Сгоревшие сказки

- Видать, ты только на это и годишься!

1. – Они присылали за своими врагами Большого Злого Волка – а это, считай, конец всему. Стоило только Яичному Совету щёлкнуть пальцами и выпустить своего хищника из Сети – и всё заканчивалось, не успев начаться. Да-да, он был так свиреп, так дик и неуправляем, что даже Совет держал его на коротком поводке, подальше от себя, в мире, где не было места ничему, кроме того, что творилось внутри его головы. Большой Злой Волк метался среди кровавых стен, выл на истекающую кровью луну и грыз окровавленные кости своих врагов. Он был похож на тень, и его замечали слишком поздно: к тому времени он уже отрывал ваши ноги и… – Джек! – из-за угла появилась Мэри, крайне озлобленная, с заспанным лицом и невероятным бардаком на голове. – Прекрати пугать детей! Стайка ребятни, сидевшая полукругом у костра, обернулась на знакомый голос, а Джек замер с поднятыми вверх руками. Растопыренные пальцы превратились в неверном свете огня в ужасные когти: позади Джека разыгрывался настоящий театр теней. – А что такое Сеть? – протянула малютка Джилл, ковырявшая в носу. – И сколько там было крови? – закричал, вскочив, Билли Черныш. Тут уж и остальная ребятня начала забрасывать Джека вопросами, а он только и мог, что отвечать и смеяться, глядя на Мэри, которая никак не могла проснуться до конца. – А ну тихо всем! – смотрительница детского сада «Сухарик», наконец, взяла ситуацию под свой контроль и упёрла руки в бока. Все дети знали, что не стоит ждать, пока Мэри скрестит руки на груди – тогда уж точно жди беды. Попрощавшись с Джеком, они исчезли в небольшом одноэтажном здании, переоборудованном под общежитие, а Мэри, напоследок погрозив Джеку пальцем, заперла за ними дверь. Джек улыбнулся смотрительнице одной из своих самых обаятельных улыбок и потянулся. Выцветшая футболка с логотипом одной из немногочисленных гномьих групп, которых всё равно почти никто не слышал, задралась, в лопатках что-то хрустнуло, и Джек подумал, что начало вечера прошло как нельзя лучше. Осталось провести остаток вечера хотя бы вполовину так же хорошо, и можно будет спокойно отправляться на боковую. Джек жил среди Доброго Народца с тех пор, как научился говорить, потому неудивительно, что первым его словом было проклятие, которым гномы обычно охаивали заблудившегося в их лесах человека. Заблудившийся человек – всегда беда, потому что кому, как не гномам выводить его из чащобы, давать наставления, а также брошюру о выживании в особо экстремальных зонах. Мало того, что не все эту брошюру читали: некоторые сразу выкидывали под ближайший куст. По осени Добрый Народец сгребал столько же сложенных втрое листовок, сколько дубовых листьев, а ведь это был показатель! Невежественность из людей и метлой не выбьешь, не то что добрым словом. Но гномы всё равно старались изо всех сил, и продолжали рисовать и склеивать красочные брошюры, использовали большой шрифт и самые простые иллюстрации, чтобы и ежу было понятно. Испытуемые ежи заверяли, что даже самые маленькие ежата после чтения листовок будут остерегаться драконьих капканов, колодцев, похожих на драконьи капканы, а также роя Блуждающих Огоньков. Этим только позволь – вмиг заведут в самые топкие болота и ещё и посмеются. Хорошо хоть до смерти никого не доводили. Гномы любили свои леса. Им не хотелось, чтобы пошла о них по стране дурная слава. А люди только и делали, что добавляли пару-тройку страшных историй: мол, в лесу чудовища, в лесу хищники, в лесу озабоченные… А самое нелепое, что можно было услышать из уст человека было вот что: «В лесу великаны». Великаны! Подумать только! Это те самые, что выкорчёвывали деревья, использовали ветки в качестве зубочисток и жрали всё, что движется. Это те самые, которым неизвестно о вежливости ровным счётом ничего, а о хороших манерах они слышали когда-то, но решили, что это такой кодекс, действующий только для хоров и минералов. В общем, это те самые, которых и в помине нет. С другой стороны, единственный великан, которого когда-либо носила земля, действительно жил в лесу. И