Сгоревшие сказки

3. Номер последний. Койот В начале – в самом начале, когда не было ничего, кроме вязкой пустоты, по этой пустоте гулял Койот. Он не знал, откуда вдруг взялся посреди ничего, четырёхлапый, шерстяной и голодный. Он просто бежал, не зная, куда – потому что никакого «куда» ещё не существовало. Он бежал, всё быстрее, и быстрее, и вязкое ничто хлюпало под его лапами… а потом он остановился. Одна из его задних лап провалилась вниз, внутрь пустоты, и Койот оказался прикованным. Быть несвободным в мире, где не было ничего, кроме тебя самого, было до такой степени нелепо, что Койот сделал вот что. Он засмеялся. И из смеха его родилась Вселенная. Боги об этом молчат. Когда они появились на земле – сошли с блестящей раковины, створки которой раскрылись, подобно сундуку с сокровищами, и неземной красоты свет пролился под божественные ноги – мир уже был на месте. Боги, не будь дураками, конечно тут же его поделили между собой, не оставив Койоту ни кусочка. Всё, что было у него – истории и его смех. И он рассказывал истории, в которые никто не верил. И смеялся вместе со всеми, над собой – и копил обиду. Каждый раз, когда тявкающий смех Койота повисал в воздухе, в мире появлялось что-то новое. Но даже он, в конце концов, перестал смеяться и вместо этого научился улыбаться: во всю ширину рта или одним его уголком. От его улыбки рождался только чужой страх, и больше ничего. *** - «Они отберут твоё имя», - сказал один из Голосов, и Бен вздрогнул, не понимая, откуда он доносится. – «Возьмут его, спрячут куда-нибудь подальше вместе с чужими именами, и ты навсегда останешься здесь». Голос был женским, скрипучим и старым. Так говорила требующая платы колдунья. Значит, это был Закон. Они всё ещё там, внутри, ждут чего-то… Как же всё-таки он сумел проснуться? - «Это всё он, Закон Творения», - продолжила старушка. – «Он такой сильный, что даже Закрывающий ничего не смог сделать. Впрочем, он просто перестаёт быть Законом. Слишком долго живёт в тебе, мальчик мой, слишком долго общается с этим твоим Ключником ». - «Давай победим его!» - раздался другой Голос, молодой и высокий. – «Давай заберём к нам, это же легко!» - «Ему придётся снова заснуть», - промямлила какая-то девица, тихо и еле разборчиво. - «Могла бы и помолчать, идиотина», - влепил кто-то четвёртый, низкий и бархатистый, как свежая кровь. - Заткнитесь, все вы, - Бен зажмурился, как будто это могло его спасти. – Почему я еле шевелюсь? Что за фокусы? - «Ты проснулся не до конца, часть тебя всё ещё спит вместе с Закрывающим». - «Да-да, там, в снегу, где все мы». - В снегу? - «Во сне. Должно быть, не помнит, люди не всегда запоминают свои сны», - бормочет старушка. - Этот… Закон. Закон Творения, серьёзно? Он и вправду так силён? - «А то ж. Ты его не сожжёшь. Ты его не победишь. А если вдруг сможешь – этот твой Ключник останется болванчиком без имени», - радостно возвестил высокий Голос. Бен выдохнул воздух через стиснутые зубы. Ледяная чашка с водой насмешливо поблёскивала внизу. - Хорошо же, - прошептал Фэнхуан и закрыл глаза. Ему нужно было отыскать Феникса. А вместе с ним и свою золочённую сонную клетку. Он надеялся, что разбудить эту тварь будет не так уж и сложно. Главное, чтобы не пришлось его целовать. Пусть даже и мысленно. Феникс спал и видел самый прекрасный на свете сон. Если бы он умел спать ещё тогда, в самом начале, когда только искал путь в Сторожевую Башню, когда только вынашивал свои великолепные планы, он бы увидел во сне победу. Хорошие, правильные концы, счастливые и несчастливые миры, запертые навсегда Двери. Предсказуемость и порядок даже там, где раньше царил Хаос. Он увидел бы Единый Закон, пусть даже все Законы и невидимые, неосязаемые и практически несуществующие. Но тогда Феникс не видел снов. Тогда он даже не был ещё Фениксом. Дай чему-нибудь имя – и вот оно уже изменилось, само того не желая. Когда ты Закон, у тебя нет имени – только предназначение. Поцелуй истинной любви, всегда сбывающиеся проклятия, число три, число семь, число