KRONOS

      Проснувшись я почувствовал тупую боль подступающей тревоги. Сон, если его можно было так назвать, скорее вымотал, нежели ободрил. Я выпил несколько стаканов воды из под крана и сразу же отправился к Ирбису, прихватив с собой запасные ключи. После того, что я для него сделал, мне не нужно ждать приглашения в свой собственный дом. Я плевал на договоренности.       Дверной замок, который я никогда не использовал пока жил здесь, никак не поддавался. Он поменял гнездо. Я засмеялся и обошел дом, чтобы снова пролезть через чердак, но обнаружил его наглухо заколоченным. Когда он только успевает кроить мой уютный мир под собственный бастион, и неужели думает, что я настолько дорожу панорамными окнами с видом на горный пейзаж, что не осмелюсь их разбить? Меня слишком долго и мучительно ничего в этой жизни не интересовало, поэтому я отчаянно схватился за соломинку авантюризма, выбивая окно в сауне. Вспоров рубашку, я все же сумел пролезть через него, не порезав рук и лица.       Дома было привычно — казалось, он ничегошеньки не поменял. Свет был погашен, и я не решился его включать, чтобы не привлекать лишнего внимания, так как отлично ориентировался в родном пространстве. Брызги моей электрической щетки все еще обрамляли зеркало ванной. Ирбис даже не провел влажную уборку. Продвигаясь к спальной, я и не думал, что эта комната заставит меня ахнуть.       Кровати на месте не оказалось. Мой драгоценный рабочий стол, выполненный из прочнейшего дерева с затонувшего в Латинской Америке корабля, был заставлен чудесами техники, казавшимися мне реквизитом к документальным фильмам о подводных лодках. Он сидел в грузных наушниках, спиной ко мне, и, чем ближе я подходил, тем более четко осознавал — если я напугаю его, подойдя сзади и хлопнув по спине, он сломает мне челюсть. Я прочистил горло. Ирбис не услышал. Пришлось несколько раз кашлянуть, но и это не возымело никакого действия. В комнате царила абсолютная тишина, а я так и стоял позади, разглядывая его спину, не решаясь даже шелохнуться. Простояв так еще несколько минут, я начал думать, что все это совершенно идиотская затея, и, если у меня получится улизнуть так же тихо, как я и пришел, заставив себя поверить что все происходящее — очередной нелепый сон, вызванный чумой, войной и одиночеством, то этот день не будет прожит зря. Уже собравшись развернуться и уползти восвояси, я заметил, как Ирбис поднял руку.       — Стой где стоишь, — его голос звучал как расплавленная сталь, из которой куется страх.       — Что все это значит?       — Меня все равно вышвырнут, чего терять. Знаешь, может оно и к лучшему. Сгорел сарай, гори и хата, так они говорят? — он не развернулся и не снял наушники, продолжая смотреть на свои загадочные приборы.       — Я тебя не понимаю. Что здесь…       — В пластиковой коробке на три часа, — он небрежно махнул в правую сторону.       Я открыл футляр из шершавого, плотного пластика, в которой лежали наушники с проводом. Все остальные отверстия, предназначенные для инструментов причудливой формы были пусты. Скорее всего именно они в эту самую минуту заставляли идеально ровную, лакированную поверхность моего драгоценного стола. Аккуратно вынув наушники, я подошел к Ирбису, который не глядя в мою сторону подсоединил провода к приемнику с фирмовым щелчком, и протянул их мне.       — Странные у тебя музыкальные пристрастия, — я слышал только белый шум, сквозь который изредка прорывались металлические потрескивания.       — Марк, заткнись.       Через какое-то время я начал разбирать отдельные шумы — стук фарфоровой тарелки о мраморную столешницу, шаркающие шаги мягких тапочек, то падавших тяжелой стелькой на прохладный пол, то бьющихся пушистой поверхностью о стопу. Шлеп-шлеп туда. Шлеп-шлеп обратно. Вот открылся холодильник, гудевший так четко и характерно, что я начал опасаться за озоновый слой, разрушаемый выводимым из него фреоном. Шлеп-шлеп. Кто-то поставил чайник, наверняка электрический, он издавал уютный свист, в точности, как на кухне у Камелии. Я спустил наушники и посмотрел на Ирбиса. Тот отрицательно покачал головой, отрезая любую возможность для разговора.       — За кем ты следишь? — требовательно спросил я, чтобы подтвердить свою догадку.       — Фазан, — отстраненно бросил Ирбис.       — Готовишь орнитологический выпуск? — я сложил руки на груди.       — Это кодовое имя, оно есть у всех, кого мы прослушиваем. Ты, например, поморник.       — Кто? Разве есть такая птица?       — Есть, — коротко бросил он, надвигая наушник.       Я последовал его примеру и принялся вслушиваться в шорохи. Все звуки начали обретать смысл. Вот Камелия хрустит пирожными, которые она пыталась скормить мне. Это определенно безе с клубникой. Ступая грузным шагом, мужчина обходит ее кругом. Она громко отхлебывает чай.       Ирбис переключил звуковой канал, и мы услышали нервные щелчки и неровное придыхание.       — Что это?       — Ребенок играет в приставку.       Действительно, как только он озвучил это, я распознал звучание пальцев, нервно бьющих и елозящих по джойстику.       — Ждать недолго. Можешь заварить кофе.       — Ты не хочешь объяснить…       — Это не просьба.       Все это было так чарующе любопытно, что, заваривая турку трясущимися руками, я пружинисто переступал с ноги на ногу, подгоняя плиту — только бы вернуться в магический мир шумов и узнать, чего же ждет Ирбис. Я подошел к нему, стараясь не расплескать напиток, и протянул кружку. Он сделал несколько глотков, которые я бы посчитал обжигающе горячими, снял одно ухо и впервые обратил на меня внимание.       — Спасибо, — он отхлебнул еще раз. — У тебя получается вкуснее.       — Что произошло пока меня не было?       — Камелия пыталась заняться с ним сексом. Объект сейчас в своем кабинете. Дожидается когда все уснут.       — Что будет дальше?       — Если все пройдет по моему плану, ты узнаешь.       — Кем был тот мужчина, который отчитывал тебя?       — Он занимался моей работой до меня. Я не буду об этом говорить, ты итак слишком много видел, — его еле заметно трясло.       Заметив это, я инстинктивно положил руку на его предплечье, пытаясь успокоить. К моему удивлению, он не отстранился, а только зажмурил глаза, будто пытался сконцентрироваться на своих ощущениях, а затем резко распахнул их и облокотился головой прямо на меня.       — Я не знаю, что я делаю.       — Я тоже не знаю, что ты делаешь.       — Оно сильнее меня. Я понимаю, что так нельзя, это немыслимо, но если я останусь в стороне, то не смогу с этим жить. Ты не представляешь как я себя ненавижу.       — Ирбис, я… — хотел сказать ему, что пожалел что пришел, но чувствуя, как из него буквально вытекает клей, на котором держится его личность, решил ни во что не вникать, а просто дать выговориться. — Можешь поделиться со мной, я все равно ничего не пойму.       — Не знаю, как это сформулировать. Некоторые вещи — огромные тектонические плиты… Их нельзя двинуть одним махом, этого не сможет сделать отдельно взятый человек. Для того, чтобы сломать одну систему, ты должен подчиниться другой. Став ее частью, приходится отбрасывать мелочи. А они застревают в тебе. Заноза за занозой, они не кажутся опасными и не причиняют боли до тех пор, пока их не станет слишком много, а некоторые впиваются в такие места, в которых их невозможно игнорировать. Я самый неправильный человек, который попал в самое неудобное для себя место. Я понимаю, я все прекрасно понимаю, но я не могу… — он остановился.       Сначала я подумал, что он снова подбирает нужное слово, которое в контексте нашего пространного диалога не имело никакого значения — я все равно не представлял его сути. Ирбис отстранился и выпрямился, накидывая второе ухо, а мне вмиг стало так холодно и пусто, что я поднес руку к месту, на котором только что ощущал тепло его тела и принялся его растирать.       — Началось.       