Сгоревшие сказки

— Если люди не тонут, тогда они живут вечно?

1. Вечерами принцесса надевала своё самое тёмное платье, распускала волосы и выходила к морю. Она говорила всем, что просто любит гулять по побережью. Просто любит ветер, уносящий в даль все тревоги. Просто любит смотреть на звёзды. Конечно, она никогда не уточняла, что это за "звёзды". Да и зачем? Весь двор думал о тех, что сверкали в вышине, и только принцесса - о тех, что были чуть пониже. "Солёный конёк" всегда был полон всяческих звёзд. Колоритных, незабываемых и иногда даже сияющих. Рон Мёртвая Нога, например. Отличная звезда. Мог задушить кабана голыми руками, но передвигался с помощью костыля. Костыля, сделанного из хребта морской львицы, что тоже было достойно поклонения, ведь львиц так просто не выследишь, случайно на них натолкнуться почти нереально. Рон частенько шутил, что добыл себе костыль раньше, чем повредил ногу. "Дар предвидения у меня, вот чего", - говорил Рон, да только даров просто так никто не раздаёт. От фей дождёшься только в том случае, если родился у короля и королевы, от волшебного народца из-под холма - если ты очень любопытен. От детей моря не дождёшься ничего: только красивых похорон, если тебе посчастливилось утонуть. Рон не был ни утопленником, ни любопытным, ни принцессой. Зато он мог опустить на засаленный стол любую руку, которая захочет бороться с его левой. Вот уж "звезда" так "звезда". Или взять Ежа. Этот обыгрывал в карты любого, кто заходил в "Солёного конька", а тех, кто проигрывал почётно, с достоинством, иногда провожал к задней двери. Колоридж Рыжебородый пел песни о рыцарской любви к оружию и плакал, утирая слёзы рукавом или сушёной селёдкой. Никто не умел петь так, как он. Принцесса всякий раз рыдала вместе с ним и не чувствовала себя одинокой, потому что весь "Солёный конёк" рыдал над песнями Колориджа. Даже Рон. Даже, кажется, вечно скрывающий лицо Петер. Принцессу тут знали как Буйную Хелле и старались обходиться с ней, как полагается даме её происхождения. Никто и помыслить не мог, что она принцесса, конечно, и парочка завсегдатаев пытались за ней приударить. Да только Хелле оказалась не лыком шита: с тех пор и прозвание заработала. Буйной за красивые глаза и ухоженные волосы не называют. Вечерами принцесса надевала своё самое тёмное платье, распускала волосы и перебежками, скрываясь в темноте, добиралась до "Солёного конька". Там она была ближе всего к морю - дышащему загадками и полному невероятных тварей. Прелесть "Солёного конька" была в том, что в нём иногда появлялись существа, явно не принадлежащие этому королевству. То узкоглазые, высокие и неотличимые от теней, дышащие паром и пахнущие металлом, то темнокожие, с жемчужными серьгами и жемчужными же зубами, то в перьях, в плащах и с каркасами крыльев. Есть на что посмотреть. Есть, кому себя показать. В среду принцесса проигрывалась в карты. Как бы она ни старалась мухлевать, зачарованный глаз сидящего напротив Бэрна всё видел. Как бы она ни старалась сползти, наконец, со стула и сдаться, пока не поставила на кон половину королевства, азарт и алкогольные пары не давали ей этого сделать. А потом на пороге «Конька» появились они. Буйная Хелле сидела спиной ко входу. Она даже не успела удивиться тому, что все вдруг замерли, и слова колориджевской песенки «Меч рыцарю для чего?» повисли в воздухе – вытянула из кучи пару монет и вернула в карман платья. Даже всевидящий Бэрн, вроде бы, не заметил. А потом Хелле обернулась. С них стекала вода. Нет, потоки воды, словно на улице творился ливневый ад, да вдобавок молнии толщиной с хвост дракона сверкали. Принцесса заглянула в потолочное окно. Никакого ливня. Даже намёка на дождик нет. Под новоприбывшими быстро натекла лужа, и один из них, тот, что был повыше, поживее и потемнее, перекинул руку товарища себе через плечо и потащил несколько обмякшее тело за столик под лестницей. Деревянный пол темнел. Посреди «Солёного конька» разлилась река. Ну, ежели не река, то уж точно небольшой ручей. Все вдруг снова зашумели, возвращаясь к прерванным делам. Пф, кому какое дело, кто тут ошивается. Водяные кони? Мэрроу? Да