девять, волшебные крёстные, волшебные дети, волшебные слова… Закон сломан тогда, когда не работает, как прежде, когда творит то, для чего не предназначен. Феникс не считал себя одним из этих, сломанных, которые собирал под своё крыло. Он-то был вполне себе цельным, он представлял, чему служит, и понимал, к чему ведёт его путь. Феникс спал и видел самый прекрасный на свете сон. И в этом сне была победа, действительно: окончательная и бесповоротная. Он стоял перед последней Дверью, улыбался, и сердце его замирало от сладостного предвкушения… Последний шаг. За ним – ничего, конец всего, конец пути. Последний шаг для всех Законов внутри него, всех, кого он собрал под своё крыло. Последний шаг… который он никак не может сделать. Во сне, в его идеальном победоносном сне, где сплетаются все пути, где проявляется только одна дорога, та самая, о которой ему рассказала Джезабель, деревянная кукла с жёлтым соком вместо крови – в нём не было места никому, кроме Законов. Тем не менее, там был он. Ключник. Высокий, длинноволосый и в то же время удивительно крошечный. Он ничего не делал. Он просто стоял там, за левым плечом, в шаге от Феникса, и Фениксу не нужно оборачиваться, чтобы знать, какое у него выражение лица, и не нужно слышать его, чтобы узнать, о чём он скажет. Во сне Ключник молчит, но говорить ему в самом деле необязательно. Его голос раздаётся в голове Феникса, заглушая хор Законов. Фениксу не нравится этот сон, не может нравиться – но он самый прекрасный из снов всего мира. Ему нужно всего лишь сделать шаг и закрыть за собой Дверь, и он не думал, что в самом конце будет колебаться. Он не думал, что это будет для него сложно – всего-то войти в Дверь, как он делал уже сотни раз. В его голове уже знакомый голос обвиняет в обмане, в предательстве, во лжи и черт ещё знает в чём. В его голове звучит голос, и он умоляет, упрашивает, почти плачет… Феникс ненавидит эти слёзы. Боится их. Ему кажется, что он искал не те Законы, не те Голоса, ведь тот, который сейчас заглушает всё в его голове – он звучит самым сильным и самым правильным. - Я должен, - губы Феникса размыкаются, и он слышит голос, который не принадлежит ему, но который почти стал его собственным. Он ведь всё ещё Феникс? Просто знает чуть больше о то, о чём не должен знать, вроде вечеров с алкоголем, шуточек над принцами, сотни путешествия, в которых никогда не был. Он ведь всё ещё Закон? Тот самый, который придумал решение всех проблем и решил всё исправить. Во сне, самом прекрасном на свете, Феникс вдруг понимает, что он сломался. Он сам – один из тех, обезумевших, распавшихся, сделавшихся неуправляемыми и непредсказуемыми. Он ведь предвидел это? Сон вдруг пропадает, ухает куда-то вниз, резко, бесповоротно. Феникс стоит в снегу, на вершине мира, на тропинке, по которой Фэнхуан идёт, потому что мама попросила его навестить Хранителя Севера. Он оборачивается и видит самого себя. Тот, другой, выше него, и глаза его горят жёлтым космическим огнём. Они слишком яркие, и Фениксу хочется зажмуриться, хочется закрыться от этого взгляда… Он хочет развернуть огненные крылья, к которым успел привыкнуть, но они не появляются. Феникс внимательно оглядывает свои руки: когда они успели стать такими маленькими? - Здравствуй, - произносит его двойник. Тот, чьё тело он занял, тот, в ком путешествует по мирам. Мама всегда говорила, что нужно в любой ситуации оставаться вежливым. Иногда Фэнхуан об этом вспоминает. И, когда об этом вспоминает Фэнхуан, об этом вспоминает и Феникс. Он кивает – голова совсем лёгкая, ничего не весит. Ему хорошо и спокойно. Не потому ли, что он, наконец, понял, что сломан? - Мы с тобой должны договориться, - продолжает Фэнхуан, и Феникс хочет вспылить, хочет засмеяться ему в лицо, потому что он сильнее, у него под крыльями десятки Законов, о каких договорах может идти речь? Но вместо этого Феникс вспоминает победоносный сон, из которого его выдернули. - Если не договоримся, то ты не откроешь больше ни одну Дверь. Фениксу почему-то почти всё