Сгоревшие сказки

2. Готово. Он поднял руку повыше, чтобы свет из узкого окошка у самой крыши отразился от его симфонии. От его романа. От его лучшего произведения. Нельзя себя недооценивать – этому нужно учить мастеров, а не тому, как отгораживаться от враждебного мира. Мир не всегда враждебен, и, стоит ему обнажить клыки, как мастер сам научится прятаться. Но вот самообман… Сколько великих умов так ничего и не добились, потому что перестали верить в себя? Сколько умерло идей, сколько открытий, сколько прекрасных слов, красок и песен? Им нет числа. И он не хотел оказаться там же, в общем котле, где варились безымянные и сломленные. Его имя прогремит. Пророкочет. Содрогнёт основания мира… Вместе со звуками его симфонии. Красками его полотна. Грохотом водопада слов. Он чихнул и чуть всё не испортил. Из-под подгнивших досок пола за рождением шедевра наблюдало шесть пар глаз. Очень любопытных. Заканчивавшихся тоненьким голосом и хлёсткими плетьми. Если бы мастер сразу узнал о случайных свидетелях, он бы тут же изобрёл мышеловку. Но в кладовке у него не было ни капли сала, а серые лапки совсем не издавали звука. Вскоре о мастере и его мастерстве знало всё подземное королевство. Но подняться наверх, к свету, оно не торопилось. У них были другие планы. *** Совсем недавно, чуть ли не за углом вчерашнего дня, поднялись над подземной рекой два города. Один — полный света, другой — полный шума. Первый назвали Нижним, потому что находился он на низком берегу, и жили там создания, любившие темноту, но взращивающие в себе свет. Второй — Верхний — стоял прежде совсем пустой и заброшенный, а потом вдруг ожил. Соединял два города большой мост через реку, построенный неизвестно кем в забытые всеми времена. Был он огромным, вытесанным из цельного куска скалы, и по обеим его сторонам колыхались в порывах подземного ветра ленты света, вырезанные Серым народом из Нижнего города. Серые редко приходили в заброшенный город. Они верили, что он населён призраками и злобными духами, которые не способны пересечь текущую воду даже по мосту. Они верили, что висящий над Верхним городом Диск полон фальшивого света, и боялись и презирали его. Но потом в Верхний город пришли люди — Вышний народ, почти без шерсти и не способный разрезать свет — и Серыми овладело любопытство. Многие десятилетия привыкали друг к другу два народа, осторожно ступали на мост и несмело входили в чужой город. Настороженность сменилась уважением, уважение — дружелюбностью. А когда дружба сменилась завистью, того Серые не заметили. Да только теперь Вышние не спускаются к Серым и с неохотой принимают их в районах близ моста. А Серые укрепили городские ворота и ещё больше лент закрепили над мостом. Они знают: Высокий народ задумал что-то недоброе. Слишком долго они уже живут под землёй без собственного света: только покупают чужой, из когтистых лап Серых. Слишком долго их обогревает ненастоящее тепло Диска. Слишком долго они уже верят, что лучше, много лучше всех, кто их окружает. Слишком долго они уже слушают писк, который приносит подземный ветер, и боятся. И чем больше они боятся, тем больше скучают по настоящему свету. *** Принцессу Пирлипат могло спасти только чудо, и она этого никак не желала понять. Три военных министра чертили перед её носом схемы вражеских нападений, бормотали о нависшей из-под земли угрозе, рассказывали о новомодных изобретениях военных инженеров, а потом бессильно опускали руки. Принцесса демонстративно надкусывала королевскую пастилу и кивала головой совершенно невпопад. — Они сожрут нас! — выкрикнул министр внешней обороны. — Если найдут ту самую вещь, — вежливо добавил министр вооружения. — Ту самую? – встрепенулась Пирлипат. Ей нравилось выглядеть заинтересованной. И, она знала, министры тоже любили её именно такой. — Ту самую, — сухо кашлянул министр по делам Серых. — У нас её нет? Кто-то довольно слышно скрипнул зубами. — Нет, — вздохнул один из министров. — Так что, думаете, это очень важная вещь? Министру внешней обороны вдруг