В боевой готовности

      Такие тихие летние ночи, как эта, с открытыми окнами, без единого звука, кроме жужжания цикад и собственного дыхания, Эдд находит идеальными.       Они прекрасны для чтения, учёбы - чего угодно, на самом деле.       Но всё же кое-что отвлекало от этого совершенства, одна маленькая надоедливая мысль.       Потому что на сегодня, на эту ночь, у него были планы.       Он лежал на кровати, и только слова в книге перед ним могли отвлечь его от шума в голове. Минуты превращались в часы, солнце, как было видно из окна, уже село за горизонт, вынуждая включить небольшую лампу для чтения книги в тёмной как смоль комнате, и он вдруг начинает сомневаться во всём этом.       В этом… плане.       Он думает, а действительно ли оно ему надо?       Всё началось с невинной шутки, безобидного замечания о плохом фильме, в котором, так уж получилось, была сцена проникновения в дом. Что-то о том, что Эдд, наверно, потерял бы сознание от ужаса сразу после первого стука в ночи, на что получил ответ, что скорее Кевин стал бы грабителем, влезающим в дома невинных людей в надежде получить лёгкие деньги.       И как-то так получилось, что недели спустя эта глупость превратилась в нечто ужасно серьёзное.       Что ж, оно всё ещё кажется глупостью, чем-то отдалённым и метафоричным. Они шутили об этом, пока запал не иссяк, и по мере приближения нужной даты Эдд даже успел поверить, что Кевин, наверно, забыл обо всём этом. Он был из тех, кто забывает дни рождения своих родителей, так что тут был смысл.       Эдд никогда не напоминал ему. Как он вообще мог поднять эту тему, если за всю неделю об этом не было сказано ни слова?       Так что, пока он лежал - в тот самый день, не обведённый красным кружком в календаре, но точно помеченный в его голове, - он отчасти начал сомневаться, что что-нибудь вообще произойдёт. Может, это будет самая обычная ночь, когда он будет предоставлен сам себе.       Но почему тогда Кевина сейчас нет дома?       Где он пропадает часами, ускользнув из квартиры и лишь поцеловав его в щёку на прощание?       Почему ничего не ответил на вопрос, куда он идёт?       Всё это было очень подозрительно.       И, похоже, Эдд был прав в своих подозрениях.       Потому что именно тогда хрупкая тишина нарушается громким треском, от которого, кажется, сотрясается вся квартира, и соседи бы что-нибудь заподозрили, если бы женщина, жившая напротив, не отсутствовала дома, как это обычно бывает субботними вечерами.       И, несмотря на все эти шутки и тычки, Кевин всё-таки оказывается прав, потому что, хотя он мгновенно понимает, что это за звук, кто его издал и что всё это значит, Эдд всё равно кричит.       Всего на мгновение, но за этот очевидно громкий, пронзительный вскрик ему самому стыдно, и он прикрывает рот обеими руками, роняя книгу себе на грудь, откуда она падает на пол, но прямо сейчас это было бы последним, о чём он думал.       Он слышит, как половицы прогибаются под тяжелыми шагами, но они не останавливаются от его крика, как сделал бы настоящий преступник. На самом деле, в реальной жизни подлый грабитель никогда бы не хлопнул дверью так, как это сделал он, но очевидно, что тут больше от игры, чем от реальной жизни.       А когда шаги направляются прямо к нему, по пути, который мог бы знать только жилец дома, Эдд понимает, что это куда, куда страшнее, чем в реальности.       И даже при том, что он точно знает, кто там, и что с ним никогда и ничего не случится под - несмотря на все действия, - довольно нежными руками его парня, он всё равно подскакивает и пытается убежать.       Адреналин, или какие-то другие химические соединения, разносится, пробегает по его телу, а мир перед глазами кажется размытым, слишком быстрым и одновременно слишком медленным.       Глазами он мечется по комнате, от одного уголка к другому, в отчаянной попытке найти хоть что-то, что угодно, чтобы спрятаться или защитить себя.       