хоть бы и сам морской дьявол – больше одного взгляда от завсегдатаев-«звёзд» не дождётся. Но Хелле… Хелле заговаривала с ифритами. Хелле торговалась с гарпиями. Хелле была буйной, помните? - Ставлю по кружке эля, - она брякнулась на свободный стул рядом с мокрыми незнакомцами и забарабанила пальцами по дереву. – Вам и вашей спутнице. Парень, славно сложенный, надо сказать, пытался усадить свою компаньонку ровно. Голова её постоянно свешивалась, и дело казалось заведомо невыполнимым. Ну и волосищи… Официант – Сэл, весьма болтливый малый, о котором говорили, что он был в родстве с крёстными великанами – поставил на стол керосинку и ловко её зажёг. Хелле открыла было рот, чтобы попросить эля (за счёт Рона, тот был ей должен выпивку), но фраза потонула в тёплом свете лампы. Принцесса не знала, откуда в «Конёк» принесло этих двоих, но ходячий выглядел просто… как сама Хелле. Нет, не то чтобы он глаза подводил или там в корсеты затягивался. Просто ухоженный, сразу видно, даже бородка ровная. Волосы цвета закатной пшеницы, расчёсанные, за ухом мелкие косички, кончики вьются у шеи. Кожа ровная и какая-то… тёмная. Как у ифритов. И, самое прекрасное, конечно – улыбка. Так не улыбаются, сидя на краю света, в дырявом притоне с дурацким названием, возвышаясь над лужей воды. Принц – так и будет его Хелле звать, пока имя не откроет – довольно грубо схватил свою спутницу за волосы и избавил её от столкновения со столом. Вот тебе и Принц, мда. - Спутнику, - проговорил незнакомец, и тут принцесса получше присмотрелась ко второму гостю. И вправду, парень. Но с первого взгляда, да в темноте, да с такими волосами, которые по полу стелются… - И, пожалуйста, молока. Хелле моргнула. Молоко? Она не ослышалась? Заходит Принц в бар, весь такой распрекрасный, немного мокрый, ну да с кем не бывает – и заказывает молоко? - Простите? - Молоко, - более настойчиво произнёс Принц, и Хелле почти физически почувствовала его жажду. Такой мокрый и так пить хочет. И не что-нибудь нормальное, а… Хотя, нормального алкоголя в «Солёном коньке» отродясь не водилось. Хелле кивнула и схватила за рукав пробегавшего мимо Сэла. Надо отдать ему должное, услышав заказ, он даже не заржал. Так, ухмыльнулся слегка. - Ну и какая у вас история? Буйная Хелле редко ходила вокруг да около. Особенно в «Солёном коньке», где носила маску. Иногда она путала их: предназначенную для дворца и предназначенную для «звёзд». Принц аккуратно опустил голову спутника на стол, так, чтобы тот занозы не заработал, и по-настоящему посмотрел на Хелле. Той тут же захотелось встать из-за стола и выйти на свежий воздух. Пусть даже он и пропах рыбой. - А ты ведь… - Принц откинул со лба прилипшие пряди и принялся щёлкать пальцами. – Ты ведь дочь этого… Хелле похолодела. - Ну этого… Да как же… Хелле почти вскочила с места и зажала ему рот рукой, но подавила порыв. - Такой весь из себя важный… От звука очередного щелчка зашевелился его спутник. Его мокрые волосы – на вид будто бы металлические, надо же – зашуршали, что-то бряцнуло, и он открыл глаза. Серые, с голубым пламенем где-то глубоко внутри. Он поймал испуганный взгляд Хелле и пробормотал: - Ты не он. «Спасибо», - хотелось ответить принцессе. – «Это я знаю. Меня сложно принять за мальчишку». Вместо этого она сделала то, что нужно было сделать сразу. Она представилась. И, морской дьявол свидетель, она вовсе не хотела называть своё полное титулованное имя. Оно просто соскочило с губ. Наверное, жившая в замке принцесса хотела очень впечатлить этого мокрого Принца. А Буйная Хелле хотела пить, плясать, играть в карты и слушать истории. Но иногда принцесса побеждала. Даже на территории "Солёного конька". - Ну да, этого самого, - Принц довольно улыбнулся. - Сам бы ни за что не вспомнил. А потом им принесли молоко. И Хелле заговорила. И она говорили и говорила, и улыбалась, и пила, и смеялась, и пела песни вместе с Колориджем. Даже на бис. И не заметила, как пришло время возвращаться домой. *** Это была странная история. И началась она с того памятного утра, когда Карстен наткнулся на одно из самых странных зрелищ, которые только видел в своей