Долгое прощание

      Феб ужом вился вокруг своей невесты, пребывание на краю жизни и смерти открыло ему глаза на некоторые истины. Умри он молодым и бездетным, то уже через пару лет о нём никто и не вспомнит. Второе — это то, что богатое приданое редко сочетается с красивой невестой, так что в этом плане невероятное везение. Третье — любая даже самая прелестная цыганка не стоила тех неприятностей, в которые он попал по её милости. Флёр-де-Лис некоторое время дулась на Феба, но вскоре оттаяла и он вновь стал желанным гостем в доме. На этот раз бравый шевалье вполне искренне изображал склонность к своей невесте, что не укрылось от ревнивого взгляда подруг Флёр-де-Лис и самой мадам де Гонделорье. Договорились официально огласить помолвку и организовать небольшой вечер в доме невесты. Феб озаботился новым нарядом, ему хотелось предстать перед наречённой во всём великолепии. Для этих целей капитан занял у сослуживцев и у забияки Жеана Фролло некоторую наличность. Увлечённый приятными хлопотами капитан упустил из вида цыганку. Покуда Флёр-де-Лис не упрекает его и благонравно не вспоминает об этом досадном недоразумении, то ему не о чем беспокоиться. Хотя после помолвки он возьмётся плотнее за выкуривание цыганской крысы из собора.       Эсмеральда же ни на минуту не забывала о своём возлюбленном Фебе, её мало-помалу начинало беспокоить отсутствие вестей о капитане. Архидьякон на вопросы о Фебе отвечал скупо и вообще отцу Клоду явно нездоровилось, он часто пугал её своим мертвенным видом, который в свете луны становился ещё более зловещим. Священник слабел на глазах, его походка сделалась неровной, волосы совершенно поседели, а глаза пылали каким-то затаённым огнём. Он всё так же рассказывал ей интересные вещи и выслушивал её истории о цыганах и странствиях. Девушка всё больше проникалась к нему доверием, словно он был утраченный отец, тот, кто самой природой был призван защищать её и лелеять. Эсмеральда от Квазимодо слышала только хорошее об архидьяконе, горбун нескладно поведал, каким замечательным человеком был священник. Как он в одиночку воспитывал брата и самого Квазимодо, как помог Гренгуару получить образование. Эсмеральда припомнила, что нечто такое упоминал Пьер в самый первый вечер их знакомства. Она уверилась в добрых намерениях священника, в его отцовской любви к ней, иначе ведь и быть не могло! Феб не стал бы обращаться к дурному человеку. И всё же её тревожило, что священник явно избегает разговоров о капитане. Что же это могло значить?!       Другой докукой стал горбун, он оставлял её в покое только вечерами, когда она выходила на прогулку в сопровождении священника. И даже в этом случае девушка не была уверена, что звонарь, таясь в тени горгулий и статуй, не следил за ними. Его уродство больше не пугало её и даже вызывало известное сочувствие. Но его странное поведение и некоторая экзальтированность заставляли девушку чувствовать себя неуютно. Он покорно исполнял любой её каприз, правда красавцу нервировало, что горбун следил за тем, как она играет с Джали или поёт. Много раз цыганка хотела пожаловаться священнику на поведение его воспитанника и всякий раз останавливалась, ведь сострадание в её душе перевешивало раздражение. Памятуя о наказе архидьякона, Эсмеральда старалась не появляться днём на крыше собора, но иногда она при помощи Квазимодо нарушала этот запрет. Уж слишком красавица любила солнце, чтобы прятаться от него.       