очень захотелось вгрызться принцессе в глотку, и причина была вовсе не в том, что она носила колье из леденцов и зефира. Министр по вооружению почувствовал потребность крикнуть что-то вроде «Я ничего не думаю, дайте мне взойти на мост!». А министр по делам Серых промолчал. Иногда ему казалось, что принцессу прокляли каким-то мощным заклятием. С учётом того, что Серые умели вырезать фонарики и световые ленты прямо из воздуха, это вполне могло быть делом их нечистых лап. Прокляли наследницу престола глупостью, и теперь ждут, когда Верхний город сам развалится. Не учли, что кабинет министров — не идиоты. Вот и носятся теперь по городам в поисках Кракатука, чтобы ускорить процесс. Мерзкие грызуны! Только война им и нужна. Сидят в своих норах, отказываются торговать, изредка появляются на Тикающем рынке, сбывают всякую дрянь, а настоящее волшебство прячут. Жадные твари. Успеть бы первыми найти этот несчастный «шедевр», а потом... Двери Марципанового зала распахнулись с громким стуком. На пороге стоял Горький лакей, тот самый, которого приставили к учёному совету. Он был единственным, кто мог терпеть их днём и ночью и оставаться вменяемым. На том уровне вменяемости, на котором был до назначения, если уж быть совсем честными. Он замер в дверях, картинно смахнул со своего жёлтого жакета пылинку и... ничего. — Что-то хотели? — поинтересовался министр по делам Серых, представляющий, как Нижний город превращается в кучку пыли. — Думаю, вам стоит спуститься и посмотреть самим. И в тот день планы Сладкого кабинета немного изменились. А принцесса так ничего и не поняла. Но заранее всё одобрила. *** — Нат… Нат! Эй! Над разноцветной толпой, над пылью, которая кружилась в красном свете лампочек и в белом – магических лент, над морем движущихся тел, толкающихся, торопящихся, зазывающих и ищущих, поднялась затянутая в перчатку рука. Её обладательница подпрыгнула вверх, натолкнулась на тучного Серого в вязаной жилетке, пробурчала «извините» и продолжила проталкиваться вперёд. Нельзя было упускать его из виду. На Тикающем базаре вообще никого не стоит упускать из виду — разве не этому учат своих детей матери? — Нат! Девушка ещё раз махнула рукой. Хотя, на что она вообще рассчитывала? Что её мелькающие в воздухе пальчики заметит тот, кто не любит оглядываться? — Натани…ой! — откуда-то слева внезапно появился низенький торговец специями, который толкал впереди себя тележку, и, конечно, Мари тут же на неё налетела. Мята, мелисса, звёздный корень… От запаха корицы голова пошла кругом, и девушка обняла тележку, пытаясь удержатся на ногах. Как же приятно пахнет! Напоминает о доме, о праздниках, и том коричном человечке, истории о котором они с братом так любили слушать и, конечно, о… — Девица, ты из Полиции Запахов что ли? — немного испуганно протянул владелец тележки, уставившись на прильнувшую к его товарам девушку. По счастью, её блаженную улыбку скрывала веточка мелиссы. Мари поспешила отлепить себя от тележки и замахала руками, словно ветряная мельница — лопастями. — О, нет-нет-нет! Я не из полиции, мастер… Но, раз уж вы так любезно остановились, будьте добры несколько палочек корицы. Приправа отправилась в нагрудный карман, торговец сверкнул на прощание малахитовым зубом. Мари приподнялась на цыпочкам, силясь высмотреть в толпе коричневый плащ и тёмный шарф. Шарфы в это время года почти никто не носил и найти его, по идее, было делом пустяшным. Если он не успел завернуть за какой-нибудь угол, конечно. Девушка подпрыгнула на месте и снова налетела на одного из Серых. И как только у неё это получается? Словно она магнит какой. Ни для кого не было секретом, что Мари Штальбаум дружила с Серыми. На Тикающем базаре она с удовольствием ела солёный сахар и примеряла браслеты из чёрного стекла – всё с прилавков под серыми знамёнами. Мари без страха касалась шерстистых плеч, обходила стороной Красноглазых и старалась не задевать самые деликатные части тела жителей Нижнего Города – их хвосты. Серые морщили носы, недоверчиво поводили