KRONOS

      Все произошло настолько скоропалительно и невнятно, что мы с Розой никак не могли это обсудить. Случилась авария. Ее мужа сбил сосед, который вез своего малолетнего ребенка на занятия. Водитель с ребенком скончались на месте. Ее муж — в карете скорой помощи. Мне сообщили об этом в реанимации военного госпиталя, в который мы с Розой загремели почти одновременно. “Она наглоталась таблеток и ничего не помнит”, — тихо сказал зеленоглазый мужчина, совсем не похожий на врача. Сейчас, я даже не уверен действительно ли его глаза были зелеными.       Когда я отошел от анестезии, двое дежурных ординаторов, тихо игравших в шахматы немедленно подбежали.       — Где я? — у меня тут же пропал голос, — Что произошло?       Молодой парень, лицо которого выветривалось, как только я переставал на него смотреть, начал тараторить, что у меня обнаружилась почечная недостаточность, от чего пришлось проводить экстренную операцию. Я тут же сунул руку под простыню, ощупывая дренаж.       — Почечная… Недостаточность? Как? — ответа не последовало, один из врачей пробурчал, что мне повезло с друзьями, — Вы не могли бы заварить мне черного чаю? — тихо попросил я, смутно припоминая, что никаких друзей у меня нет.       На следующий день в палату зашел хирург.       — Я слишком тяжело отхожу от анестезии, — получилось грубо, — Опишите ход операции.       — Судя по карте, с таким тяжелым диагнозом вы не сталкивались. Мы планировали закончить все за часа три. Однако, обнаружили спайки.       — Быть не может, спайки диагностируются болями в тазу, я такого не наблюдал, — недоверчиво пробормотал я, — Как все произошло?       Оказалось, я умудрился рухнуть в обморок прямо на улице, о чем свидетельствовали одуванчиково-лавандовые синяки на моих предплечьях, бедрах и шее. Нашедшие меня люди не шибко церемонились — следы были даже на лице, вероятно, для того, чтобы прочистить мне желудок, кто-то сжимал мою челюсть с такой лютой силой, что она болезненно стонала до сих пор. Меня мучила тревога, вроде той, что чувствуешь, когда оставляешь утюг на любимой рубашке, отвлекаясь на цветение черемухи за окном. Интересно, с какой скоростью падают листья ее соцветий?       — Поэтому, проведенные манипуляции были необходимы, — продолжал врач, — Однако, все прошло замечательно, Марк Сергеевич.       — У меня шрам размером с Османскую Империю — теперь, я скинул застиранную простынь, задевая ненадежный дренаж, содержимое которого тут же пролилось.       Мужчина не стал вызывать медсестру, чтобы заменить резиновую перчатку, в которую собиралась бурая кровь из моей брюшной полости.       — Вы успокойтесь, — ответил хирург, — Не начинайте думать, что мы похитили вас в парке развлечений, чтобы разжиться лишним органом. Это миф.       — Сколько я здесь провел? — спросил я, теряя сознание. Он тут же закинул мои ноги кверху.       — Вы действительно сложно отходите. Писать жалобу на анестезиолога будем?       — Простите, я плохо соображаю, — кровь постепенно приливала к голове.       — На правах человека, удалившего девяносто процентов ваших спаек, я бы просил этого не делать. Он сейчас в бракоразводном процессе. Ох уж эти богатые пациентки.       Как только Розе стало легче, я отказался от госпитализации и забрал ее к себе. Заботиться о ней было не сложно, все равно что поливать влаголюбивый папоротник. Большую часть времени она проводила в постели, притворяясь спящей, но как только темнело, оживала и выходила в зал. Она не ела, но если мне удавалось разговорить ее, все же хваталась за сырную палочку, сворачивая ее в лист нори, скорее между делом, чем с аппетитом. В заботах о ней, я мог не обращать внимание на собственное недомогание, все это было так тянуще спокойно, безвременно, что я согласился бы прожить так всю оставшуюся жизнь.       Утром она будила меня тихими всхлипываниями, но как только замечала что я проснулся, не стеснялась рыдать объемно, заполняя комнату громовыми раскатами плача. К обеду Роза засыпала, и я ложился рядом, чтобы почитать. Коробки с поэзией, которые я заказал в порыве какой-то прошлой жизни вскоре пошли в камин — в один из вечеров я сжег эти книги, чтобы заставить ее улыбнуться. Какой черт меня дернул их приобрести? К вечеру, мы укрывались пледом, потрошили мои запасы чаев, и разговаривали.       — Мне страшно, — как-то призналась она, — Я начинаю думать, что никогда его не любила.       — Почему? — я вяло перетасовал колоду, доставшуюся мне от Лалы. Сколько бы мы не играли в “дурака”, козырем оказывался червовый король. Будто по волшебству, я вынимал именно эту карту. Несчастливую, выставляющую меня дураком.       — Мне станет легче, если я заставлю себя в это поверить. Я повторяю перед сном, что ненавидела его, выдумываю, каким мерзким он был. Выискиваю случайные моменты нашей жизни, и дорисовываю скандалы. Или драки. Это несправедливо, знаю. Он никогда этого не делал, — она всхлипнула, — Никогда. Он был идеальным мужем, я чувствовала что все закончится именно так, что я потеряю его, потому что все это слишком хорошо, чтобы быть частью моей жизни. В ней хорошее не длится дольше дня, а он подарил мне несколько лет бездумного праздника. Пришло время расплаты. Знаешь, чего они не знают?       — Кто? — я походил придворной картой, чтобы выяснить сколько козырей досталось Розе.       — Боги! Эти ничтожества. Они не знают, что мне нечем платить. Я не была ему ровней. Он говорил, что прошел через ад, но в отличии от многих, решил что он закончится на нем, не хотел передавать эстафету. Я никогда тебе не рассказывала, он бы не разрешил, но в детстве его насиловал друг отца. Сейчас он мертв, — она внимательно на меня посмотрела, — А тебе все равно.       — Ты права, мне плевать. — Я знал, что Роза слишком увлечена своей речью, чтобы замечать мои ремарки, и мог говорить все что угодно.       — Он говорил, что проклят этой жизнью, поэтому так бережно относился к чужой. Таких людей просто не бывает. Он был последний. И умер так нелепо. Надеюсь, этот сосед горит в аду. У меня не выходит вытравить эти чувства. Я ненавижу его за это. Я заставлю себя ненавидеть, иначе не смогу продолжить.       В любой другой ситуации, я бы непременно остановил ее монолог, мне не нравилось, когда люди говорят о любви, тем более, если она не совместима с жизнью. В последние дни, это задевало меня особенно, отзываясь прямолинейной тошнотой, которую я списывал на ревность. Роза мне нравилась. Она грела свои ноги о мои бедра, вспоминая как нелепо он ел мороженое, стирая каждую упавшую на стол каплю. Я не мог бороться с погибшим идеалом, от которого осталась только любовь. Любовь. Что я мог против нее?       — На твоем месте, я бы погрузился в его отсутсвие. Это тоже часть вашей любви. А может, она становится такой настоящей, только когда ее теряешь.       — Откуда тебе знать, — Роза не хотела меня обидеть, я знал это, как и то, что должен воспринимать это как достоинство, не дефект. И все же, мне стало не по себе, — Ты никогда никого не любил.       — Может и любил, просто не понимал этого, — я улыбнулся.       — Поверь, ее ни с чем не спутаешь. Голод можно игнорировать, страх — победить, боль — перетерпеть. С любовью так не выйдет. Она заметная. Как мазнуть черной краской по картине весеннего пруда с кувшинками, — она откинулась на спинку, почесывая шею.       — Помнишь те книги, которые мы сожгли? Дрянная поэзия, не помню как она была сложена, но там говорилось, что любовь противоестественна любому приличному человеку. — Роза не слушала. —Сводить тебя в душ? — без всякого эротизма и стеснения предложил я.       Роза перебралась ко мне на колени, и я подхватил ее на руки, совсем не тревожась о своих швах.       — Я ведь совсем не в порядке, — спросила она, начав плакать, как только я включил воду. — Сделай погорячее, — я провернул кран, — И еще.       — Я не буду тебя успокаивать, чувствуй что хочешь, — я намазал ее волосы кремом, чтобы прочесать колтуны, — Кстати, ты не знаешь куда подевался наш кот?       — Наш? — спросила Роза.       — Мой, наш. Это ты сделала ему миску из мозаичной тарелки с Искандером Македонским. Я выложил за нее целое состояние, а теперь она покрылась слизью от корма.       — Говорят, животные уходят когда умирает кто-то из близких. Да, действительно это мой кот. Ай! — я, наконец, вычесал клок спутанных волос, цепляя их к влажной стене.       — Потерпи. Ты говорила что чем хуже женщина себя чувствует, тем лучше она должна выглядеть.       — Я не чувствую себя плохо. Я вообще ничего не чувствую. Только когда ты царапаешь меня бритвой, — она с надеждой заглянула мне в глаза, и добавила, совсем по-детски, — Можешь сделать это еще раз?       — Если я откажусь, ты сделаешь это сама? — спросил я, намыливая ей голову.       — Так я обретаю контроль, — ответила Роза, цепляя лезвие с душевой полки.       — Ты теряешь его.       — Какая разница, если это работает. Держи, я сполосну волосы сама.       Я аккуратно расчертил ее до крови, завороженный своими действиями. Мне захотелось лизнуть ее руку. Я подумал, что в организме не хватает железа. Вскоре, ей стало душно, и она отправилась спать, а я — мыть посуду, чтобы проснувшись на утро повторить сегодняшний день.       Завтрак. Полуденное чтение, сбиваемое неразборчивыми словами полуспящей рядом женщины. Ужин, выбранный мной по алфавитному порядку приложения доставки. Мы ели только чтобы набраться энергии для игры в “дурака”. Роза вела бессмысленный счет, ожидая наступления темноты. Мы шутили, что единственное чудо случившееся с нами за последний месяц, это полностью восстановленные циркадные ритмы, по которым никто из нас не жил с рождения.       Через неделю, меня начало раздражать, что она носит мое белье. Спросив Розу, нужно ли ей что-нибудь из дома, я получил резко отрицательный ответ, и дождавшись, когда она уснет, стащил ключи.       Подходя к периметру, я ожидал что электрические датчики не сработают — мы обесточили дом, чтобы не платить за электричество. Они сработали. Я позвонил Розе, ожидаемо, ее телефон был отключен. В доме определенно кто-то был. Неужели они не гнушились трауром, чтобы выкрасть то немногое, что они с мужем успели обустроить? Это злило, и еле припоминая ненадежный, тянущий шов, который непременно бы разошелся, если бы меня толкнули на землю, я двинулся к двери.       Она не была заперта, более того, узкая бетонная плитка, ведущая к стеклянной двери была очищена от снега. Войдя, я понял что даже теплые полы, которые покойным муж Розы находил непомерной для его зарплаты тратой, были включены на полную мощность. В зале никого не было, кухня была опустошенной и чистой, поэтому я поднялся на второй этаж, решив что Роза могла заявиться сюда, пока я спал, чтобы окунуться в воспоминания о своей идеальной жизни.       Войдя в спальную, я сразу же двинулся к шкафу, игнорируя расправленную постель, и принялся искать нужные мне вещи. Открыв ящик, я отодвинул чистое белье покойника, натыкаясь на заморочистые пеньюары, иные из которых не были состираны.       За время, проведенное с Розой, я совсем перестал ею брезговать, и улыбнулся, вспоминая что она могла спокойно зайти в туалет, чтобы сесть мне на колени, и начать очередной сумбурный разговор, а затем попросить не смывать, чтобы пописать следом. Так она “спасала планету”. Я распихал ее трусы по карманам, ругая себя за то, что не прихватил пакета. В комнату вошли.       — Ты кто такой? — срываясь на крик спросила женщина, — Вор!       — Постойте, — я попытался успокоить домработницу, — Кто разрешил вам входить без разрешения? Роза запретила делать здесь уборку, или она неясно выразилась?       — Уборщица? Роза? — женщина прикрыла рот дряблыми руками, сверкая объемными полудрагоценными кольцами, — Да как ты смеешь?! Это дом моего сына! Где эта мразь?!       — Да прекратите вы кричать, объясните как сюда попали, — сказал я, подходя ближе.       Она презрительно оглядела меня, останавливаясь на набитых трусами карманах, а затем подошла ближе, чтобы дернуть за торчащее кружево, поднимая его к глазам.       — Сволочи, — задыхаясь проговорила она, — Собачьи дети! Он же даже не успел остыть, а она… Вы… Чем вы занимаетесь?! Потаскуха!       — Вы все не так поняли, Роза сейчас… — до меня медленно доходило кем является эта женщина, — Я просто сосед. Мы дружили. Все не так!       — Я всегда говорила что эта бездомная тварь ему не ровня, знала что она проститутка, — не унималась свекровь Розы, — Ты убил моего сына, чтобы избавиться от него? Вы все подстроили? От нее нужно было этого ожидать, она же только и говорит что о маньяках и убийцах, она же восхищается ими! Неприкрыто! Вы убили моего мальчика, — оседая на пол шептала женщина.       