жизни. А повидал он, надо сказать, немало всего: как ужасного, так и не очень. Он видел, как тонули корабли, гружёные людьми странных оттенков. И пытался их спасти. Он видел, как дети океана, хвостатые, бледные, тонкие, поют на рассвете беззвучными голосами. Он видел, как стаи морских принцев и принцесс на спор заплывали в его сад, чтобы украсть парочку ярко-алых устриц и украсить ими свою чешую. Дети океана не любили Карстена. Он был слишком чужд им, слишком непохож на них. Он не радовался, когда после бури море наполнялось остывающими телами, с которыми так любили играть молодые тритоны. Он жил не во дворце и даже не в пещере, а в затонувшем давным-давно корабле. И он читал людские книги – а это было сродни предательскому колдовству. На самом деле Карстен и колдовал тоже: совсем немного, хватало на урожай, на заговор ветров, на лишние благословения, да на яркость полипов. Читать на такой глубине было сложно, а на корабле было мало источников света. Приплыть во дворец морского царя и попросить там подземных камней, сиявших подобно луне, он не мог. Ему запрещалось пересекать границы королевских владений. Ведь он, в конце концов, не принадлежал к народу Детей Океана. Вот и приходилось читать в свете полипов. Он родился далеко на востоке, в тёплой воде рядом с берегом. Первое, что узнал он о мире, были лучи солнца, пронизывающие воду. Но по-настоящему родился он не сразу, а только много лет спуся, когда, безумный и яростный, приплыл в холодные воды внутреннего моря. Его разбудил голос. Голос был такой волшебный, такой приятный, что Карстен помнил его и годы спустя, когда снова превратился в одинокое, гонимое всеми чудовище. Когда-то у него было много друзей. Сплошь ведьмы, колдуны, да перевёртыши, и у каждого сотня историй за пазухой, и у каждого свой голос. Они закатывали такие вечеринки, что содрогалось небо, и им было абсолютно наплевать на то, как выглядел Карстен. У них и у самих было много чего, на первый взгляд, лишнего: лишние руки, лишние пальцы, лишние надежды. У Карстена тоже был целый набор лишнего: щупальца, ещё щупальца, а также совершенно ненужная доброта. Если ты родился кракеном – будь добр, топи корабли, не губи свою репутацию. И Карстен не мог сопротивляться песне детей океана: когда тритоны трубили в раковины, морские девы скрежетали зубами и выпевали слова бури, он становился монстром, выбирался из своего жилища и бесновался в кипящем от ветров море. А после, когда кровожадные Дети собирали свой урожай, утаскивали мертвецов на дно, он спасал тех, кого мог ещё спасти. И искал книги. Он никогда не переставал искать книги. Они были самым удивительным изобретением человечества из всех, с которыми довелось познакомиться кракену. С их помощью можно было путешествовать, не выходя из дома, с ними можно было стать тем, кем он и не надеялся стать – не только человеком, но и, например, девушкой, и царём, и палачом, и даже вернуться в детство (иногда даже не в своё) – и Карстен аккуратно переворачивал страницы щупальцами, иногда – пальцами, и жил чужими жизнями, дышал чужими лёгкими, и от этого у него кружилась голова. Больше всего ему нравились истории о викингах, даже несмотря на то, что им частенько приходилось сражаться с монстрами, которые подозрительно напоминали самого кракена. Иногда ему снилось, как он спасает тонущий драккар, принимает свой истинный облик, наполовину человеческий, и моряки принимают его за своего, обещают почести Вальхаллы и бесконечный поток браги. После таких снов Карстену не хотелось бодрствовать вовсе. В то утро он подумал, что просто ещё не проснулся. Накануне он читал о том, как зависит человеческая жизнь от смены времён года, и о призраках, которые белыми пятнами маячат в чьих-то гостиных или жизнях. Карстену подумалось, что и в его жизни есть место призракам: взять хотя бы полупрозрачные силуэты детей океана, мелькавшие за окнами каюты. Они были – и в то же время их не было, потому что стоило кракену окликнуть их, как они тут же с хохотом и криками расплывались в стороны, как испуганные мальки. За стеклом тогда мелькнуло что-то очень уж белое. До того белое, что Карстен