ушами, но к Мари Штальбаум было сложно не привыкнуть. Странно, что механик вроде неё вообще обладал обаянием и тем более странно, что действовало оно и на Серых, и на Высоких. Серые презрительно называли Высоких Голым народом, Высокие же не церемонились вовсе и называли Серых просто напросто тварями. Мир между ними был шатким, не в пример соединяющему города мосту. Подземные ветра разбивались о его каменные арки, развевали световые ленты, и были такими сильными, что движение по мосту едва ли было регулярным. Тикающий базар находился недалеко от его основания, в Высокой гряде, на том месте, где квартал ремесленников перетекал во временное гетто, в котором обитали Серые, не успевшие вовремя перейти мост. Высокие терпели Серых на своих улицах исключительно в производственно-экономических целях. Такой была официальная позиция Сладкого Кабинета. На практике же всё было немного иначе. Высокие принимали Серых на своих улицах. Самые отчаянные звали их в гости, самые разумные – уводили подальше своих детей. Серые развлекали уличную шваль фейерверками из магических искр, Высокие морщили носы, но останавливались, чтобы полюбоваться волшбой хотя бы издалека. Голому народу искусство магии было неведомо. В Сладком Кабинете из-за любой разноцветной искры, появившейся из-под пальцев Серого, трубили тревогу. Но совсем отказаться от сотрудничества с Нижним Городом было невозможно. Световые ленты ценились на вес золота: людские фонари были слишком дорогостоящими и слишком быстро ломались. А ещё настоящий свет неплохо обманывал разгулявшиеся подземные ветра — у него была привычка задувать любое встреченное на пути пламя. — О… Нат! — Мари с новой силой замахала руками и снова устремилась в гущу толпы. Знакомый шарф мелькнул у палатки торговца магическими искрами. Их расфасовывали в небольшие пробирки и привозили раз в неделю, так что разлетались искры моментально. Мари не отказалась бы заполучить ярко-голубую, а то её мастерская в последнее время стала напоминать подвал, в котором притаился маньяк. Слишком много непрошеной тьмы и слишком мало света: только небольшая горелка, которой Мари пользовалась, если не открывала люк. — Натаниээээээээээль! Ещё совсем немного. Пару прыжков, обогнуть эту многослойную даму, шажок через лужу, ещё один… и… От удара у Мари выбило воздух из глотки. Надо же ему было остановиться именно в этот самый момент? Нат не двигался. Мари, проследив направление его взгляда, ещё раз подпрыгнула. — Что там такое? Народ вокруг зашумел, что для Тикающего рынка было бы вполне нормально, если бы не поднявшийся вдруг писк Серых. Люди, конечно, слышать его не могли, но уши характерно покалывало, Мари к такому уже привыкла. Только вот этот неслышный звук излучал тревогу, и это было... странно. Серые, которые переходили мост, были, пожалуй, самыми смелыми представителями своего рода. Сильные ветра, туман, да и идти чуть ли не целый день… — Нат? Девушка протиснулась поближе к другу и коснулась его руки. — Нат, что там... Писк перешёл на более низкие частоты, сделался похожим на крик — и от крика этого кровь стыла в жилах. Он смешивался с человеческим, который накатывал волнами, и... Мари крепче вцепилась в рукав Натаниэлевского плаща. Толпа вдруг ожила: одни побежали вперёд, другие назад, кто-то упал, кто-то закричал ещё сильнее. Натаниэль схватил Мари за плечи, и они нырнули под один из ближайших прилавков. — Что случилось? — охнула Мари, высвобождаясь из захвата. — Ничего хорошего. Натаниэль и раньше не был разговорчивым, а теперь и вовсе ценил слова, как дракон — золото, на котором спит. Голос его звучал по-металлически глухо, словно разговаривать пытался не живой человек, а одна из статуй, украшавших дворец. Каждый раз, когда Мари слышала его, у неё щемило сердце. От радости за то, что Натаниэль жив. И от боли, потому что жизнь его больше никогда не будет прежней. Она никогда не рассказывала ему об ужасе, объявшем её, о трясущихся пальцах, о слипшихся от крови волосах. Может, она тихонько плакала ему в