Но не преуспев в поиске оружия - всё равно, наверно, это было бы бесполезно, учитывая полное отсутствие у него мускулов, - он хватается за единственную возможность, пришедшую ему в голову.       Под стол.       Пытаясь двигаться на дрожащих ногах, он бросается в пустоту под столешницей, вне поля зрения из двери в спальню.       И оказавшись там, в тесной ловушке, сгибая шею под неудобным углом, пытаясь выровнять своё дыхание и слушая непрекращающийся топот, он признаёт - это дерьмовое укрытие.       Но это всяко лучше, чем совсем ничего. И наступает ожидание того… что должно было случиться.       И что бы это ни было, хорошим это не будет.       …Ну, на самом деле это будет хорошо, но в очень, очень плохом смысле.       Всё бессмысленное жужжание мыслей в голове Эдда тут же прекращается, когда гулкие шаги доходят до самой спальни в конце короткого коридора.       Он прикрывает руками рот, пытаясь унять в теле дрожь от пугающих звуков. Не в силах сосредоточиться на анализе собственной реакции, как ему того хотелось бы, поскольку ощущение чистого ужаса вкупе с учащающимся пульсом путают мысли.       Последний шаг, пока не слышно, как он врезается в дверной проем, судя по звуку, большей частью своего тела, и дверь распахивается с такой силой, что ударяется о стену.       Может быть, в нормальной ситуации Эдд бы и беспокоился о вмятине на стене, за ремонт которой придётся заплатить.       Но не сейчас.       Потому что он совершенно остолбенел.       Он слышит, как тот останавливается, как только входит в комнату, вероятно, оглядывается, может быть, даже немного беспокоится, что всё это не сработает, и Эдд просто выскользнул или что-то в этом роде-       И тут он его находит.       Первое, что он видит - это его лицо. То лицо, ставшее самым знакомым и согревающим душу в его жизни. Разум мгновенно наполняется облегчением, наводняется воспоминаниями, которые куда слаще и приятней, чем этот момент.       Но тут же вид сменяется.       На дуло пистолета.       И даже несмотря на то, что он прекрасно знает, что это всего лишь бутафория, слишком дешевая на вид, пластиковая, не похожая на настоящий металл оружия, он всё равно издаёт крик.       Это абсолютно бессмысленный звук, он даже не пытается произнести ни слова, он неспособен.       Но как только только он находит силы открыть рот, он уже не может остановиться. Как обычно, но теперь его голос дрожит, надрывается, а в глазах уже стоят слёзы. — Нет, нет, нет, — всхлипывает он, пытаясь втиснуться спиной в стену, хотя, конечно же, там нет волшебного выхода, — н-не надо, п-пожалуйста, Господи, п-подожди…       Вслед за пистолетом появляется чужая рука.       А потом его вытаскивают из-под стола, он кричит от боли, когда его руку дёргают достаточно сильно, чтобы что-то нечаянно вывихнуть.       Но прежде чем он успевает полностью осознать эту боль, его уже кладут лицом вниз на кровать.       С него срывают штаны и нижнее белье вместе с ними, оставляя его незащищённым для странного названного гостя в холодной комнате. — Нет! — кричит он достаточно громко, чтобы кто-нибудь услышал, если бы только все сейчас не спали.       Но мужчине нет до этого дела.       Конечно же нет.       Он здесь по одной причине и только: — Я собираюсь трахнуть тебя, — раздаётся хриплый шёпот на ухо, как школьная кокетка может шептать своей второй половинке, но тут всё по-другому. — Я, блять, изнасилую тебя, Эдд, — говорит он, слишком горячий и тяжёлый, залезает в его спутанные мысли, пока связывает его запястья длинной колючей тканью, чтобы тот больше ничего не мог сделать своими руками.       С его именем, произнесённым вслух, фантазия немного меняется. Возможно, это был не незнакомец, а кто-то, кто знал его, по крайней мере, хоть немного. Или, возможно, он знал его много лет, преследовал, но почему-то никогда не набирался смелости что-либо сделать... До этих пор.       Эдд моргает, на секунду потерявшись в своих мыслях.       