он не был похож на тех кровожадных, да и попросту жадных монстров из легенд. Великана никак не звали, потому что он всегда находил вас сам. Его вполне устраивало обращение «Эй, ты!» или «Эй, вы там!». Он откликался даже на данное ему прозвище – Хвостик – хотя оно ему вообще не подходило. Джек славился своим умением, или, вернее сказать, неумением давать всем прозвища. Но вот беда, хоть дарованные им прозвища и были совершенно неподходящими, прилипали они к объекту довольно быстро. Так среди гномов появились Хватай, Бересклет, Лиловый и даже Пеликан. Одного знакомого келпи Джек неустанно называл Быком. Местная фея, которая исполняла роль крёстной, но не исполняла желания, стала Лужей. Среди людей даже ходило выражение «сесть в лужу» – немного не в том значении, в котором его привыкли употреблять. Да, Джек был запоминающимся малым. Он рассказывал такие истории, какие не рассказывал больше никто: сказки и небылицы, переиначенные мифы и легенды, которые он запоминал абы как. Его слушали с удовольствием, да только не верили ни единому слову. Кто знает, может, и сам Джек не верил ни единому своему слову. Сложно угадать с человеком, который вырос среди Доброго Народца. Великан Хвостик был, пожалуй, первым, кто слушал рассказы Джека внимательно и ничего не упускал. Его покрытая травой и мхом голова кивала, медленно и обстоятельно, а в самом конце, когда Джек затыкался, великан обычно говорил что-то вроде «Я помню всё несколько иначе, но, клянусь, так оно и было». Тогда Джек заливался радостным смехом и бежал по своим делам, помахав великану на прощание. Он перепрыгивал тянущуюся по поляне зелёную косу, из-за которой и прозвал Хвостика Хвостиком, и исчезал в лесной глуши, чтобы через мгновение появиться на площадке для концертов, посреди ближайшего людского поселения или, смеху ради, в саду Коровьей королевы. Королеву звали Белянкой, и была она самой прекрасной коровой на свете. Об этом ей сообщило волшебное зеркало, которое она, испугавшись потусторонних голосов, тут же разбила копытом. Но и одного раза было достаточно. Корова теперь чувствовала себя прекрасно: обустроила в хлеву приёмные покои, а в стойле – достойные правительницы покои, и каждый день принимала при дворе пришедших посмотреть на легендарную красоту быков и прочих любопытствующих. Белянка нравилась Джеку, но вот тщеславия, если оно было не его собственным, он терпеть не мог, и потому вскоре начал рассказывать о Коровьей королеве занятные истории. В них она жила у бедной женщины и её не менее бедного сына. Когда пришла лихая година, корову решили продать. Горько плакал бедный мальчик, который должен был потерять единственного друга. Горько плакала и Белянка – от счастья, потому что она, наконец, могла избавиться от бедности и, может быть, попасть в королевский хлев. И симпатии слушающих, понятное дело, были вовсе не на стороне белоснежной коровы. Её это не нравилось. Джека гоняли по её владениям стражники в доспехах из плетёных корзин, а мальчишка, знай, хохотал, как безумный, и всё время возвращался. Только это он и умел в своей жизни: рассказывать истории тем, кто ему не верит, и возвращаться туда, где его не ждут. Таким уж воспитал его Добрый Народец. Чаще всего, конечно, Джек возвращался к Хвостику и в детский сад смотрительницы Мэри. Великан и дети были его самыми благодарными слушателями: никто больше не ловил каждое его слово так жадно, никто больше не задавал каверзных вопросов, над которыми Джеку приходилось думать, напряжённо и иногда даже больше минуты. Любимыми историями Джека были самые старые и самые, пожалуй, невероятные: о большой дыре в небе, о словах, которые неслись по проводам, и о Сетях, в которых могли удерживать целые города. Сказки эти рассказывали старейшие из гномов, те, которые носили в кармане золотые яйца и умели играть на арфе, единственной на весь лес, а, может, и на весь мир. – Сети эти были громадными и разноцветными: одна была такой большущей, что в ней помещался целый мир! – Джек разводил руки в стороны и подпрыгивал, стараясь показать истинный размер своей истории. – И