KRONOS

      Мой дом трясся от крика. Хотелось подойти ближе, чтобы разобрать, что происходит внутри, но все окна были наглухо занавешены незнакомыми мне темными шторами. Если бы их увидела Роза, то непременно вторглась бы внутрь. Единственный шанс узнать, что там происходит — это обойти дом через лес, со стороны сауны, однако мое черное пальто непременно будет обнаружено меткими глазами Ирбиса.       Нужно развернуться и уйти, пока двое мужчин заняты скандалом, слов которого я не мог разобрать, но так хотел услышать. Это мог быть его отец. Я снял пальто и повесил его на ветку пожухшего белоягодника и тихо, полуприсядкой начал обходить дом кругом, скрывая свое присутствие за снегом, срывающимся с сосновых веток под собственной тяжестью.       Достигнув точки, непростреливаемой ни одним окном, я побежал к сауне, надеясь взобраться на крышу, а с нее — на чердак. Из дома на него можно было попасть только с ванной комнаты, но без стремянки сделать это было невозможно, а, значит, у меня будет время сбежать в лес до того, как меня обнаружат. Если меня обнаружат.       Взобравшись наверх, я мысленно поблагодарил себя за то, что решил не закрывать окно чердака на случай, если лесные птицы решат свить там гнездо, но, как только я залез туда целиком, понял, что все это время мое одиночество сопровождалось активной жизнью. Чем дальше я лез, тем больше перьев находил, однако мои орнитологические познания ограничивались самым базовым уровнем, в котором черное оперение было у афганских дроздов, короткое — у сов сплюшек, а мягкое — у диких голубей. Я старался подстраиваться под шумы дома, сливаясь с ними в кряхтении недовольного перепадами температур дерева, и вскоре достиг самой прохудившейся точки, с которой можно было разобрать отдельные слова.       — Ты слишком много болтаешь и шатаешься!       — Такого больше не повторится, я обещаю, — тихо сказал Ирбис. Я немного вздрогнул, привычная мне мелодика его голоса стала острой, будто лишилась всякой жизни. — Я знаю, что это штрафной объект. Я не подведу.       — После переворота все объекты стали штрафными, мы висим на волоске. Сейчас от каждого человека зависит целая система, а ты шляешься и ведешь двойную игру!       — Виноват. Но… Здесь написано, вы же сами это составляли… Я не понимаю.       — Что там непонятного, ты, кусок дебила. Ты что, читать не умеешь? — этот мужчина явно получал удовольствие, унижая своего оппонента. Он говорил вальяжно, но с таким нажимом, что я невольно поежился.       — И вы ничего не сделали?       — А что я должен был сделать, придурок?       — Сообщить… Я не знаю. Куда положено, — Ирбис мялся и слишком аккуратно подбирал слова.       — А куда положено сообщать, придурок? — зато его собеседник чеканил короткие фразы резво, упиваясь их властной прямотой.       — Мы же можем предупредить…       — Мы? Эй, придурок, теперь здесь только ты. На меня не рассчитывай. Даже не знаю, зачем сюда пришел, видно, чуял, что ты устроишь бардак. Я знаю, что ты натворил. Мне говорили, что с тобой нужно быть аккуратнее, что ты чей-то там сынок. Сынок-сосунок, вы на него поглядите, — мужчина масляно рассмеялся. Мне стало не по себе. Ирбис молчал. От неудобного положения у меня затекали ноги. Жутко хотелось в туалет. — Если не будешь допивать чай, то садись за работу. Я еще вернусь.       — Конечно, заходите в любое время, — судя по шуму, мужчина начал одеваться.       — Я тебе что, теща с пирожками? Вот ублюдок. Не смей все запороть. Тебе ясно? Работай, придурок, работай!       Ответа не последовало. Я услышал, как отворилась входная дверь. Меня тут же ударило небольшим сквозняком, пробирающимся через деревянные щели потолка. Ирбис плюхнулся на стул и тяжело вздохнул. Он сидел, не издавая ни одного звука около получаса, в течение которого я пытался понять, о чем говорил этот странный мужчина. Мне хотелось вырезать каждое сказанное им слово на обелиске собственной памяти. Выпитый алкоголь этому не способствовал. Поклявшись себе больше никогда в жизни не пить, я решил дождаться, пока Ирбис не выйдет в другую комнату, и выбраться из чердака, чтобы обсудить все произошедшее с Розой или хотя бы записать на бумаге.       