А потом бьет своего насильника локтем в живот.       На мгновение кажется, будто это срабатывает, звуки над ухом затихают, а рука, прижимающая его к кровати, ослабляет хватку настолько, что он может попытаться вырваться.       Но потом он чувствует, как что-то холодное и твердое прижимается к его голове. Прямо к его виску, чтобы он знал, что всё это значит. — Не смей, не смей так делать, ублюдок, или я нахуй вышибу тебе мозги!       Злость в его голосе так сильно ощущается всем телом, что её почти можно принять за настоящую.       И Эдд чувствует, как что-то происходит в его собственной голове. Битва между воспоминаниями, связанными с этим парнем, каким он его знал, но его имя было будто скрыто за густым туманом, едва ли не вне досягаемости; и гораздо более простой, животной половиной, обычно подавленной до состояния небольшой помехи, но теперь в ужасе кричащей, пока он, накрытый адреналином, пытался связно мыслить.       Животная сторона побеждает, даже когда пистолет отодвигают от его головы.       А потом его переполняет душераздирающий страх, и сердце так бешено колотится, что он понимает, что действительно не может пошевелиться. Не только из-за крепко связанных рук. Нет, он как будто парализован, конечности совершенно неподвижны, если не считать их постоянную дрожь, и он слышит позади себя мокрые, противные звуки.       Он отлично знает, что это за звуки, потому что слышал их уже тысячи раз.       Но сейчас это будто происходит в первый раз. Будто он действительно впервые стоит в такой позиции, впервые задыхается от ощущения холодной смазки там, внизу, впервые вопит, когда пальцы входят в него до самых костяшек без всякой подготовки.       Но, может быть, ему стоит быть благодарным за то, что тот вообще решил использовать свои пальцы. Первый, второй, третий, четвёртый, так быстро, быстро, меньше минуты, но это точно лучше, чем ничего.       Боже, одна только мысль о том, как он засунет весь свой, несомненно, твёрдый, толстый член прямо в него с таким ничтожным количеством смазки, его задницу просто порвёт.       Как ужасно, мерзко, отвратительно-       Запретно, греховно, невероятно возбуждающе-       Его глаза округляются, когда он обнаруживает, что у него уже встал. Он истекает смазкой, дрожит, прижатый к собственной кровати вопреки своим желаниям.       При мысли о том, чтобы подвергнуться самой страшной боли - физической и психологической - из всех возможных.       При мысли быть изнасилованным.       Не просто мысли.       Потому что в эту секунду чужой член входит в него. От выпуклой головки, по всей длине ствола, украшенного венами, до тяжёлых яичек, о которые он ударяется своими бёдрами.       И может его и не трахают на сухую, но всё равно определённо больно.       Настолько, что он снова кричит, и самые настоящие слёзы льются из глаз. Мир наполняется только тьмой и болью, когда его разрывает пополам от пульсации.       Прежде чем он успевает прийти в себя, он чувствует, как член выходит из него - тоже мучительно больно - и входит снова. Жёстко, по-животному, будто его жизнь зависит только от того, чтобы прижаться своими бёдрами к чужим, так близко, как это только физически возможно.       И когда он опять всхлипывает, то ощущает то же чувство рядом с головой, маленький кружочек смертельной угрозы. — Завали ебало, — он стискивает зубы, то ли от раздражения, то ли от удовольствия, но Эдд этого не видит, потому что больше даже не может открыть глаза.       Но потом он вынужден их открыть, потому что чувствует, что ему что-то засовывают в рот.       Будто во вспышке, он видит только белые, бледные пальцы, проталкивающие ему что-то между губ, пока оно не входит полностью.       Его собственные трусы. Он заткнул ему рот его же грёбаными трусами.       И Эдд просто принимает это.       Лёжа на кровати туловищем, голыми коленями он проезжается по деревянному полу. Беспомощный. Неспособный что-либо сделать, даже попытаться, потому что он знает, что это будет бессмысленно.       