чего только в них не было: Феи отмахивались: ну что за глупости, в самом деле. Нет такой вещи, в которую мог бы поместить целый мир. Гномы бурчали, что о старушечьих сказках сейчас говорить не время, сейчас время музыки, громкой, душащей, настоящей, которую должны услышать даже за пределами леса. Люди, самые практичные из всех, откровенно смеялись: где ж это видано, чтобы какая-то сетка могла удержать хоть кого-нибудь, кроме глупого насекомого или не больно умной рыбы. Умные люди не выходят из дому без ножа, у зверей есть клыки, а у птиц – когти и крылья. Разве можно удержать такой арсенал какой-то там сетью? Джеку не верили, конечно, но слушали всё равно с удовольствием. Чем больше в истории чувств, тем приятнее её слушать, а уж Джек вкладывал в каждый рассказ всего себя и даже больше того: захватывал окружающих, тащил за собой, заставлял видеть такое, чего и не вообразишь, просил притрагиваться к тому, что было невидимым. Но стоило мальчишке замолчать, как наваждение спадало, и на него обрушивались водопады смеха. Детей ведь нельзя воспринимать всерьёз. Даже если совсем недавно сердце в груди билось так, словно было в шаге от того, чтобы поверить в чудо. Однажды прокатился по лесу слух. Катился он, грохоча, задевая ветки и отдавливая хвосты сахарным белкам, пока не застрял неподалёку от того места, где Джек слушал концерт своей любимой гномьей группы. То был квартет из виолончелиста, скрипки и двух ударников: один из них играл на пеньковых барабанах, а второй – прямиком на барабанных перепонках. Скрипач ещё умел играть не нервах, а виолончелист – на струнах души. Джеку нравилось слушать их музыку: она напоминала ему о доме, о котором он ничего не знал. Как бы ни был прекрасен лес, всякий знает, что родные места – лучше всего. Слух запутался в ветках прямиком над головой Джека и высыпался на него сверкающей трухой, от которой пришлось долго отплёвываться. Но что это был за слух! Джек даже рассмеялся от радости, а гномья группа покосилась на него недовольно, ведь они-то играли грустную мелодию – с чего это слушатели вдруг веселятся? – Охохо! – Джек принялся носиться по поляне и обнимать за плечи всех, кто попадался ему на пути, и добежал аж до самой сцены. – В наших-то краях появился настоящий герой! В «Сухарике» сейчас как раз был тихий час, и потому Джек, чуть ли не светящийся от счастья, помчался в самую тёмную чащу, туда, где сидел единственный на всём белом свете великан. Уж Хвостик-то должен был разделить переполнявший Джека восторг! Ведь не абы кто – настоящий герой! Такой, которому любое дело по плечу, который взмахом меча решит проблемы нескольких селений к ряду, а одним подмигиванием лишит чувств десяток самых хорошеньких барышень. Хвостик внимательно, как и всегда, выслушал своего юного друга, и сделал то, чего не делал долгое время: он вдруг промолчал. – Эй, разве ты не рад? – Джек забрался великану на мизинец правой ноги и уселся там, скрестив ноги и повторив позу самого Хвостика. – Вот какая штука, – прогрохотал Хвостик и вдруг вновь затих. – Какая? – Джек вскочил с места и перебрался на большой палец великанской ноги. – Герои, конечно, хороши, – наконец сказал Хвостик. Он немного передвинул руку, чего не делал уже пару лет, и Джек еле удержался на своём месте – так зашаталась земля. – Но хороши они в историях. Знаешь, что будет теперь, раз один из них и в самом деле оказался где-то неподалёку? Джек помотал головой, да так сильно, что у него закружилась голова, и ему пришлось тут же засмеяться, чтобы её вылечить. – А это значит, что герои будут искать чудовищ и проблемы и обязательно их найдут. А когда ты последний раз видел в нашем лесу чудовищ? Когда ты сталкивался с настоящими, страшными, всамделишными проблемами? Джек задумался. Выходило, что он никогда не видел никаких монстров, кроме тщеславия Коровьей королевы, и никогда не натыкался на проблемы, которые не могли бы решить несколько взрослых гномов. – Что же делать? – Готовиться и надеяться на лучшее. Раз герой пришёл – его уже трудно остановить. – А я попробую! – Джек вскинул вверх