равно. Он ведь тоже сломанный. Разве у него получится собирать их дальше, подавлять их, хотя они ничем от них не отличается? - Если не договоримся, Кая не отпустят. И Феникс вдруг снова ростом с Фэнхуана, и огненные крылья за его спиной шипят и потрескивают, и в серых глазах появляется блеск. - Говори, - скрипит Феникс. И Фэнхуан говорит, и со стороны кажется, что он смотрится в зеркало. Бен засыпает. Просыпается сломанный Закон - тот, которого назвали Фениксом. Он больше не считает себя слабым. И он очень зол. *** Представление закончилось. Разошлись по палаткам и аттракционам все звери, скрытые под своими масками-именами. Люди побежали за предсказаниями, за сладкой ватой, за толикой опасности в жизнь. Побежали расставаться со своими деньгами. Лис пошёл по палаткам, невидимый, как тень, отбрасываемая пламенем, и неслышный, как песнь тишины. Он снимал маски, обнажал своих братьев, заставлял вспомнить всё до конца. Лис-освободитель. Лис – сама жизнь. За Лисом гонялись многие. И Койот тоже. Подальше от толпы, своими собственными тропами, и потому иногда ему даже удавалось увидеть маячавший впереди огонь рыжего хвоста. Белая кисточка выглядела на нём вспышкой сверхновой, ослепляла, и тогда Лис снова терялся из виду, терялся среди кукурузных, ржаных, металлических полей жизни. Но Койот не сдавался. Не потому, что ему мешала гордость, или проклятие постоянной дороги, или жажда вцепиться зубами в мех самой Жизни, чтобы распробовать её своими жёлтыми клыками. Просто Койот не умел сдаваться. Слова такого не знал. Да и вообще, многих слов не знал Койот. Знания его были другими, менее осязаемыми, которые можно было бы вплести в косу западного ветра или спрятать в северном сиянии. Койот знал, когда начал свой путь Лис. Знал, как из тявкающего хихиканья, так непохожего на его собственный смех, появилось Любопытство. Как из-под чёрных лап проросли первые цветы, огненно-красные, усыпляющие, помогающие многим попасть в мир зыбких духов. Знал, сколько весит лисий коготь, какая цена у глаза опоссума и почему опасно проглатывать пёстрые совиные перья. Знал, что на хвосте Лиса ездила Жизнь, а на крыльях Совы летала Смерть. Знал, что однажды он сам может превратиться в чудовище. Никто не верил ему, когда он рассказывал, откуда появился мир. Над ним смеялись, и он собирал этот смех, не в силах его отпустить. Однажды этот смех сделает из него монстра, и кто, как не сама Жизнь, сможет тогда ему помочь. - Вы все мои! Мои! – кричал Брэдли, брызжа слюной. – Все вы! И он хохотал. Безумно. Хохотал так, как никогда прежде не позволял себе хохотать. Всякий раз, когда он смеялся, происходило слишком много чудес. Всякий раз, когда он прятал за пазуху чужую ненависть, обменянную на фальшивые имена, он думал, что теперь всё будет по-другому. Теперь всё будет лучше. Они будут его семьёй, и никто не будет смеяться над ним, никто не будет называть его лгуном. Он будет для них создателем мира. На этот раз – определённо. Но вот он, жалкий и потерянный, смеётся, и никак не может перестать. Смех эхом отдаётся в бездне небес, той самой, которую он создал в пустоте, у самого начала времён. Ведь так и было? Так должно было быть, потому что Койот Брэдли в это верил. Он был таким самоуверенным, таким великим… Он заполучил в свою «семью» зиму, почти настоящую, смертоносную и такую сильную, что она могла бы устроить новый ледниковый период. Не стоило ему пытаться подавить пламя. Тот, что носил в себе зиму, не был богом. У него не было шерсти, не было перьев, не было чешуи – он ничем не отличался от людей. Но этот, с огнём внутри – он был птицей, запертой в клетке. Не стоило его выпускать. Койот всегда так делал: ломал прутья клетки, только увидев, не разбираясь, кто прав, а кто виноват. Ему казалось, что над ним склонился Лис – хотя такого, конечно же, никак не могло произойти. Лис – и здесь? Тот самый, за которым столько гонялись, который так искусно прятался и так быстро проносился мимо – как сама жизнь – что только белый кончик хвоста был заметен. - Я