вдруг вспомнил о единорогах – и о нарвалах заодно. Он выбрался на палубу, в которой местами зияли дыры от удара о скалы, и оказался в саду. Кусты водорослей – бурых, красных, зелёных, чёрных, серых – колыхались, повинуясь тёплому южному течению. Яркие цветы устилали бледный мох. Смеха детей океана не было слышно. Да и ряды устриц, вроде бы, остались нетронутыми. Карстен уловил краем глаза какое-то движение и развернулся. Снова что-то белое. Уж не призрак ли? Вон там, за валуном… Ведьмак вытянул щупальца и с силой толкнул целый пласт воды, разом преодолев расстояние, отделявшее его от сада камней, на которых расположилась колония полипов. Это был человек. Почти полностью белый. Почти светящийся в тёмных водах этой части океана. И, кажется, ещё живой. Нужно было срочно хватать утопленника и тянуть его наверх, к свету, к воздуху… Карстен протянул руку, но пальцы его словно обожгла ядовитая рыба. Холод. Человека окружал такой страшный холод, что он обжигал. Ну нет. Так не пойдёт. Никаких мертвецов в саду. Карстен этого не вынесет. И тогда кракен начал колдовать. Не задумываясь, больше с испугу, почти инстинктивно. Мистер Сноу очнулся от того, что что-то случилось с его дыханием. А ещё пропало его пальто. И, кажется, кто-то пытался его утопить. И он не чувствовал своих ног, и… Он распахнул глаза и чуть не ударился о деревянную балку лбом. Почему он был так близко к потолку? И почему всё казалось немного размытым, немного серым и слишком тёмным? И что за тварь таращилась на него, сверкая зелёными глазищами из угла? - Где я? Голос его тоже звучал как-то странно. Чуждо, словно не принадлежал ему. И его никак не могло покинуть чувство… Полузабытое, какое-то очень… Обладатель зелёных глазах выплыл на свет, раскрывая кольца своих тёмных щупальцев, и мистер Сноу выругался. Превращения. Ну конечно. О них он позабыл давным-давно, после того, как потерял корону и перестал слушать голоса сказочных Законов, которые твердили ему о его исключительности, о его силе и о том, что нужно делать. Тогда он постоянно менял свой облик: становился то крохотным, то громадным, то отращивал крылья, то зубы, то шерсть, то надевал доспехи, то вёл себя, как сумасшедший. Феи, драконы, рыцари, жертвы, герои, огоньки на болотах, невообразимые чудовища, оборотни… Он примерил столько масок, что хватило бы и на несколько жизней. Он думал, что больше никогда не испытает это на своей шкуре. А теперь… Теперь он дышал под водой, шевелил плавниками и старался не думать, как у него всё это получается, потому что тогда у него начинала жутко болеть голова. - В безопасности, - ответил… кто это был? Русал? Тритон? Почему с щупальцами? - Что-то не верится, - пробормотал Сноу, и дотянулся рукой до бокового плавника. На ощупь – как костяной шёлк. Щекотно. А стоит провести по чешуе, и рука немеет. Странно. - Друг, поверь… - Карстен давно не разговаривал с кем-то, кто ему в самом деле отвечал. И ему, тем более, никогда не приходилось объяснять своё колдовство. Особенно жертве этого самого колдовства. По мере того, как ведьмак рассказывал, что обратил человека в тритона, не подумав ни о чём, кроме безопасности оного – и своего спокойствия, конечно – мистер Сноу вспомнил, как Дверь выбросила его в море. Как тяжелел его плащ, как тянуло вниз, на дно, течение, как холодели руки… Пытались ли остатки былого ледяного могущества защитить его, создать кокон, сохранить хоть каплю кислорода, но были бессильны? Скорее всего. Это объяснило бы ожог, о котором Карстен – до чего же странное имя – не говорил, но который не ускользнул от взгляда мистера Сноу. Он частенько видел такие прежде: то было дело его собственных рук. Часть зимнего проклятия, которая осталась после осколков зеркала и поцелуя прекрасной королевы. Сноу не рассказал всей своей истории. Он помнил историю о русалочке, которая отдала свой голос, ступала по земле, как по ножам и, в конце концов, превратилась в морскую пену. Ему не хотелось закончить так же. Не то чтобы он спасал какого-то принца, конечно… Не то чтобы он мечтал о земле, хотя был вовсе не против там оказаться… Да и не то чтобы ему было пятнадцать лет. К