сжатую в кулак руку. – Я объясню ему, что у нас нет никаких чудовищ, и он уйдёт на юг! А ещё лучше – на север! Я слышал, там ещё можно встретить множество всяких ужасных тварей. – Ты уверен? – прогрохотал Хвостик. – Думаешь, сможешь переубедить настоящего героя, с мечом наперевес и блеском в глазах? – Разве у меня самого не блестят глаза? – Джек вытаращился на великана изо всех своих мальчишеских сил. – И разве слово ранит не больнее, чем любой клинок? Вот увидишь, у меня всё получится! Спрыгнув с Хвостика, пацан принялся вытанцовывать боевой танец, который только что придумал. Босым ногам было так приятно упираться в мокрую траву! – Разве ты выходил хоть раз из леса? – протянул великан, глядя, как выплясывает Джек. Хвостик прожил уже много веков, смутно помнил то время, когда героев было слишком много, и вовсе не хотел повторения тех историй. Путь уж они лучше остаются всего лишь словами. Джек остановился. Путешествия в ближайшее поселение нельзя было считать – ведь оно тоже находилось в лесу, на огромной-преогромной поляне, но всё же посреди владений Волшебного Народца. Получается, он за всю свою жизнь не выходил за пределы леса – и в то же время побывал в самых разных далях, туда, куда заводили его собственные слова. Нет, Джек не знал дороги из леса. – Разве можешь ты пойти навстречу герою, ни разу не смотрев в глаза страху? Джек задумался. Он боялся темноты, когда был ещё меньше, чем сейчас – но боялся её от незнания. Теперь-то он был в курсе, что тьма леса – нужная, и бояться её было так же глупо, как сахарных белок, собственной тени или великана по имени Хвостик. Но ведал ли он настоящий страх? Он видел только его отражение в глазах детей, слушающих его рассказы. Нет, Джек не ведал страха. – Что же мне тогда делать? – повторил Джек шёпотом, опускаясь в притоптанную танцем траву. В историях, которые он сам рассказывал, в трудные минуты обычно появлялся тот, кто мог направить, мог подсказать и предупредить. Иногда это была сумасшедшая старушка с железной ногой, иногда – попавшее в беду животное, иногда – та, кто могла впоследствии стать твоей женой. Джек не был уверен, что в ближайшее время хочет встретиться со своей будущей пассией и уж тем более жениться на ней. Сахарные белки вряд ли посоветовали что-нибудь умное. Тогда… – Хвостик, но ты ведь самый мудрый в лесу! – на лицо Джека вернулась улыбка. – Ты самый старший и самый великий! Ты знаешь, откуда у старейшин гномов появилась золотая скорлупа. И что раньше музыка передавалась по проводам! Ты ведь можешь помочь мне? Великан вздохнул, и его покрытые мхом плечи содрогнулись. – Да, – был его ответ. – Отойди-ка в сторону, Джек. И, когда мальчик послушался своего друга, Хвостик вдруг наклонил голову и положил одну из своих рук, почти вросших в землю, на колено. От подобных манёвров заходил ходуном весь лес, а потревоженные птички-изюминки сердито заверещали, срываясь с деревьев. – Забирайся, Джек. И Джек полез вверх, туда, где великаньи пальцы удобно устроились на коленной чашечке. Прямиком к его раскрытой нижней челюсти. – Не оглядывайся, ничего не забирай с собой и попробуй отыскать там свой страх, – сказав это, великан Хвостик распахнул пошире рот и замер. Джек схватился за один из великаньих клыков, прозрачных, как алмаз (а, может, и в самом деле алмазных, кто знает), подтянулся и очутился в пещере. Тьма здесь была совсем иной, не такой, как темнота леса. Она была холодной и совсем пустой. Джек прикрикнул «Эхей!» и слушал, как эхо его голоса проваливается куда-то в великаний желудок. А потом Джек смело шагнул вперёд. *** Дверь поддалась на удивление легко. Казалось, Экскалибуру не пришлось даже коснуться её: створка дрогнула и тут же распахнулась. Словно передумала. Может, ад за ней превратился во что-то другое? Время за Дверьми течёт иначе. Иногда быстрее, а иногда – во много раз медленнее. Всё, что Вера помнила о том мире, в котором когда-то спала, был красный сад и металлические крио-камеры. Или что-то, на них похожее. У неё не было времени подумать о том, что за Дверью могут пройти целые века или