плечо, а, может, ей это приснилось, но она никогда не говорила с ним о дне, когда он потерял свой настоящий голос. Она и сама хотела бы его забыть. Но не имела на это право. И потому кварталы гетто Серых, отдалённые крики и кровь — о, пресвятые шестерёнки, столько крови — всё это снилось только ей. Ей и тем Серым, которые успели оттуда убраться. Под прилавком было слышно только дыхание: тихое, частое — Мари и немного свистящее — Натаниэля. Странно, что шум разрастающейся паники их не поглотил. — Думаю, стоит всё-таки вернуться в мастерскую, тебе пора... Натаниэль приложил ладонь к губам девушки, и ей пришлось замолчать. Привыкать к его тактильности было сложнее, чем она думала: раньше он не очень любил лишние прикосновения. Однако было в этом и своеобразный плюс, конечно, ведь Мари всегда могла… Вспышка света была такой яркой, что обожгла глаза — даже сквозь плотную ярмарочную ткань. Натаниэль прикрыл глаза ладонью, и Мари смогла прошептать «Что за...» А потом зарычали Серые. Настоящим, боевым рыком, которого Высокие не слышали со времён Переселения. *** — Я не трус! — Конечно, дорогой, никакой ты не трус. — Но они же все – все говорят о том, какой я трус. Без конца! И там, и тут, и Первый, и Пятый... — Не слушай их, солнышко, не слушай. — Даже Шестой! А ведь Шестой такой мелкий, что я его не вижу, пока не наклонюсь. — Ну что ты, милый, не такой уж и маленький… — Да что я тебе всё твержу! Ты же не понимаешь! Никто меня не понимает. Потому что я особенный. В темноте лязгнули челюсти, и раздалось шипение, а за ним – тонкий, пронзительный визг. Старая Мышильда, Королевская Серая, выронила поднос и зажмурилась, чтобы ненароком не посмотреть вверх. Её младший сын не любил, когда на него пялятся. — Пора бы уже вылезти из этой дыры… И ты ещё смеешь называть это место Дворцом! Небось у этой заносчивой принцесски мармеладные кресла и под потолком люстра из вафель. Мышильда открыла глаза и выдохнула. Надо же, оказывается, она и дыхание задерживала. По тёмным плитам расползалась багровая лужа. Разлитое вино. Серая поспешно подняла деревянный кубок и поднос и повернулась к двери. — Сейчас принесу ещё, дорогой… — пробормотала она, стараясь выкинуть из головы увиденное в красном отражении. Её младший сын продолжал говорить сам с собой, словно и не слышал своей матери. И вместе с его обиженным голосом своды королевской пещеры ловили шипение, всхлипы и писк – совсем звериные, совсем дикие. Те, что издавали остальные его головы. У королевы Мышильды было семь сыновей, семь Серых Принцев, один другого краше. Они жили в темноте, подальше от людей, и вырезали из темноты белые ленты. Им не было равных, этим принцам: никто не был так силён, как Первый, никто не ловил свет так, как Третий, и никто не умел сшивать так, как Седьмой. У каждого Принца был талант, который они делили со своим народом — и с народом Высоких тоже. Когда наступала подземная зима, Принцы собирались в долгий путь через мост. В Верхний город они приводили с собой всех любопытствующих, всех Серых-торговцев Тикающего рынка, всех тех, кто хотел разделить с Высоким народом свою мудрость и найти чужую. Такие походы собирали первые Серые, пришедшие в Верхний город, такие походы оставались традицией и до сей поры. Только теперь Принцев приветствовали не радостные крики и открытые улыбки, а взгляды, полные подозрения и зависти. И таких взглядов с каждым разом становилось всё больше. Мышильда видела, как Голый народ презирает её собственный, и отговаривала своих сыновей от походов, но те только смеялись в ответ. А прошлой зимой эти люди, эти Голые... Мышильду затрясло от гнева. Они посмели поднять свои безкогтистые руки на её плоть и кровь! Эти... безволосые! Безвольные! Они и этот проклятый Диск, всё это безумие, вся эта ужасная, ужасная... Вспомнить только багровую кровь на белой шерсти, и бессмысленный, жуткий шёпот Шестого, и глаза Второго, в которых застыла вина, и... Она не могла остановить своих безрассудных сыновей. Но восьмого, самого младшего, так не похожего на