тому же, судя по тому, что Картсен обратил его в русала, он был в этой сказке ведьмой. Морской ведьмой. И не стоило так сразу доверять ему. Прежде всего, нужно было найти младшую дочь морского царя, а потом… Потом можно будет пойти по дорожке из огненных перьев, которые оставлял за собой Феникс. Он же Джек, он же Джон или Бен. (Скорее всего, последнее.) Оказалось, что у морского царя нет ни одной дочери. Оказалось, что морские принцы не любят подниматься на поверхность и украшать свои хвосты устрицами. Оказалось, что младший царский сын был отправлен в ледяные северные моря для перевоспитания, а король прибрежной страны знал о подводном царстве и ежегодно устраивал большое празднество, которое проходило в бухте прямо за стенами дворца. Все королевские дети видели тритонов и морских дев, и никто ни кого не спасал, никто никого не топил, и никто не пел песен, которые въедались бы в память и оставались там навсегда. С детьми океана считались, их задабривали, но никто не лез в их дела. А ещё оказалось, что дети океана не любят чужаков. И, когда Карстен вытащил мистера Сноу из крупных неприятностей, тот решил довериться «морской ведьме». Сказки могли меняться в любом ключе, переламываться в самых неожиданных местах. Теперь было почти невозможно отследить, где и как именно, ведь постоянной связи со Сторожевой Башни не было. Да и Законы, почувствовав свободу, творили уже нечто совсем невообразимое. Непредсказуемое. Как в случае с городом-Китом, или крысиной магией, или тем, какими стали глаза Феникса, когда они все в последний раз видели Бена… И мистер Сноу стал искать на морском дне. Ему помогали стаи дельфинов, сельдяные короли и Карстен. Который оказался не только ведьмаком, но и топящим корабли Кракеном. Слишком добрым и совсем не чудовищным. Когда стало понятно, что поиски в море ни к чему не приведут, мистер Сноу решил поискать над водой. Может быть, остатки старых Законов подтолкнут его к нужному королевскому отпрыску, а тот выведет его на след Феникса. Ведь он не сможет уйти далеко от основной линии, сказка не отпускает чужаков слишком далеко. Карстен обещал помочь. И продолжил помогать даже на суше. Первое превращение в человека было ужасным. - Превратить тебя в человека легко, потому что ты не родился в океане, - уверенно заявил Карстен, когда они заплыли в маленькую бухточку, окружённую скалами. Там почти наверняка не было лишних глаз, зачем им паника? Легко – да. Но только не для самого мистера Сноу. Хвост сопротивлялся, не желал менять чешую на кожу, а плавники – на ногти. Лёгкие жгло - то ли холодом, то ли огнём, Сноу и сам не понял. Вдыхать по-другому стало уже привычным делом, и голова гудела, и хотелось вернуться в прохладную воду и навечно остаться там. Сделать шаг – о, это было ещё хуже. Не так плохо, как ходить по ножам, но слишком непривычно. Когда мистер Сноу поднял на восходящее солнце глаза и прищурился, он вдруг подумал о том, сколько времени провёл в море. Там время тянулось по-другому, внизу почти всегда было темно, солнечные лучи скользили по поверхности океана, не проникая в толщу вод. Могло пройти несколько недель, а могло и месяцев. Что, если он упустил Феникса, дал ему ускользнуть за следующую Дверь, в следующий разрушенный Законами ад? Он прислушался к себе, к тому чутью, которое оставили ему Голоса, к частицам их яростной мощи, осевшей в его душе навсегда – может, ещё вместе с впившимся в сердце осколком. И они ответили ему. Он всё ещё здесь, опасный человек. Всё ещё ищет, как ищешь и ты. И не найдёт, пока не найдёшь ты. *** Ведьмаку никогда даже в голову не приходило выбраться на сушу. Изредка он вылезал, чтобы посмотреть на облака и на чаек, и на проплывающие мимо корабли – располагался на рифах, расправлял щупальца и грелся в лучах солнца. Но в остальном ему хватало книг. Он переворачивал хрупкие мягкие страницы, и они приносили ему другие миры, другие ощущения и забирали его с собой. Огромный мир был над ним и вокруг него, и, может быть, даже под ним – но кракен довольствовался тем, что имел. Он смеялся, как безумный, когда впервые поднялся на ноги – надо же, собственные, непривычные