хотя бы десятилетия. Она не подумала, что может найти своего Волка седым и умирающим. Её вела тёмная вера Безымянного бога, того, который улыбнулся ей во сне и засел где-то в грудной клетке. Иногда она выдыхала щекочущий ноздри чёрный дым, но принцы, конечно, ничего не замечали. Самым наблюдательным был Экскалибур, но он молчал – мало ли что могло считаться нормальным в этой компании? Один из принцев иногда начинал клевать носом, второй – его, волшебного меча, блин, владелец – тут же оказывался рядом и смотрел на первого такими глазами, что Экскалибур почему-то тут же вспоминал щенячий взгляд своего прежнего короля. Ох уж и везло ему с королями. И Англии заодно. Может, то, что девица попыхивает дымком – это в порядке вещей? Экскалибур не удивился бы, узнав, что на самом деле Вера – огнедышащий дракон, а принцы нынче с ними якшаются вместо того, чтобы вызывать на честный бой. Хотя если дракон – девушка, тут перед героями должна вставать нехилая этическая дилемма. Какой уважающий себя рыцарь поднимет на женщину руку? Даже если этот самый рыцарь вместо доспехов носит ужасный клетчатый плащ, напоминающий мечу из камня килты диких горцев, у которых в озёрах жили чудовища, а лошади ели живую плоть. Варвары же, одно воспоминание заставляло эфес мелко дрожать. Они вышли прямиком в заполненный людьми зал и тут же стали предметом всеобщего внимания. Зал был, к счастью, не очень большой, и напоминал таверну, каких на своём веку путешествия за Двери Принцы и Шапочкова перевидали уже очень много. Слово тут же взял Аврор – у него хорошо получалось сходиться с людьми. Да и выглядел он куда более к месту, нежели завёрнутый в клетчатый плащ Артур с обнажённым мечом наперевес, и Вера в изодранной и грязной одежде. Хозяйка таверны выделила им две комнаты, многозначительно подмигнув Шапочковой. Та, хоть у неё и тряслись руки, хоть и она и не узнавала окружающий её мир, не смогла сдержать улыбки. Знала бы эта добрая тётушка, что это Вера займёт отдельную комнату и оставит принцев наедине. Или, теперь уже, принца и короля? Новый титул Артур – какова ирония! – всё ещё не укладывался в голове. Ноги ныли. В черепе что-то шумело – его словно забило бордовой ватой. Им нужно было искать Волка. Но сперва – доспать несколько часов до рассвета, дождаться солнца и выйти в мир, Вера Алая, командир Песочного отряда, провалилась в сон, и там её поймали тонкие щупальца Безымянного бога. Он заключил её в объятия, тёмные и пахнущие землёй, и это было слишком много – и, одновременно с тем, недостаточно. Вере нужны были руки, которые обнимали её так, словно она была единственной на всём белом свете. Говорят, волки любят лишь один раз в своей жизни. Иногда Шапочкова думала: была ли она той самой в жизни Грэя? И после корила себя за такие мысли. Он узнал её тогда, когда она сама себя позабыла. Он последовал за ней во сны, за Дверь, которой не существует. Пусть каждому волку предназначено влюбляться хоть тысячу раз за жизнь. Это не имеет значения. Вера просто должна найти своего Волка и вернуть его домой. *** Экскалибур очень жалел, что не может провалиться сквозь пол. Да, его новый король обернул лезвие своим ужасным клетчатым плащом и перевязал верёвкой, найденной в кладовке, но что толку, если на эфесе – морда дракона, и рубиновые глаза – на этой самой морде? Принцы шептали друг другу какие-то глупости. Меч изредка хмыкал, чем вызывал на себе недовольные взгляды Артура. После Экскалибур пожалел, что его всё-таки не заперли в шкаф, и молился, чтобы стены тут были достаточно толстыми. А ещё чуть позже – надо же! – принцы решили поговорить и даже на нормальной громкости. Так Экскалибур узнал о Сторожевой башне. Об отрядах каких-то совсем чокнутых личностей, занимающихся благим делом. О том, что у них, похоже, принято ставить во главу мелких неуравновешенных девчонок. И о сонном проклятии: когда Артура-таки сморил сон, а Аврор, совершенно выспавшийся за несколько месяцев заколдованного сна, пошёл проверить Веру и поговорить с полуночниками и ранними пташками, которые заглянули бы в таверну на огонёк.