Через какое-то время я услышал, как Ирбис поднялся и двинулся в сторону туалета. Воспользовавшись возможностью, я медленно развернулся и пополз к выходу, совершенно не задумываясь о том, что обычно он не ходит настолько шумно. Как только я начал спускаться с чердака, держась руками за трухлявые выступы, пытаясь нашарить ногой опору, меня потянуло вниз. От внезапного падения организм выплеснул дозу кортизола, я широко распахнул глаза, готовясь к падению на спину, которого не последовало, — я оказался в руках Ирбиса, который тут же отбросил меня к стене и строго окинул взглядом, морщась от перегара.       — Ты должен благодарить бога за то, что он тебя не услышал, — устало выговорил он.       — Кто он?       — Тебе незачем это знать. Зачем полез куда не просили? Ты даже не представляешь, сколько проблем ты мне устроил, — он звучал спокойно и отстраненно, будто мыслями находился в другом месте. — Да что теперь говорить.       — Ты не угостишь меня чаем?       — Тебе надоело жить? Возвращайся домой.       — Я и без того нахожусь дома.       — Марк, не усложняй. Пожалуйста. Мне нужно все обдумать.       — Обдумать что? Что здесь происходит? Если не скажешь, я вызову полицию.       — Я прошу тебя! — он будто вернулся изнутри себя ко мне. — Вернись домой, я зайду, как только выдастся случай.       — Я не понимаю…       — Я постараюсь все объяснить, только дай мне возможность сделать это так, чтобы никто не пострадал, — его слова прозвучали убедительно. Я развернулся, чтобы обойти дом и уйти по основной дороге, но он меня остановил.       — Возвращайся тем же путем и постарайся не попасться ему на глаза.       — Ты точно придешь?       — Я обещаю, хорошо? — он кивнул головой, заставляя меня повторить это движение и согласиться. — Если не найдешь свое пальто, мигни светом ровно в полночь.       — Хорошо.       Пальто висело на сломавшейся под его тяжестью ветке, немного припорошенное снегом. Никаких следов, кроме моих собственных, на снегу не было. Я вляпался во что-то гораздо серьезнее, чем опиумный бордель, и несся домой, обещая себе, что не буду совать нос в дела Ирбиса. Они казались мне более масштабными, чем мы с Розой могли бы предположить, это не банальное сексуальное рабство или синтетические наркотики, изготавливаемые под неуютным светом электрических ламп. Я не должен обсуждать с Розой то, что слышал, иначе поставлю ее под удар, силу которого не знаю сам. Заперевшись дома, я засел в оранжерее, из которой был виден тусклый свет из дома Ирбиса. Зачем он сюда переехал?       Не дождавшись его прихода, я решил немного освоиться и разобрать самые нужные вещи. Дальше залы двигаться я не решался, дом был уж слишком большим для одного человека, и, чтобы чувствовать себя хоть немного комфортно, я решил обустроить гостиную по своему вкусу — захламить, сделать более компактной, чтобы ощущать себя зримым и значимым, наглядно видеть следы собственного существования, среди которых можно зацепить взгляд за приятное воспоминание, для того, чтобы отвлечься от неприятного. Он не пришел. Ни в ту ночь, ни в следующую, а объявился под утро на третий день, когда все произошедшее начинало казаться мне случайным оазисом, возникшем в не совсем здравом рассудке.       — Если кто-нибудь узнает, что я здесь был, у нас будут проблемы, — заявил он с порога. — Сейчас я вывалю на тебя очень большое количество информации, которая покажется тебе ахинеей. Половина из того, что я скажу, будет содержать приказы, которые ты поклянешься исполнить в точности, как я скажу, иначе я уйду прямо сейчас. Ты меня понимаешь?       — Да, — я кивнул.       — Что “да”? Марк, это не шутки.       — Я тебе доверяю и сделаю, как скажешь.       — Почему? — с нажимом спросил он.       — Я не знаю, просто доверяю, — это было чистой правдой, однако где-то в глубине души я начинал находить ответ на этот вопрос.       — Тот мужчина, который хотел тебя застрелить. Ты должен найти предлог для того, чтобы зайти к нему в дом и кое-что сделать.       — Что?       — Это прозвучит странно. Просто сделай это.       — Что?!       — Тебе нужно, — Ирбис пошарил в кармане куртки, а затем достал и протянул мне прозрачный полиэтиленовый мешок, внутри которого, судя по виду, был обычный листовой чай, — зайти к нему на кухню и положить это в шкатулку для чая.       — Ты хочешь его отравить?       — Это обычный чай с бергамотом.       — Тогда ты не будешь против, если я сначала его попробую?       — Не буду.       — Ты хочешь отравить и меня?!       — Это обычный чай, Марк. Можем выпить его вместе прямо сейчас.       Я схватил пакет и понес его на кухню. Ирбис проследовал за мной. Звук закипающего чайника свободно расстилался в полном пустоты доме. Разговаривать не было смысла, поэтому мы оба выжидательно уставились на синие всполохи кипящей воды. Как только кипяток был готов, я разорвал пакет и, не став утруждать себя поисками чайничка для заварки, плюхнул смесь прямо в кружки. Во всем, что он говорил, действительно не было никакого смысла.       Сделав первый глоток, я был готов потерять сознание, заснуть или хорошенько опорожнить желудок, но и по вкусу, и по ощущению это был самый обычный, пусть очень дорогой и душистый чай.       — Убедился? — отстраненно спросил Ирбис.       — Но зачем?       — Я не могу тебе сказать.       — Может, яд подействует через несколько часов? — я сделал еще один глоток, пытаясь вычленить посторонний привкус. — Это “Новичок”?       — Я не могу тебе сказать, — Ирбис выпил свою кружку залпом, немного поморщившись от крутого кипятка, — но, если бы это был “Новичок”, мы бы уже были мертвы. Горячий!       — Чайник только вскипел, чего ты ждал?       — В последнее время я стал чувствительным к высоким температурам, — пробубнил он себе под нос. — Не обожгись.       — Хорошо, я сделаю это, — я уже обжегся. — Что будет дальше?       Вместо ответа Ирбис поджал губы.       — То есть, мне просто нужно поменять этот чай на точно такой же?       — Именно.       — Какой в этом смысл? — перехватив его вздох, зная, что он ответит, я взмахнул рукой. — Ты не можешь мне сказать, хорошо.       — Ты сделаешь это?       — Я ведь обещал.       — Отлично! Иди.       — Прямо сейчас?! — мне стало нехорошо, я покосился на пустую кружку, но тут же понял, что дело не в чае.       — Почему нет? У меня на счету каждый вечер, сейчас отличная возможность. Его нет дома, а ты достаточно симпатичный и молодой, чтобы его любовница тебя впустила.       — Спасибо, — я понял, как по-идиотски прозвучала моя благодарность за то, что не должно было быть комплиментом, и отвел взгляд. Ирбис улыбнулся и схватил меня за плечо.       — Пошли.       — Ты будешь ждать меня здесь?       — Нет, я пойду к себе. Как только вернешься, занавесь шторы в окнах, выходящих на мою сторону. Так я пойму, что все прошло гладко.       — Хорошо.       — Постарайся не задерживаться. Второй раз я тебя не спасу, но, если он объявится раньше времени, знай — пистолет он держит в сейфе своего кабинета на втором этаже. Пойдет туда — беги.       — Откуда ты все это знаешь?       — Я не могу тебе сказать.       От досады я зарычал, задрав голову к потолку. Ирбис поправил воротник моей рубашки, протянул пакетик с чаем, который уже был аккуратно завернут, чтобы не просыпаться, и вышел, не дожидаясь, пока я обуюсь.       