своих братьев, она всё ещё могла оберегать. Того, о котором никому не рассказывала. Того, кого прятала в темноте, за крепкими стенами королевской крепости, под сводами великих Белых залов. Высокие и так не любили Серых... Что бы они сделали с семиголовым великаном, от вида которого даже у самой Мышильды под шерстью бегали мурашки? Она вздохнула и подняла полупустую бутылку вина, выторгованную у людей. Без этой красной отравы её младший больше не мог обходиться, и из Верхнего города напиток привозили бочками. Мышильда дрожащими лапами наполнила бокал. В его блестящих стенках отразилась её полубезумная улыбка. Ей вдруг почудился детский плач, и она со всех ног бросилась наверх, к Шестому, потому что только он так пронзительно кричал. Словно боялся темноты. Она лепила из света шустрых змеек и добродушных кобольдов, и те плясали над кроваткой малыша, и серебристый смех эхом отдавался от стен дворца. Тогда из Верхнего города возвращался Король и четверо первых принцев, и Королева встречала его вместе с Пятым и с Шестым, взволнованная и сияющая. Однажды король отдал весь свой свет тьме под сводами пещеры, и Мышильда сделалась единственной Королевской Мышью. От супруга ей остался целый город и семь маленьких радостей. Восьмая появилась на свет зимой, и тут же лишила королеву чувств. Семь голов, хилое тельце, и ужасные хрипы, вырывающие из шести глоток. И совершенно спокойный взгляд той головы, что молчала. Мышильда боялась своего сына. Было в нём что-то нехорошее, что-то неправильное и помимо его уродства. Была в нём фальшивая нотка, которую почти невозможно было уловить в общей громкости песни жизни. Но Мышильда и любила его — сильнее остальных, потому что видела в нём последнюю частичку покойного мужа. Чем сильнее братья задирали младшенького, тем сильнее Мышильда его опекала. Может, в конечном итоге его и погубила чужая жалость. Порою она бывает разрушительнее безразличия. А уж материнская любовь — одна из самых страшных сил в мире, не только подземном, но и том, позабытом. Говорили, что у того мира нет преград, что он тянется вверх так далеко, насколько хватает воображения. И в том мире, как и над Верхним городом, висело солнце. Только там оно было настоящим, не в пример отравляющему свету Диска. Диск появился после людей. Однажды Серые принесли людям белые ленты из света и, задрав острые морды, увидели блестящий круг, нависший над шпилями домов. Его свет был золотистым, но колючим. Серым он не понравился. Они ведали только тот свет, который дарила им темнота. Свет их собственных убеждений, свет их веры, свет заблудившихся и нашедших дорогу. Радостные люди поведали Серым об уме своих инженеров и об умении своих механиков. Диск выплавили из золотистых камней, которые древние Вышние принесли с собой. Тогда ещё не был забыт долгий пусть вниз, с зелёных просторов под камни, подальше от несущейся на крыльях смерти. Древние ушли от неё в пещеры, потому что иначе нельзя было спастись. Но они подумали о солнце и оставили своим потомкам чертежи. Наставления. А кое-что мастера по камню смогли додумать и сами. И, пока Высокие ликовали под новым солнцем, которое затухало ночью и светило днём, Серые недоверчиво косились на Диск и осеняли себя защитными знаками. *** С Серыми что-то случилось. Что-то ужасное, что-то противоестественное, от чего вздыбилась их шерсть, от чего запенилась в уголках их ртов слюна, от чего побагровели их глаза. От чего они принялись танцевать кровавые танцы и вырезать ленты не из окружающей их темноты, а из податливой человеческой плоти. Совсем, как тогда, на мосту. В прошлой жизни Натаниэля, с которой ему пришлось попрощаться. Прилавок подскочил в воздух, словно не весил ничего, и Мари задохнулась собственным криком, когда оказалась лицом к искажённому злобой лицу рослого Серого с бурой шерстью. Она знала его, вечно носившего нелепые жилетки, расшитые стеклярусом, и защитные гоглы. Последние мисс Штальбаум продала ему самолично, за пару хороших историй и зелёную Искорку в сосуде с толстыми