Связанный и с кляпом во рту, он знает, что мужчина в любом случае выйдет победителем благодаря своему оружию.       И Эдду противно от самого себя, потому что он начинает получать удовольствие от шлепков и грубой силы, от этого отвратительно-чудесного члена, двигающегося в нём.       Часть этого, безусловно, ролевая игра. Играя роль девственника или, может быть, скрытого гея, который только немного экспериментировал с собой, а теперь прочувствовал всё удовольствие от принятия члена другого мужчины внутрь.       Но отчасти это так реально.       Как сейчас - когда они так близки к оргазму, когда учащается дыхание и дрожат конечности - ему ненавистно то, что он готов кончить даже зная, что большая часть из этого даже не секс.       Нет, у них был секс много-много раз до этого. И каждый раз был наполнен любовью, все до единого, и их образы проносятся у него в голове между болезненными ощущениями от того, что происходит сейчас.       Но ничто не кажется таким сокрушительно и удручающе реальным, как это всё.       И он получает от этого удовольствие, стонет во влажный кляп, который душит его.       От того, что его берут резко и грубо, и, кажется, ему совершенно всё равно на собственное благополучие и состояние, его просто берут, берут, берут, так эгоистично, как это и должно быть.       От солёного вкуса собственного пота и предэякулята на поношенном нижнем белье, от того, как трудно дышать и стонать, как болит челюсть.       От царапин и жгущей запястья тонкой верёвки, связывающей ему руки, ещё сильнее впивающейся в кожу, когда сверху на него давит чужое тяжёлое, двигающееся тело.       От фальшивого пистолета, упирающегося ему в спину, от ощущения покалывания кожи при одной мысли о том, что его могут застрелить, хотя этого никогда бы не случилось.       От того, что это так не похоже на Кевина.       Совсем, совсем не похоже на того мягкого человека, которого он начал понимать и ценить только спустя годы после издевательств. Хулиган из детства.       Но он бы никогда не сделал ничего подобного. Особенно со своим парнем.       И как-то так получилось, что, несмотря на то, каким бы хреновым это всё ни было, развратным, безнадёжным, почти неправильным по отношению к тем, кому пришлось пережить подобное в жизни, это укрепляет в тёмном, тёмном сознании Эдда мысль, что Кевин любит его.       Вот почему он делает это. Трахает его так сильно, бормочет что-то грубое, гомофобное и оскорбительное по своей природе, тянет руки к его губам, чтобы запихнуть кляп глубже в рот, тычет пистолетом в каждую обнажённую часть тела какую только видит, чтобы посмотреть, как тот рефлекторно вздрогнет.       Притворяется, что насилует его, держа на мушке.       Потому что он его невероятно обожает.       Они кончают примерно в одно и то же время.       Кульминация ослепляет, лишает чувств на несколько восхитительных секунд, и сразу проходит. — Мне… — начинает Кевин, как только переводит дыхание, — ж… жаль, Эдд. — Ж-жаль? — Эдд спрашивает, выплёвывая ткань изо рта. Он довольно спокоен, даже несмотря на то, что с него до сих пор стекает сперма, всё тело болит от чужого веса сверху, а на щеках остались дорожки от жгучих слёз. — Тебе не стоит, хах, извиняться, милый… На самом деле, это м-мне стоит извиниться. — Извиниться… И за что же?       Эдд бросает взгляд через плечо на пистолет, который Кевин всё ещё держит в руке. Вблизи совсем очевидно, что это подделка. Не на уровне "Nerf" конечно, но виден его тусклый блеск на свету и отсутствие даже таких деталей, как спусковой крючок. — Я просто… Хочу извиниться, потому что теперь…       Он поворачивается обратно и закрывает глаза, падая без сил на одеяло. — Я хочу, чтобы ты… Сделал это снова.       На мгновение Кевин теряет дар речи.       А потом, в следующую секунду он больше не Кевин, когда засовывает кляп обратно в рот Эдду.