться, кричать, но все равно останется в живых. — Хорошо. Смотря на него, Минхо моргает, а затем снова моргает. — Хорошо? Чан не уверен в том, какие именно слова от него ожидал Минхо. Не похоже, что возможен какой-то другой ответ. — Да, хорошо. Что еще я могу сказать? Минхо фыркает, отпускает ноги и нормально садится. — Ты мог бы согласиться на операцию? Мог бы надрать мне задницу и сказать, что больше никогда не хочешь меня видеть? Я не… ты мог бы сказать что угодно. — Конечно, — говорит Чан, отмахиваясь от рук Минхо, когда тот пытается поправить одеяло, лежащее на плечах Чана. — Я мог бы сказать что угодно, но я люблю тебя, так что все в порядке. На этот раз румянец на щеках Минхо ему не кажется, и винить в этом нечего, кроме как искреннее признание Чана в своих чувствах. Приятно говорить это вслух, это кажется правильным. Сейчас говорить об этом легче, чем в первый раз, и Чану хочется повторять эти слова снова и снова до тех пор, пока цветы внутри него не перестанут казаться единственным доказательством правды. Победив в маленьком сражении, нахмуренный Минхо поплотнее укутывает Чана. — Ты отвратительный. Чан только шире улыбается. Боль в груди все еще присутствует, но возникающая ответная улыбка при наблюдении за тем, как Минхо пытается сопротивляться, притупляет боль, и Чан почти не чувствует ее. Это могли быть обезболивающие, но Чан так не думает. Минхо хмурится сильнее, его лицо сморщивается, но он пытается оставаться стойким. — Перестань так смотреть на меня. — Как? Разочарованный шум, который он слышит от Минхо, стоит того, чтобы прикинуться дураком. — Как ты сейчас… Чан хватает Минхо за запястье свободной рукой и чувствует, как под большим пальцем пульс Минхо подскакивает, ускоряется и практически соответствует его собственному. — Как будто я люблю тебя? Минхо отводит взгляд. Его уши пылают розовым, но он не убирает руку, только вздыхает и осторожно прислоняется к плечу Чана. И Чан знает, что боль никуда не исчезла. Он по-прежнему единственный влюбленный, по-прежнему тот, у кого в груди цветет оранжевый сад. Но даже если цветение сада вызывает боль разрастающимися корнями, раскрывающимися цветками и шипами, вонзающимися в нежные ткани, Чан может подождать. У него такое ощущение, что он поправится.
По желанию автора, комментировать могут только зарегистрированные пользователи.
Права на все произведения, опубликованные на сайте, принадлежат авторам произведений. Администрация не несет ответственности за содержание работ.