стенами. «М-м-м-мистер Бэрс», — прошептала Мари, и ответом ей стало зловонное дыхание, смешавшееся с яростным рёвом. Желтоватые клыки — надо же, какие громадные, а ведь с виду и не скажешь — были так близко, что девушка заметила поставленную недавно световую пломбу. Самое время думать о посещении зубодёра. Натаниэль не мог пошевелиться. При виде налитых кровью глаз Серого, при звуке его рыка, что-то внутри парня оборвалось и ухнуло вниз. Пригвоздило его к месту. Мари оцепенела, как кролик перед удавом, а Натаниэль не мог даже руку в её сторону протянуть. В ушах у него зашумело, он отчётливо услышал крики, которые не должен был слышать, которые вовсе не будили его по ночам. Темнота поглотила его, заныли кости. Ему нужно было стащить с себя шарф, прямо сейчас убедиться, что под ним всё ещё есть дерево и металл, то, что спасло его. То, что заменило кости и сухожилия. То, что забрало его голос. Ему нужно было убедиться, что пальцы не натолкнуться на пустоту. Ему вдруг стало холодно. Так холодно, как не было уже очень давно, с той памятной зимы, в которую люди боялись выходить из дома, а Серые всё равно пришли, с магическим огнём и помощью, но родители Мари их не дождались, и её брат, и мама Натаниэля. Многие не дождались помощи. Ещё больше не погибли только благодаря чужим когтям. Холод проникал сквозь плащ и шарф, сквозь рубашку, даже сквозь кожу — и оседал в костях. Натаниэль выдохнул, и облачко белого пара вырвалось из-за складок шарфа. А потом пошёл снег. Они опускались прямо из темноты, маленькие белые мошки. Мистер Бэрс задрал свою морду вверх, Мари отступила на шаг, и, когда Серый уже готов был прыгнуть, произошло чудо. Девушка стучала зубами. В голове её медленно ползли замерзающие паникующие мысли. Она, словно заворожённая, стянула с руки перчатку и коснулась пальцами плеча мистера Бэрса. Плечо было холодным, как оставленное на морозе железо. Сам мистер Бэрс был неподвижным, как зачарованный светом подземный ветер. Герои всегда появляются в последний момент. На то они и герои. Просто по большей части они не знают, что момент их прихода — самый последний. Иногда они даже не знают, что они герои. Мистер Сноу, отчаянно пытающийся отогреть покрывшиеся инеем руки, тоже этого не знал. Он просто повернул очередной ключ, толкнул очередную створку и очутился в очередном больном мире, на площади, на которой гремела бойня. Остановить её — меньшее, что он мог сделать. А снег... Что же, немного снега ещё никому не повредило. Он мог бы крикнуть «С Рождеством!», надеясь, что здесь всё-таки празднуют Рождество, но это было бы совсем неуместно. Люди, бледные и какие-то прозрачные, и так смотрели на него, как на полоумного преступника. Зачем подливать масло в огонь? Или, в данном случае, воду в лёд? «Отведите меня к вашему лидеру» тоже прозвучало бы совершенно не к месту. Хотя, конечно, принцесса могла бы быть ему полезна. Если тут, конечно, ещё осталась принцесса. Если она не свихнулась, не превратилась в леденец на палочке или не умерла при самых загадочных обстоятельствах. «Я ищу одного человека» всегда приводило к бедам. Впрочем, к бедам приводил любой шаг, сделанный мистером Сноу по ту сторону дверей, в чужих мирах. Пожалуй, эта фраза всё-таки работала гораздо лучше остальных. Осталось только найти того, для кого нужно эту фразу произнести. Сноу махнул рукой, и вихрь поднявшихся в воздух снежинок скрыл его от испуганных глаз. Пальцы немели с непривычки. Слишком много пришлось выпустить из себя зимы, а ведь теперь, без короны, без льдинки в сердце, без пустой головы, это так сложно. Мистер Сноу был когда-то по-настоящему великой зимой. Жестокой, сильной и абсолютной. Он даже забыл, что был когда-то человеком... Пока ему об этом не напомнили. Тени домов скрыли в себе высокую худую фигуру бывшего короля, вместе с его нелепой одеждой и длинными белыми волосами, заплетёнными в косу. — Мы видели его! — кричали Высокие, дрожавшие и ловившие кожей снег. — Это человек! И он колдует! Застывшие Серые отвечали им тишиной. Ненастоящее