и какие-то высокие что ли – а потом, пообвыкнув, нарезал по пляжу круги. Одежду они позаимствовали из затонувшего у берега галеона, высушили её на горячих камнях. Привыкнуть к её шуршанию было сложно, ещё сложнее – не вздрагивать при ходьбе. А ещё… ещё Карстену очень нравилось, как теперь звучит его голос. Он был звонче, ярче, и заставить ведьмака не орать, а говорить потише было настоящим испытанием. Совсем избавиться от громкости всё равно не удалось, и мистер Сноу махнул на проблему рукой. Не такая уж и проблема. Языкового барьера между народом земли и народом моря не существовало, и это здорово облегчало задачу. Первые пару дней им приходилось возвращаться в воду, расправлять щупальца и плавники: с непривычки организм протестовал и требовал старых порядков. Очень быстро горло сдавливала жажда. И, если Карстен мог часами лежать на пляже, зарывая новообретённые конечности в песок, мистер Сноу уставал раньше. Словно это Карстен, а не он, был когда-то человеком и учился жить над водой не с нуля, а всего лишь заново. - Добротная вещь – эти ноги, - заключил Карстен после того, как они впервые вышли на берег, не покачиваясь, подобно пьяным морякам, кричащим всем о пришествии дьявола, а довольно уверенно, хоть и постоянно глядя себе под ноги. Мистер Сноу только кивнул в ответ. Он пытался совладать со своими ещё не до конца высохшими волосами, а они никак не желали заплетаться в косу. В море он привык к тому, что они жили собственной жизнью и не мешались, если правильно поворачивать и не вмазываться со всей дури во встречные течения, а тут… Проклятая гравитация. Или как её называют за этой Дверью? - Прискорбно, что сил моих не хватает на то, чтобы здесь задержаться. Я бы хотел повидать мир. Карстен пропускал сквозь пальцы белый песок и задумчиво вглядывался в переливающиеся песчинки, словно мог видеть в них что-то недоступное чужому взору. Может, и вправду мог. «Ты не виноват», - вот что хотелось сказать мистеру Сноу, но он не был уверен, что это было бы правдой. Может, дело и не в колдовской мощи, может, дело в том, что за превращения нужно платить. За этой Дверью обычно брали голос, но что мешает забрать жизнь? Сноу старался не думать об этом, когда выжимал морскую воду из волос и пытался выпрямиться. Ему хотелось остаться в воде навсегда, забыть об огне, какого бы он ни был цвета, и жить беззаботно. Не помнить о долге. Не помнить об осколках зеркала. Не помнить о Сторожевой Башне. Остаться в море, петь морские песни, призывать Великого Кракена и топить корабли, и играть с мертвецами… Ладони Карстена зажали ему уши. Его громкий голос прозвучал совсем глухо, но Сноу сумел различить: - Дочери океана поют. Не слушай их, не то отдашь их голосам своё сердце. - А ты? Тебе всё равно? – собственных слов Сноу не услышал совсем. - Моё сердце останется при мне, - ответил ведьмак, отводя парня подальше от берега, в дебри леса, где птичьи трели перебили бы русалочью песню. – Я появился на свет из голоса, и они надо мной не властны. Говорят, если хочешь понять кого-то получше, узнать о нём такое, до чего сам не додумаешься, нужно спросить у него о рождении. Эти истории покрываются мифами, небылицами и недомолвками – тем, чем только получается их накрыть. И эти сказки о появлении на свет могут многое объяснить. Карстен рассказывал свою так. Под южными звёздами было это, далеко отсюда. Я лежал в воде, я грелся в лучах того, чьего имени не знал, и по-настоящему осознал себя в тот миг, когда услышал песню. Это был славный голос, колдовской голос. Благодаря ему я перестал быть чудовищем, каким должен был, какими рисовали меня все сказания на свете. Благодаря ему я сохранил рассудок, обрёл свою человеческую часть, как обрели её когда-то дети океана, и стал частью волшебства. Из голоса вышел я, и нет надо мной власти ни у одной песни, кроме той, которая будит Кракена. Карстен рассказывал так, как умели рассказывать только сказочники. В ином мире, под другим небом он сидел бы наедине с чернилами, пером и бумагой и рисовал собственные Двери. А в этом ему достались только чернила и власть над собственными словами – что, впрочем, уже немало.