могу ему помочь, - сказал Феникс, и серые глаза его блеснули в свете ярмарочных фонарей. – Но он должен вернуть все имена, которые забрал. Все до единого. Лис, рыжий и яркий, со своим настоящим именем в зубах, поднял Койота, которого всё ещё разбирал смех, перекинув через плечо его левую руку. - Похоже, приятель, ты сотворил много дерьма, пока меня не было рядом. Лис протянул руку, поманил ею кого-то, и из темноты бледной тенью выскользнул Снежный король. Или как они его тут называли – Бледный Брат? Рыжий Лис смахнул с Кая маску, его фальшивое имя, и его настоящее тут же вернулось, выпорхнуло их бесконечного койотского лая. Кай выругался. - Хорошо, - Феникс хрустнул пальцами и подошёл к перешедшему на вой Койоту. – Которая? - Правая, – отозвалась Сора, которая, как и подобает звезде, всегда была где-то рядом. – Та самая, которую я у него забрала. Вой и смех Койота превратился в болезненный визг, когда пламя Феникса принялось выжигать из правой лапы Брэдли Закон. *** На следующий день над Ярмаркой Чудес не взошло ни одной звезды. Бездна захлопнулась, и Койот больше не смотрел в неё в надежде, что ему вернут его правую лапу. Сора, длиннохвостая, самая прекрасная звезда на небосклоне, давным-давно избавилась от неё, и лапа эта теперь темнеет где-то в пустоте, которая первой услышала смех, способный сотворять миры. Все теперь верят Койоту. Не потому, что жалеют калеку, и не потому, что за его спиной теперь стоит Лис, рыжий и нестерпимо полный жизни. Все звери теперь помнят, кто поймал ветер и заставил его дуть только иногда, а не когда ему вздумается; кто принёс людям огонь и кто вместе с Лисом победил чудовище, уронив на него солнце. Может быть, они всё ещё не верят, что Койот своим смехом – надо же! – сотворил целую Вселенную. Ну и что с того? И без того велик Койот. Он осмелился говорить со Смертью, великим Волком, и с его сестрой, великой Совой, и убедил их не забирать слишком многих – а богов и вовсе оставить в покое. Ни один из тех, кто живёт теперь в цветастых шатрах, уже не помнит, почему когда-то обидел Койота. Может, дело всё в его историях, которые никто больше не умел рассказывать так хорошо, а, может, в его абсолютной уверенности в себе. Может, он когда-то и вправду подшутил над некоторыми из них: но разве сделал он это до того, как его самого обидели? Койот был не из злопамятных, ведь он умел смеяться над самим собой, а это был величайший из даров. Когда Койот смеялся, все боги, в которых никто больше не верил, кроме них самих, по привычке вжимали голову в плечи и готовились к нежелательному чуду. Но смех Койота больше не творил Вселенные. Не творил он и лживые маски, не забирал больше воспоминания и не открывал бездну, из которой смотрела на всё великое ничто. Теперь смех Койота был всего лишь смехом – заразительным, лающим, громким и совершенно искренним. Невозможно было удержаться, когда он начинал хихикать. И тогда все смеялись вместе с ним. _______________________________________ Феникс старался не задумываться о том, почему после того, как он превратил правую лапу Койота в чёрный кровоточащий обрубок и забрал Закон Творения, пламя его из ярко-алого стало синим. Скулящие визги боли прекратились. Койот отключился в руках Лиса, который всё то время, пока Феникс выжигал Закон, не отворачивался и не опускал взгляд. Феникс старался не задумываться о том, почему теперь во снах он видел Фэнхуана, уже не крошечного пацана, бредущего куда-то по маминой просьбе, но отражение самого Феникса. Они могли бы сойти за близнецов с разным цветом глаз и разными способами держаться. Феникс старался не задумываться о том, почему он не затыкал уши всякий раз, когда Фэнхуан начинал говорить, и почему ему нравилось слушать, как говорит Кай, даже если он нёс какую-то чушь с извинениями или просто ругался. И уж совершенно точно Феникс не вспоминал, что объявил себя Сломанным Законом. Другие не должны были этого узнать. Феникс не знал, что волновался он совершенно зря. Остальным Законам уже давно было это известно.