Я решил не вмешиваться в помешательство, все еще припоминая что после смерти Лалы вел себя не лучше, утешая себя только тем, что как только станет легче, я возьму канистру с бензином и сожгу целый мир, чтобы заставить его прочувствовать собственную утрату. Некоторые люди имеют дурную привычку страдать тихо, но когда объем боли больше не может уместиться в хрупком человеческом теле, она вырывается самым неожиданным способом. В случае этой женщины, проклятиями в сторону распутной невестки. Приятный самообман выстраивающий хаотичную логику смерти. Я не сопротивлялся, даже когда она принялась колотить меня по груди, стеная о том, каким прекрасным был ее ребенок. Красивый. Успешный. Достойнейший из рода человеческого — в этом мнении сходились все, кто его знал.       — Я знаю, — повторял я, гладя ее по волосам, — Я знаю, он был замечательным. У него все хорошо. Я это знаю.       Она немного успокоилась, вероятно решив, что если бы я действительно убил его, чтобы переспать с его женой, то не стал бы соглашаться с его величием. Приобняв друг друга, мы спустились на кухню.       — Он любил кофе, — тихо сказал я, — Насколько я помню, варил самый лучший.       — … Самый лучший, — повторила она, — Мой сыночек. Он не хотел меня видеть, не позвал на роспись. Это потому что стеснялся своей жены, я знаю. А теперь, теперь… Может, он не хотел меня видеть потому что они не успели жениться? Тогда, этот дом достанется мне. — Женщина невнятно лепетала, пытаясь понять холод со стороны своего ребенка, уже покойника, холодного взаправду.       — Я сбегаю за Розой, посидите здесь, — поставив напротив нее белоснежную кружку сказал я, — Вы не успеете допить, а мы уже вернемся.       Оказавшись у своего дома, я заметил мятый конверт, воткнутый в проем. Неужели она ушла? Мы не могли разминуться. Я не стал вскрывать записку, убрав ее в задний карман, чувствуя запах какой-то далекой чистоты, стирального порошка, белого кусочка мыла. Толкнув дверь, я обнаружил, что полы вздулись от воды. Она была всюду. Казалось, ей не было края.       — Роза, мать твою, ты знаешь сколько стоит замена паркета? — прорычал я, шлепая в сторону ванной, — Я никогда не говорил тебе чувствовать себя как дома, ты, мать твою, в гостях!       Распахнув дверь ванной, я столкнулся с густыми клубами пара. В последнее время она все чаще пыталась заживо сварить себя в кипятке. В такие моменты ее белая кожа становилась настолько нежной, что могла бы повторить форму дыхания, если оно было достаточно близким.       — Ох, — только и смог выдавить я, — О, нет. Нет-нет. Роза. Зачем?!       Она не слышала. Только сидела, странно разложив свои вездесущие ноги. Вода была красноватой. Не прозрачной или розовой. Не алой, а слегка подкрашенной запахом ржавчины.       Я обхватил ее тело, прислушиваясь к дыханию, которого, казалось, не было. Одежда тут же наполнилась тяжестью. “Все будет хорошо”, повторял я, “мы сейчас все исправим”. Нет времени ее переносить, нужно оказать первую помощь здесь. Я не мог опоздать, я не могу потерять ее, вертелось в голове, когда я стягивал раны. Благо, кровь не растекалась лужей, что говорило бы о том, что задеты артерии. Она била небольшими фонтанчиками сразу в нескольких местах. Как только я перекрывал один ключ, тут же находился новый, в этот раз она двинулась дальше рук, будто обнаружила, что на них не заканчивается ее остывающее тело.       Закончив перевязки, я аккуратно поднял ее на руки, перетаскивая в спальную. Мои собственные швы тут же разошлись. В дверь стучали.       — Вон! — выкрикнул я, — Катись к чертям!       Роза приоткрыла глаза. Жива. Положив ее на кровать, я поднес телефон к ее рту, а затем лег на ее грудь, чтобы услышать ровное биение сердца. В окне бесшумно застыла тень. Плевать. Я сжал ее руки и уткнулся носом в волосы, стараясь не давить на грудную клетку, а только слушать, как клапан легочного ствола гоняет кровь. Левое предсердие, правый желудочек, аортальный и митральный клапаны. Мокрый, объемный и слегка теплый стук, он отозвался в моем теле дрожью, поэтому как только я переставал его слышать, ненадолго засыпая, тут же вздрагивал, понимая что мир грез не такой уж и уютный, даже опасный, ведь во сне никогда не услышишь целую жизнь, которая раскачивается на волне дыхания, подгоняемая ровным стуком. Тук-тук.