солнце мигало, не одобряя колдовства в Верхнем городе. В глубоких подвалах под Сладким кабинетом министры с раскрытыми от удивления ртами наблюдали за тем, как отрубленный мышиный хвост превращается в целый ворох световых лент. Шестой принц, без ушей, без правой лапы и без хвоста, жался в углу выделенной для него клетки. Ему было безумно холодно. Но ещё больше — страшно. — А самое примечательное: такие источники света практически вечны, — с довольной улыбкой мурлыкал один из биоинженеров дворцовой Академии, лавирующий среди высокопоставленных гостей. Горький лакей со скучающим видом подпиливал ногти, изредка поглядывая в сторону клетки. На его лимонный жакет опускалась пыль из-под пилочки. Принцесса Пирлипат пыталась вытащить из прототипа мышеловки мармеладный сыр. И никто пока не попытался её остановить. А в Нижнем городе семиголовый принц мерзко хихикал, глядя в пустоту. Его хилые пальцы поглаживали что-то, зажатое в когтистой лапе. И шесть из семи его голов видели фальшивое Солнце. Видели Диск, висящий над Верхним городом. Он не трус. Нет, дорогие братья. Не трус. И он всем сумеет это доказать. *** Мастерская встретила их бледным светом постепенно затухающих искр. Надо бы их обновить, да только теперь вряд ли удастся, пока на Тикающем базаре… Мари Штальбаум шумно выдохнула воздух и поплотнее закуталась в натаниэлевский плащ. Это было… Это было чудом. Магией. Хитро подстроенным сбоем механической Вселенной, если угодно. И такого никогда не случалось прежде. Разъярённые торговцы-Серые, снег без пригнанных подземными ветрами туч, застывшие в собственной ярости фигуры… Если такое будет случаться всякий раз, когда мисс Штальбаум понадобится обновить искры и подлатать Натаниэля, либо мир, либо сама Мари не выдержит. Мир может схлопнуться до размеров коробочки серы или вдруг просто перестать быть. А Мари может забаррикадировать дверь и больше никогда не выходить на улицу. Постоянные клиенты и так её найдут. А Серые… что ж, можно прожить и без усатых баек, это уж точно. Мари подошла к одному из вытянутых вдоль стены ларей и принялась искать маслёнку и гаечный ключ. Она осторожно скосила взгляд в сторону Натаниэля: тот сидел у не разожженного камина, как ни в чём не бывало. Но ведь там, на базаре, он отнюдь не был так же спокоен. Где он был, когда мистер Бэрс чуть не превратил Мари в трофейные ленточки? Что показал ему страх, загнавший в угол? Не тот ли самый день, о котором могла помнить только Мари? — Он бы мне ничего не сделал, — буркнула девушка, сама не понимая, зачем вообще раскрыла рот. — Мистер Бэрс как добрый волшебник, вечно дарит истории и искорки. Он бы вообще никого не тронул. Так что хватит вздыхать. Нат затих. Казалось, что он вообще не обратил на чужие речи никакого внимания, но Мари-то его знала. Он их тех, что ест себя живьём за то, что натворил, и вдвойне — за то, чего не сделал. — Вздохнёшь ещё раз, и, наверное, разожжёшь мне камин. А я пока не собираюсь готовить. Вот и нужная ёмкость. Скользкая, удержать сложно. Но если не смазывать, челюсть начинает скрипеть, потом, не дай шестерёнки, ржаветь. Приятного мало. Девушка повернулась к Нату и отбросила в сторону плащ. Выглядел парень несчастным и потерянным, ни следа той решительности, которая выплёскивалась из него, когда он тащил Мари в безопасное место. — Глупый ты мой, — прошептала Мари в густую шевелюру своего подопечного. Одной рукой она приобняла Ната за шею, а второй стащила с него шарф. Парень уткнулся своим лбом в её плечо. — Всё хорошо. И станет ещё лучше, когда пересчитаем тебе зубы. Она хихикнула и открыла маслёнку. Взгляд её почти сразу же зацепился за болтик, который нужно бы подкрутить, и выпрямить одну из перекладин, и… В дверь аккуратно постучали. Мари в три прыжка одолела расстояние от камина до порога и щёлкнула замком. — Что угодно? Шестерёнки? Болванки? Конструкции собираю только по пятницам, приходите на следующей неделе! — Я ищу одного человека, — ответили из-за двери. — И, думаю, вы сможете мне с этим помочь.