Я потянулся к наушникам, но он накрыл их своей рукой, будто пытался защитить меня от того, что я должен был услышать, однако сам он, перестав дышать, ловил каждый звук, и через пару мгновений полностью растворился в доносяшихся шагах и всхлипываниях. Кто-то плакал и тяжело дышал, давился и толкался — эти звуки не казались мне знакомыми или бытовыми, но вызывали странные ощущения. Я посмотрел на Ирбиса, который упорно шевелил губами, повторяя одну и ту же фразу: “Ну давай же, Камелия, проснись, ты выпила чай, это просто чай, давай же, поднимайся”. Мальчик всхлипнул еще раз, пытаясь прикрикнуть от боли, но звук тут же стал глухим и потерялся в мокром вздохе. Я перестал контролировать мышцы на своем лице, от осознания происходящего они поползли в разные стороны — брови вверх, уголки губ вниз, горящие смущением и гневом щеки тут же остыли под сорвавшимися слезами. Это определенно были звуки секса. Но если это не Камелия, а в доме были только…       — Ирбис, что он делает?!       Он ничего мне не ответил, а только продолжал шептать. “Ну давай же, давай, все должно сработать, давай, миленькая. Зайди в комнату и спаси его”. Не знаю, сколько это продолжалось, я хотел бы избавить себя от этих звуков. Они выжигались в моей памяти как клейма, от которых невозможно будет избавиться. Руки будто отказались подчиняться разуму. Я был обездвижен, в этот момент во мне умирало что-то важное. Я вышел из этого транса резко — Ирбис ударил кулаком по столу и откинулся в кресле. Действительно, кое-что изменилось. Я услышал шаги и схватился руками за разгоряченный пластик, молясь, чтобы кто-нибудь остановил происходящее. Это была она. Она вошла в комнату!       Камелия вскрикнула. Ирбис снова ударил кулаком по столу. Мне пришлось снять наушники и как следует в него вглядеться, чтобы понять природу издаваемого им звука. Это был победный рык. Будто чувствуя, что я за ним наблюдаю, он торжественно сказал: “У меня получилось, Марк, все прошло по плану, теперь она знает”.       Мы слышали топот. Я пробыл в том доме не слишком долго для того, чтобы представить где именно они бегают. Метания продолжались еще какое-то время, я потянулся к своей кружке, чтобы смочить пересохшее горло, не заметив, что к ней тянется Ирбис. Наши пальцы ненадолго столкнулись.       В наушниках раздался выстрел. От раздавшегося треска, норовившего разорвать ушные перепонки, мы сбросили приборы почти одновременно. Все шипело. Ирбис тут же щелкнул тумблер на приборной панели, возвращая нас в дом Камелии. Он напряженно подскочил, бормоча, что “она снесла прослушку”, но переключившись на другой канал, принялся что-то считать. “Два, два, это один. Давай еще, это два. И еще, ты слышишь два или три?”. Я понял, что он считает шаги, которых казалось слишком много для троих.       “Нет, она промахнулась”, заключил он, когда после резвых удаляющихся от микрофона шлепков, мы услышали спокойный шаг и грузное приземление мужчины в кресло. Она не убила его. На приборной панели загорелась лампочка, Ирбис тут же щелкнул по переключателю, и мы услышали Камелию, рыдающую в трубку сквозь гудки.       — Куда она звонит?       — В диспетчерскую 102. Сейчас звонок пройдет по базе.       — Это пожарные? — я никогда не пользовался услугами городских служб, поэтому слабо представлял кому можно позвонить в такой ситуации. Ирбис снял одно ухо и внимательно на меня посмотрел, проверяя не решился ли я шутить.       — Запомни. Горит крыша, нужна крыша, поехала крыша. 101, 102 и 103 соответственно. Сейчас начнется вторая стадия, тебе нужно вернуться домой.       — Ты издеваешься? Я не уйду.       — Я не знаю, по какому пути все это пойдет, но сюда в любом случае приедет мой старший, и, если бедлам в том доме я объяснить смогу, то бардак, который устроился в этом — не поддается никаким протоколам. Что я ему скажу? Здравия желаю, мы тут с моим… — он задумался, подбирая нужное слово для того, чтобы охарактеризовать наши отношения. — Он меня убьет.       — Что мне делать?       — Постарайся уснуть, — он отвлекся на разговор в наушниках. — Участковый уже в пути. Я спасу этого ребенка.