Пройдя мимо будки охранника, который расчищал подъезд к нашим домам от снега, я спокойно вошел на территорию. При свете дня она казалась другой - настолько чистой, обдуманной, без единого изъяна, что мне стало некомфортно. Здесь жил очень богатый человек, который перестал быть даже похожим на настоящего человека, со всеми присущими ему несовершенствами. Я вспомнил идеально уложенные волосы его первой жены, вызвавшие во мне отвращение, и постарался воссоздать в голове силуэт его любовницы, которую можно было описать только как идеальную модель женской особи. Ее конвенциональная красота вызывала во мне отторжение. Роза была неряшливой, растрепанной, заспанной, но, по сравнению с этими восковыми павами, она была настоящей. Если протянуть руку и прикоснуться к ней, то почувствуешь тепло, а если пошутить - она рассмеется таким гортанным и заразительным смехом, непременно согнувшись в животе и стуча кулаком по столу — настолько она божественна в своей человечности. Как смеялся Ирбис, я не знал.       Камелия открыла мне дверь и широко улыбнулась, обнажая свои ровные, жемчужные зубы. Меня передернуло.       — Привет, — она задрала нос. — Зачем пожаловал?       — Хотел извиниться, — я смутно помнил наш разговор и сказал первое, что пришло в голову.       — Мой мужчина явно тебя перепугал, бедненький.       — Не то слово.       — Извинения приняты, — она надменно улыбнулась. — Что-то еще?       — Да. Хотел пригласить вас вступить в соседский комитет. Мы собираемся в случае ЧП, помогаем друг другу, — господи, что я несу. — В свете последних событий, когда мы оказались отрезаны от всего мира, это может быть полезным.       — И правда. Когда все это началось, я так перепугалась. Мы с сыном жили в центре и все видели своими глазами, — Камелия поежилась на сквозняке. — Толпы солдат, все с оружием, и до мужа не дозвониться. Я пошла по соседям, но никто не хотел открывать мне дверь. Ребенку хотелось печенья.       — У вас сын? — я подул на руки, в надежде, что она заметит, что мне холодно и пригласит войти.       — Да. Честно, я даже благодарна этой революции. Теперь мы живем здесь. У него есть отец, — она опустила глаза на мои ботинки и медленно подняла взгляд, придирчиво оценивая мой вид, прежде чем сказать. — Не хотите выпить чаю?       — Было бы славно.       Я уже был здесь во время похорон. Прошло всего пару недель, однако интерьер успел поменяться до еще более безвкусной неузнаваемости. Теперь в просторной гостиной висел огромный портрет в золоченой раме. Я остановился напротив него и принялся разглядывать плохо написанные лица — приторно счастливая Камелия сидела ниже всех, немного приобнимая мальчика, по выражению лица которого не было ясно, что он чувствует. Его взгляд будил во мне тревогу, про такие изображения говорят, что они приносят неудачи и вызывают сонные параличи. Сверху всех властвовал мужчина. Он уже смотрел на меня этими глазами, точно так же, сверху вниз. Когда пытался меня убить.       Я нервно сглотнул и сжал пакет с чаем в кармане, пытаясь взять себя в руки. Камелия помечала территорию как могла: всюду были расставлены вазы с белоснежными цветами, явно доставленные первым классом из лучших теплиц Европы. Обивка мебели, шторы, вазы, все было поменяно на скорую руку.       — Нравится картина? — торжественно промямлила девушка.       — Я предпочитаю портреты мертвых людей, — нужно было срочно сменить тон, но эта отвратительная мазня не заслуживала никакой похвалы. — Ничего личного, люди говорят, что у меня дурной вкус.       — Что ж, — она поджала губы, — это действительно так.       — А где ваш сын?       — В школе, где еще ему быть?       — Школы уже заработали?       — Сразу, как дали интернет.       — Странная взаимосвязь.       — У тебя нет детей. Поверь, нет большего кошмара, чем остаться с ними наедине. Я еле пережила локдаун. Мне казалось, он и без того резвый, но когда школы позакрывались… У детей огромное количество свободной энергии, мне кажется, именно поэтому учебные программы такие сложные. Были бы они легче, мы, родители, повесились бы. Конечно, наличие отца тоже делает свое дело, он стал спокойнее. Ах, раньше я переживала, что он слишком шумный, а теперь боюсь, не стал ли он уж слишком квелым. Когда у тебя появятся дети, ты поймешь, сколько от них головной боли, — Камелия лепетала, собирая на стол ажурно нарезанные фрукты, пушистые пирожные, среди которых я заметил и те, что приносил мне Ирбис, и невольно потянулся именно к ним.       — О, эти очень вкусные. В вашем районе даже кондитерские на высшем уровне!       — Мне бы чаю.       — Конечно, — она открыла навесной ящик, доставая английскую шкатулку. — С бергамотом пойдет? Обычно мы пьем кофе, но этот чай муж заказывает из Лондона специально для меня. Заваривает по вечерам. Говорит, там так положено. Мой муж — прекрасный человек! Я надеюсь, ты на него не сердишься. Он очень любит деток. Когда он рассказывал, что помогает раковым больным и содержит целые хосписы, я не верила, а, как перебралась сюда, зашла в его кабинет. Они рисуют ему открытки! Со всего света, на разных языках.       — Да ну, — когда Камелия ткнула свой изящный пальчик в отверстие чайника, я услышал свист, такой по-домашнему уютный и старомодный, что сразу вспомнил, как предыдущая владелица этого дома хотела подарить его мне. Наверное, это была одной из тех вещей, которые Камелия не успела обезобразить своим присутствием.       — Ага, есть и сирийские, и китайские! Такие смешные иероглифы, с кругляшочками наверху.       — Это корейский.       — Вот и подумай! Зачем корейцам помощь? А он все равно помогает.       — Удивительно. Никогда не видел корейских открыток.       — В его кабинет нельзя. Нам вообще запрещено подниматься на второй этаж. Ну, там жила эта… И ее сын. Какой толк о них говорить. Это ужасно, но я так рада что они отправились на тот свет. А знаешь что, я покажу тебе открытку, сейчас сбегаю принесу, — Камелия встала из-за стола и двинулась в сторону лестницы.       Я не стал останавливать ее порыв поделиться заслугами своего трофейного муженька, тем более шкатулка с чаем была так близко, а Камелия так удобно решила предоставить мне возможность подменить ее содержимое. Как только новоиспеченная хозяйка первого этажа влетела по лестнице, я подскочил к шкатулке и, высыпав чай к себе в карманы, засыпал в нее содержимое своего пакетика. Отряхнув чаинки с пальто, которое я намеренно не решался снимать, я раскидал оставшиеся на полу соцветия бергамота по щелям кухонного гарнитура и проглотил пирожное целиком — чтобы не вызвать подозрений, нужно было что-то жевать, когда она спустится с коряками умирающих или уже мертвых детей, благодарящих ее благоверного за пожертвования. Она появилась быстрее, чем ожидалось, с выпученными со страху глазами.       — Он едет! Быстро!       — Что? — я вскочил со стула, придерживая карманы.       — Его машина поднимается! Забуксовала в сугробе!       — Отсюда можно выйти через другой вход?       — Да, скорее!       Мы кинулись через залу в сторону коридора, в котором, судя по всему, находились гостевые спальные комнаты и отдельные помещения для коммуникаций. Весь этот дом имел широкие, от пола до потолка, окна, сейчас плотно занавешенные тяжелыми, не пропускающими света механическими шторами. Уже на пороге я понял, что оставил обувь у парадного входа. Камелия, перехватив мой взгляд, развернулась и ненадолго скрылась из виду, но тут же вернулась, держа заснеженные ботинки голыми руками, передавая их мне.       Добежав до дома, я лег на пол, пытаясь перевести дыхание. Чай тут же высыпался на пол. Если он меня заметил, то непременно явится, чтобы закончить начатое, но у меня не было ни сил, ни желания запирать дверь. Я просто лежал, раскинув руки, не снимая расшнурованной обуви, перетирая чаинки в пальцах. Что же я наделал? Все это походило на розыгрыш, сговор целого мира против меня одного, с целью вытащить меня из перламутровой раковины спокойствия, полить лимонной кислотой, заставляя морщиться и скукоживаться в витиеватым абсурде жизни, и настолько выматывало, что, еле дойдя до окон, выходящих на сторону Ирбиса, которые непременно нужно было занавесить, чтобы дать ему знать, что все прошло по его бессмысленному плану, я плюхнулся в кресло оранжереи и крепко заснул, обещая себе ворваться к нему за детальным либретто этого цирка с конями, как только отойду от ереси, замаскированной под невинное добрососедство.