Однажды она наблюдала за площадью с края крыши, за башней Сен-Жан-ле-Рон ей был открыт хороший обзор на дом с балконом, что располагался напротив собора. Девушка вспомнила, как по приглашению сестры капитана попала в этот дом и какие горькие минуты унижения пережила там. Но как же был мил и благороден Феб! Чувствуя его любовь и поддержку, она была готова закрывать глаза на уколы этих разряженных кукол. Что ей за дело до спесивых девчонок, одетых в атлас и бархат, ведь она, по уверению самого капитана, была владычицей его сердца! И сейчас, всматриваясь в этот дом, она нежно улыбалась. Вдруг её внимание привлёк ладный всадник на белой лошади. Девушка тихо вскрикнула и медленно опустилась на пол. Встревоженный Квазимодо проследил за её взглядом и увидел нарядного капитана, горбун сокрушённо вздохнул. Вот, значит, какой мужчина был ей нужен, не старый, как архидьякон, и не уродливый, как сам Квазимодо! Она выбрала себе возлюбленного под стать, такого же прекрасного и молодого. Он тихо произнёс, скрежеща зубами:       — Проклятье! Так вот каким надо быть! Красивым снаружи!       Девушка с иступлённой радостью смотрела на всадника, тот уже спешился и, привязав коня, скрылся в доме.       — О, мой Феб! — воскликнула девушка, простирая к нему руки. — Он зашёл в этот дом, жестокий, а его Эсмеральда все глаза выплакала, ожидая его!       Квазимодо со скорбным выражением лица следил за ней, наконец он решился потянуть её за рукав. Девушка обернулась.       — Хотите, я его приведу? — тихо спросил горбун.       — Да! — она схватила его огромную руку. — Приведи его, я буду любить тебя за это! Пожалуйста, поспеши!       — Я вам приведу его, — сказал он слабым голосом и опрометью бросился с лестницы, задыхаясь от рыданий.       Квазимодо пересёк площадь и затаился почти под самым балконом, он напряжённо следил взглядом за Эсмеральдой, которая осталась ждать его на крыше. Шло время, подъезжали гости, кто-то бросил ему мелочь, приняв за побирушку, горбун оставил монеты лежать в пыли. Сегодня состоялся вечер помолвки, оглашение провели в соборе Нотр-Дам, Квазимодо и Эсмеральда не знали, что праздничный колокольный звон предназначался милому Фебу и Флёр-де-Лис. После оглашения капитан отлучился домой, чтобы сменить платье, вот тогда-то его и заметила с крыши собора влюблённая цыганка. Квазимодо прождал до глубокой ночи, которая из-за новолуния была черна и непроглядна. Постепенно разъехались все гости, в первом часу ночи кто-то вышел на балкон. Квазимодо стал невольным свидетелем нежнейшей сцены, он не слышал воркования двух голубков, но о многом мог догадаться. Тяжёлая свинцовая ненависть овладела звонарём. Этот красивый господин, столь любимый маленькой плясуньей, совершенно не печалился о ней, он отдавал должное красоте другой девушки и при этом выглядел совершенно счастливым. Наконец парочка зашла обратно в комнаты, а спустя некоторое время слуга вывел лошадь капитана и привязал её. Квазимодо увидел капитана, выходящего из ворот дома. Красавец подошёл к лошади, отвязал её и уже вознамерился на неё сесть, как из мрака вынырнула огромная фигура звонаря. Лошадь шарахнулась, Шатопер чертыхнулся, в свете ещё ярко освещенных окон он узнал звонаря Квазимодо.       — Чего тебе надо? — грубо поинтересовался капитан.       — Пойдёмте за мной, — Квазимодо махнул рукой в сторону собора. — С вами желает говорить женщина. Женщина, которая вас любит, — последнюю фразу он произнёс совсем глухо.       Феб, который в этот вечер выпил немного и почти не захмелел, быстро сообразил, что к чему.       — Ты про цыганку? — спросил он, трогая на всякий случай шпагу.       Квазимодо напряжённо всматривался в розовые губы Шатопера, на подрагивание золотистых усов.       — Да! — он кивнул головой. — Да, она.       Шатопер задумался, он не знал, с какой целью его зовёт эта цыганка. Быть может, она хочет довершить начатое и страшный горбун ей в этом поможет. Либо, и тут он про себя усмехнулся, дурёха полагает, что с его помощью выберется из той крысоловки, которая зовётся собором Нотр-Дам. Здесь можно было бы послать горбуна к чёрту и отправиться к себе. Или воспользоваться удобной возможностью увести глупышку и сдать её дежурившим у собора солдатам. Когда ещё он сможет проникнуть в монастырь при соборе? Сейчас был удачный во всех отношениях момент. Феб опять привязал лошадь и кивнул горбуну. Они пробирались в темноте через площадь и по тёмным коридорам монастыря, Квазимодо провёл Феба в помещение, где зажёг фонарь. После они поднялись на башню, Эсмеральда находилась всё там же, увидев капитана и горбуна, она побежала им навстречу. Феб опешил, когда прелестная, как нимфа, девушка кинулась ему на шею.       — Мой господин, вы пришли за мной! — восторженно смеялась она, покрывая поцелуями шею и губы капитана.       К несчастью для архидьякона, он эту ночь провёл во дворце епископа, с которым засиделся допоздна, обсуждая дела приходов и непростую ситуацию в королевстве. Луи де Бомон, которому покровительствовал фаворит короля Оливье ле Дэн, справедливо полагал, что его патрон нажил себе слишком много непримиримых врагов. Удачливый, наглый, вызывающе сибаритствующий брадобрей одинаково злил всех. В народе его не любили из-за фламандского происхождения и влияния на короля, простой люд иначе как Дьяволом его не величал. Аристократия не могла смириться с тем, как нестерпимо выпячивался этот простолюдин, вознесённый прихотью судьбы на самую вершину. Епископ полагал, и Клод был с ним вполне согласен, что после кончины короля (об этом было сказано самым тончайшим шёпотом), следует ожидать смут в королевстве. Также он считал, что время его покровителя на исходе. Они с Клодом допили вино из виноградников Шальо и сменили тему, чтобы шпионившие за ними слуги не могли составить чёткое впечатление об их беседе. Клод впервые за последнее время уснул почти спокойно, раны, которые он себе без устали наносил, привычно ныли и зудели. Он удивлялся выносливости своего тела, которое без устали занималось процессом заживления. Последней его мыслью перед тем, как погрузиться во мрак, стала Эсмеральда, прекрасная и недосягаемая.

***

             В это время Феб дрогнул, он обнял красавицу и впился в её губы страстным поцелуем. Он и так находился немного на взводе из-за того, что Флёр-де-Лис — эта бессердечная кокетка, распалив его желание, так и не дала себя даже обнять как следует. Капитан полагал, что перед тем, как попасть домой, наведается на улицу де Глатиньи, чтобы утолить плотский голод. Но, когда к тебе в объятия бросается обольстительная девица, то кто он такой, чтобы отказываться? Нет, Феб прекрасно помнил, что она его чуть не прикончила, и досада на цыганку всё ещё крепла в его душе. Но месть всегда можно было свершить позже. Квазимодо отвернулся, чтобы не видеть, как двое голубков ласкают друг друга. Но, если Фебу присутствие горбуна не сильно вредило, он, как человек компанейский, не имел ничего против свидетелей, то Эсмеральда в какой-то момент отстранилась от него и с тревогой обернулась на звонаря.       — Господин Феб, уйдём же отсюда, — прошептала она, упираясь руками в могучую грудь своего героя.       — В чём дело? — капитан обернулся на Квазимодо. — Ах, тебя пугает это чудище. Удивительно.       — Пойдёмте ко мне, заберём Джали и уйдём из этого места! — страстно произнесла цыганка.       Феб согласился, девушка взяла у Квазимодо фонарь и медленно велела горбуну пойти прочь, заметив, что он собирается что-то возразить, красавица нахмурилась.       — Уходи! Ты здесь больше не нужен! — затем, устыдившись своей грубости, она уже более мягко попросила горбуна послушаться её и даже погладила его по плечу.       Квазимодо обомлел от счастья, хоть ему не нравилась идея оставить плясунью одну с капитаном, но противостоять ей он не мог. Она потребовала, чтобы он ушёл к себе в звонницу и несчастный повиновался, только однажды он с тоской обернулся на удаляющийся огонёк. О, горе ему, уродливому и кривому! Всю ночь горбун провёл, свернувшись на боку и уставившись на серую стену перед собой, он беззвучно плакал, как в детстве, когда хотел скрыть от архидьякона, что его в очередной раз обидели причетники. У Квазимодо болело сердце и сбивалось дыхание, он призывал к себе Азраила, и тот полуобморочный сон, в который звонарь погрузился на рассвете, был подобен смерти.       Эсмеральда привела Феба к себе, закрыла за ним дверь и суетливо принялась собирать в мешок свои нехитрые пожитки: второе платье послушницы, гребень, пару лент. Но тут капитан подошёл к ней сзади и, прижавшись всем телом, обхватил руками её груди.       — Ах, мой Феб, — вскричала девушка, не столько польщённая подобным натиском, сколько испуганная. — Прошу вас, надо спешить, позже…       Она не договорила, так как он уже повалил её на пол, задрал подол платья и завозился, освобождая нужную часть тела. Её объял ужас, она обернулась и увидела иступлённое от страсти лицо, это не был её прекрасный шевалье, он превратился в зверя, похотливого и жадного. Джали в панике заблеяла, козочка кинулась на капитана и боднула его, Феб выругался и со всей силы пнул животное, коза отлетела к стене и сильно ударилась об неё. Эсмеральда закричала, но уже в следующее мгновение её рот зажала широкая ладонь. Пригвождённая, как муха, тяжестью его тела, она с ужасом почувствовала, что нечто продолговатое и влажное искало верный путь, просунувшись между её ягодиц. Страх затопил сознание, она кричала и извивалась, пытаясь вырваться из железных объятий, но он был явно сильнее. Её пронзила острая сводящая с ума боль, задрожали руки, всё тело начали сотрясать ритмичные толчки. Она напряглась, что вызвало у Феба только больший восторг и воодушевление, он укусил её за плечо. Славная девчонка, он почти не заметил, что она невинна, сейчас им владел исключительно инстинкт. В этом безобразном по своей сути акте для него соединилось мстительное чувство — слишком много неприятностей принесла эта маленькая дрянь, с восторгом — всё же девушка была очень хороша. Когда она обмякла, потеряв сознание, он не сразу понял это, продолжая двигаться с яростью торжествующего самца. Он не стал изливаться в неё, предпочитая сделать это на её безжизненную спину, богатый опыт говорил ему, что множить бастардов было неразумно. Закончив, Феб откинулся на спину, тяжело дыша, повернув голову, он увидел, что девчонка лежит неподвижно. Он посмотрел на себя, на свой орган, испачканный кровью и, пожалуй, впервые в жизни капитан устыдился. Козочка стонала, лёжа в том месте, куда её отбросило мощным ударом сапога. Феб достал носовой платок, обтёр девушку, затем поднялся и поправил своё платье, платок он выбросил в открытое окно. Феб осторожно перенёс цыганку на ложе, у него уже не было никакого желания выдавать её властям. Фонарь ещё давал свет и капитан со странным щемящим чувством рассматривал бледное красивое лицо. «Какая же я скотина!» — с горечью подумал Феб. Ведь он не хотел её насиловать, просто так совпало. Вечер рядом с невестой, выпитое вино, красота цыганки. Да и откуда ему было знать, что, пройдя через тюрьму и пытки, она всё ещё будет девицей? Иначе бы он не стал. Хотя здесь даже он почувствовал всю фальшь этой мысли. Конечно бы стал, Феб привык брать своё, его объяло отвращение к себе. Капитан взял фонарь и вышел, закрыв за собой дверь.       С великим трудом он выбрался наружу, погасил фонарь и бросился через площадь к тому месту, где его ждала привязанная лошадь. К счастью, никто не прельстился его скакуном, да и в доме невесты не заметили, что капитан куда-то пропал, оставив коня. По дороге домой его ещё раз посетили горькие мысли. Она не была первой, он и до этого не раз прибегал к грубой силе, если попадалась особенно несговорчивая девка. Только всё завершалось обычно к обоюдному удовольствию сторон, приобретая оттенок эротической игры. Сейчас всё было иначе. Придя к себе, он сам плеснул воды из кувшина в чашу, его лакей по случаю праздника был отпущен. Феб пытался охладить пылающее лицо, на душе было гадко. Уже почти рассвело. Глупая цыганка! Он пытался вызвать в себе злость, которая бы усмирила не к месту проснувшуюся совесть. Но это ему не удалось, тогда Феб неохотно подошёл к платяному шкафу, где на дне своего походного сундука нашёл некий предмет, замотанный в тряпьё. Это было старинное золотое распятие, украшенное драгоценными камнями, последний подарок матушки, который он должен был передать своей будущей жене. Криво усмехнувшись, капитан запихнул вещицу в кошелёк, после чего вновь куда-то вышел.