KRONOS

      Похороны прошли быстро. Я то и дело проваливался в дремоту. Новый день не начинался с пробуждением и не заканчивался со сном. Лица людей смешались в кашу из отдельных глаз, губ, слов и запахов. Мне казалось, что я застрял в пиратской версии компьютерной игры, в которой плохо прорисованные персонажи талдычат одну и ту же реплику, которую нужно понять, чтобы перейти на новый уровень. Когда мне наскучивало это безотрывное повторение, я искал глазами Розу. Она тут же сменяла меня на посту главного скорбящего, которого нужно тискать и обнимать, как трехногого котенка. Тогда я прятался среди горшков с мандариновыми деревьями в оранжерее, закрывал глаза, погружаясь в то, что всем остальным казалось сном.       Вернувшись на насиженное место в очередной раз, я очистил карманы от денег, сложив их под разросшимся фикусом и облокотился на стекло, пытаясь сделать вид, что меня не существует, из последних сил стараясь не забыть отдать деньги Розе, которая вела бессмысленный учет. Наверное, ей тоже нужно было отвлекаться от происходящего, и она выбрала потрепанную тетрадь в клеточку, за которой успешно пряталась, когда выбивалась из сил.       Сюда никто не заходил, даже Роза не знала об этом укромном месте, поэтому я мог позволить себе снять обувь и потянуть одеревенелые мышцы. Тело рассыпалось на части. Межреберная невралгия, от которой в обычной жизни я бы слег, сейчас служила щекочущим напоминанием, что я жив, и все это происходит в реальности. Наслаждаясь острыми молниями боли, тянувшимися с правого бока в область шеи, я принялся пересчитывать листья. В прошлый раз их было около двухсот семидесяти семи.       В комнату вошли двое. Они тихо переговаривались о своем, пока один не кивнул в мою сторону. Я закрыл глаза и замедлил дыхание, чтобы они подумали, что я сплю, и скорее убрались. Первый мужчина так и поступил, второй задержался у двери. Его взгляд я ощущал кожей, а легкую, почти бесшумную поступь слышал как осенний дождь посреди Атлантики. Мне совсем не хотелось говорить, и я решил, что даже если он начнет меня трясти, даже если поймет, что я не сплю, а просто притворяюсь, я не разомкну век.       Он подошел вплотную и даже присел на корточки, вероятно решая, стоит ли заводить праздный разговор с убитым горем человеком. Мужчина молчал, так упорно глазея на меня, сидя меньше чем в полуметре, что мне захотелось кричать. У него был заурядный запах. Не удивительно, что я не зацепился за него в первые попытки нашего знакомства. Обычное мыло, так пахнет мыло, если представить его белый кусочек, тающий в руках под теплой водой. Шампунь — стандартный, свежий, и все. Ни океанического бриза, ни райского наслаждения, просто шампунь для волос. Одеколон, порошок для стирки, пена для бритья, всем этим пахнет самый простой человек, если не брать в расчет, что люди настолько любят выделяться, что ничем из этого никогда не пахнут.       Вскоре любопытство вызванное этим персонажем пересилило, и я открыл глаза, пусть даже смотреть на него было невыносимо. Именно из-за этого человека начались наши размолвки с Лалой. Он отобрал у меня ее последние дни. Если бы не он, я смог бы уловить что она готовится к…       — Так и знал, что вы не спите, Марк Сергеевич, — он уселся поудобнее, обозначая, что никуда не уйдет.       — Интересно выходит. Я вот не знал, сплю я или нет. Если хотите дать денег, то прихватите и это, — я кивнул в сторону фикуса. — Все собирает девушка в подранных джинсах.       — С ней я уже поговорил. Роза, если я правильно помню? Жена врача, который сейчас не здесь.       — Что вам нужно?       — Я хотел купить дом в вашем районе.       — Отличное вы выбрали время, — сказал я, потирая глаза.— Свой дом я не продаю, а этот мне не принадлежит.       — Ошибаетесь. — Мужчина достал сотовый телефон и протянул его мне. Я не стал брать его в руки, не стал даже переводить взгляд на экран. — Вы указаны как наследник в случае смерти хозяйки.       — Никакой я не наследник, сейчас правда неподходящее время. Оставьте его себе, если хотите.       — Думаю, вы не понимаете, что говорите.       — Я и не должен понимать все, что говорю, — я снова закрыл глаза, на этот раз засыпая по настоящему.       Он вышел, только чтобы вернуться через несколько минут. “Этому бесчувственному кретину настолько приглянулся наш район, что он решил трясти бумагами в момент, когда мне все равно, что я подписываю” — думал я, пока не почувствовал, что он накрывает меня пледом. Тем самым, которым меня накрывала Лала, когда я умудрялся задремать в этом доме, ожидая пока стихнет летний зной, чтобы к вечеру поужинать и напиться грушевым вином в ее компании. Мысли уносили меня в эти счастливые дни, растворяя дикий январь в солнечных лучах прошлого.       Вернувшись домой, я понял, что Роза все-таки наведывалась — бездомный кот обзавелся миской, которая была переполнена едой с запасом, кое-какие дверцы были раскрыты. Мне не было важно, искала она что-то или просто решила окопаться в моих шкафах для того, чтобы узнать меня получше. Вещи потеряли смысл. Сейчас я видел в них только кучу хлама, которую продадут на следующий день после моей смерти.       В доме ощущалось мое отсутствие — темный, ждущий своего хозяина и зарастающий осевшей пылью, он был похож на склеп. Только кот, уснувший в раковине, своей самостью указывал на то, что жизнь продолжается. И она продолжилась.       Я и думать забыл о разговоре со студентом Лалы, который донимал меня в оранжерее, однако на следующий день обнаружил его крутящимся у моего порога. Как только я заметил силуэт, казалось бы, незнакомого человека, я сразу понял, что это он — я всегда слышу, когда к дому подходят, но этот человек не оставлял даже намека на шум. Это настораживало и даже самую малость пугало. Я открыл дверь, вглядываясь в его лицо, думая о том, что могу умереть сегодня. Прямо сейчас. От удивления, я пригласил его войти.       — Хотите чаю?       — А какой у вас есть? — Спросил мужчина. Он еще будет выбирать. Настоящий подлец.       — Я не эстетствую, но могу предложить несколько сортов — от китайского до классического.       — Я всегда думал, что китайский и есть классический, — зачем-то поправил меня он. — Все листовое?       — В пакетиках есть какой-то сбор, кажется, шиповник, — ответил я, оглядывая полки.       — Злоупотребляете?       — Шиповником-то? — Я нелепо хохотнул. — Можно сказать и так.       — Я бы не советовал налегать на него слишком фанатично, он растворяет зубную эмаль.       — Я пью его охлажденным, через трубочку.       — А еще говоришь, что не эстетсвуешь.       Краем уха я заметил, что он перешел на ты, но это не резало слуха, а звучало так естественно, что я не решился спорить.       — Я бы выпил обычный черный чай без молока и сахара.       — Отличный выбор, — буркнул я. Мне показалось, будто я наперед знал, что он выберет самый обычный чай, потому что он пахнет только самим чаем и ничем другим.       — Я хочу извиниться за то, что налетел на тебя тогда. Все-таки это было не вовремя.       — Ничего страшного, я толком не помню о чем и с кем я тогда говорил.       — Меня зовут Ирбис, — сказал он, приветственно протягивая руку, когда я расставил чайные приборы. Я привстал и пожал его ладонь, такую же мягкую, как эта зима.       — Как зовут меня ты и без того знаешь. Кстати откуда?       — Я жил с профессором Лалой. Твое имя слышал чаще собственных мыслей. Разве юристы еще не заходили? — Он наигранно вскинул брови.       — Может и заходили, я никому не открывал дверь.       — А почтовый ящик?       — Не понимаю о чем мы говорим.       — Дом профессора перешел к тебе по наследству, поздравляю, — последнее слово он сказал сильно понизив голос так, что я не смог уловить интонацию. Скорее всего она была вопросительной.       — Я не знаю, что сказать. Спасибо, наверное, но мне это не нужно.       — Это дорогая недвижимость.       — Предлагаешь ее продать?       — Предлагаю ее купить.       Мы замолчали на какое-то время. Ирбис не вызывал недоверия, но я чувствовал, что здесь что-то не так.       — Тебе нужно время чтобы подумать? — Нахально предложил он. — Я могу предоставить бумаги из банка, подтверждающие мою платежеспособность.       — Ты на меня давишь, — эта фраза вырвалась сама по себе, я даже поднес к губам пальцы, чтобы попытаться это остановить, но затем посмотрел ему в глаза, подмечая, что он носит линзы, и постарался звучать как можно более уверенно. — Не нужно этого делать.       — Я не… — Он поднял обе руки ладонями ко мне, стараясь убедить меня, что он безопасен, потряс ими в воздухе, а затем метнулся взглядом по моей позе и занял точно такую же, — Я и не думал давить.       — Послушай, все эти психологические штучки, они на меня не действуют, можешь расслабиться, — я отвернулся, уходя от его удивленного взгляда, который тут же сменился на отрешённость. — Зачем тебе этот дом? У тебя есть семья?       — Нет, пока не обзавелся.       — Что, так понравилось у нее гостить, что решил остаться там навсегда? — к глазам подступали слезы, и я запрокинул голову наверх, — Подскажи, когда ты от нее съехал?       — Даже не начинай, я уехал как только закончился переворот. Это могут подтвердить все, от следователей до… Я не хочу чтобы ты думал что я имею отношение к ее смерти.       — Зачем тебе столько комнат? Там может разместиться две наполеоновские армии.       — Люблю большие пространства.       — Хм… — Я вздохнул, задумываясь над его словами. — Мне бы хотелось, чтобы там жила семья. Кто-нибудь счастливый.       Он встал и подошел к окну, разглядывая наш поселок, который в это мирное время больше походил на пошлый натюрморт.       — Хорошо тут у вас, спокойно.       — За одну неделю здесь умерло больше человек, чем за всю мою жизнь.       — Это произошло во всей стране, вы не особенные.       — Ты тоже кого-то потерял?       — У меня никого и нет, — он вздохнул, а я принялся всматриваться в его фигуру, чтобы понять что же он за человек, — как и у тебя.       — Это скоропалительный вывод… — Ирбис был чертовски прав, но мне хотелось ему возразить, чтобы не выглядеть жалким.       — Я могу воспользоваться уборной? — Он развернулся и, не дожидаясь, что я укажу в сторону нужной двери, вышел.       Я еще помнил вопросы, которыми задавалась женщина, плачущая посреди ночной полянки. В последнее время она часто мне снилась, и если бы я мог дотянуться до бумаги, то непременно записал наши разговоры, которые выветривались из головы стоило мне разомнкуть веки. ”Как думаешь,” — спрашивала она, — “все это моя вина?”. Не помню, что я тогда ответил. Надеюсь, я не пустился в пространственные разговоры о том, что каждому предначертан свой гроб, идеально подогнанный под его предпочтения. Виноват ли я в случившемся? Если бы я мог задушить этот вопрос в зачатке, то расправился бы с ним самым безжалостным способом. Степень вины и ответственности меня не тяготила, мне вообще не хотелось об этом думать. Зачем она завещала мне свой дом? Хотела укорить за то, что я не смог найти в себе силы на прощение? Мог ли я прийти к ней на ужин и сделать вид, что ничего не произошло? Я не знаю. Однако, если я продолжу отвлекать себя от этих вопросов, то они несомненно перерастут в нечто большее, удобно расположившись на задворках сознания, отравляя то, что от него осталось. Мне хотелось избавиться от этого дома. Предложение продать его первому встречному казалось инстинктивным. Именно поэтому я сопротивлялся ему, насторожившись и наблюдая за ходом своих мыслей со стороны. Я услышал звук слива и решил обдумать все это после его ухода.       — Одна зубная щетка, одно мыло, пара полотенец и сауна, перекроенная в курильню. — Мне совершенно не нравилась его торжественная улыбочка. — Ты назвал мои выводы скоропалительными, но в них я только убедился. Ты живешь здесь один, а теперь у тебя целых два дома. Продай мне один.       — Не продам. Он не мой.       — Открой документы. Дом полностью в твоем распоряжении.       — Под ним что, нефтескважина?       — Думай, что хочешь, но от предложений незнакомых людей с большими деньгами лучше не отказываться. Это бывает опасно.       — Что это сейчас было? — Я рассмеялся. — Теперь ты меня запугиваешь? Мой ответ - нет.       — Не упорствуй.       — А то что?       — Я все равно получу то, что мне нужно.       — У-у-у, посмотри, я трясусь от страха. Ирбис, да? Что за идиотское имя? Пожалуйста, не пытайся меня шантажировать. Я не боюсь ни боли, ни смерти, и тем более не боюсь богатеньких магистрантов. С ее похорон не прошло и сорока дней, в это время я не буду даже думать провести там влажную уборку, ни одна пылинка, ни соринка, ни кофейный развод на скатерти не будет тронут, и уж тем более никто не будет делать там ремонт. Уяснил? Допивай чай и проваливай, это мое последнее слово.       — Тогда, продай мне этот, — спокойно предложил мужчина.       — Чего?!       — Продай мне этот дом. Он меньше, но цену сбивать я не буду. Заплачу ту же.       — Прослушай, все это слишком странно и очень быстро.       — Потому что это срочно.       — Для тебя? Возможно. Но это не моя проблема. Спрашиваю еще раз — зачем тебе этот дом?       — А зачем он тебе?       — Очевидно, я здесь живу.       — Этот разговор зашел в тупик, — он поднялся, — предлагаю тебе подумать о моем щедром предложении.       — Я не нуждаюсь в щедрости, — я не встал, а только презрительно помахал рукой. — Где находится дверь, ты знаешь.       — Я вернусь завтра.       — Буду ждать.       Я встал у окна, провожая взглядом удаляющегося от меня мужчину, в попытках разгадать секрет его бесшумного, четкого шага. Он был чуть выше меня и двигался с какой-то поджарой, острой легкостью, увидев которую, можно было подумать, что такие люди должны сниматься в кино — сколько бы он не пытался казаться заурядным, выходило это плохо. Его было интересно разглядывать. Исследовательский интерес, который будил во мне этот человек, пересиливал все остальные чувства. Я, пусть и с трудом, но признался себе, что мне любопытны его действия в случае, если я подпишу договор купли-продажи, и насколько далеко он зайдет, чтобы склонить меня к этому. Что-ж, пусть приходит, пока он отвлекает меня от дурных мыслей о виновности в смерти Лалы, я не смогу провалиться в нее с головой и натворить глупостей, вроде тех, которыми занимается Роза.       Я прогонял наш разговор снова и снова, то дивясь его врожденной наблюдательности, то припоминая звуки его голоса, который казался бархатным и твердым, как у старых мафиозных бонз. Следует заметить, насколько выразительным были его глаза — бросив короткий взгляд, можно было подумать, что они зеленые, но если задержаться хотя бы на мгновение… Небольшие вкрапления нескольких оттенков коричневого, от золотисто-желтого ближе к центру до глубокого изумрудного у краев, в точь как у моей матери. Интересно, сколько кровей нужно намешать, чтобы создать это неизбежно красивое разнообразие настолько редких цветов. Не глаза, а генетическое чудо, наскоро прикрытое мутными линзами.       Я решил подготовиться к его визиту и, наконец, добрался до рабочей почты. Действительно, письма с пометками “срочно” сразу с нескольких незнакомых адресов за эти дни приходили с завидной регулярностью. Я не имел привычки вникать в то, в чем не являлся сведующим, и перенаправил их к знакомому юристу, наскоро набирая сообщение с просьбой разобраться в этой бюрократический катастрофе.       О деньгах нужно было подумать отдельно — случившийся “переворот”, как назвал его Ирбис, неизбежно пошатнул валютный рынок, и какой бы длинной не была эта экономическая цепочка, она привела к неизбежному результату — курс сдал свои позиции словно пьяница, вышедший с карнавала. Шатался, но умудрялся стоять. Когда живешь в нашем регионе, то экономистом становишься вне зависимости от желания — тот, кто не успел освоить эту науку в кризис две тысячи восьмого года, быстро сообразили что к чему в четырнадцатом. Совсем отставшие граждане имели возможность отточить свое мастерство в две тысячи шестнадцатом году.       Свой паспорт я сжег как только раздались первые выстрелы — так сильно боялся трухануть и оставить Родину, что сделался невыездным нарочно. Мне всегда было комфортно находиться в нашей стабильной в собственной нестабильности валютной зоне. К тому, что кучка международного олигархата называло комфортным уровнем жизни, я привыкал нехотя. Все базовые и несокрушимые системы, включая саму жизнь, это шутка, над которой я смеюсь вместе с остальным миром, даже если не понимаю подобного юмора.