Сестра Гудула так и не дождалась казни ненавистной цыганки. Узнав от архидьякона, что эта тварь вместе со своей козой будет повешена, она было возрадовалась. Но тем горше оказалось разочарование, когда ей сообщили богомолки, что цыганка попросила убежище в соборе Нотр-Дам. Да есть ли справедливость на этом свете?! Две недели сестра Гудула пребывала в странной задумчивости, в её заплутавшем тёмном разуме, как яркая звезда, зажглась идея отмщения. Цыгане забрали малышку Агнессу, а Пакета своими руками уничтожит одну из них. Когда её в очередной раз пришла навестить кузина Мари Жаган, урожденная Прадон, вретишница решила действовать.
— Позови сыновей, нужно, чтобы они помогли мне выбраться отсюда, — велела спокойная с виду Пакета.
— Но как же! — всплеснула руками Мари.
— Ты ведь желаешь получить тот участок земли в Реймсе, который мне отошёл от твоего отца? — спросила женщина немного насмешливо. — Иначе ты бы не таскалась сюда так часто.
— Как тебе не стыдно, — попыталась усовестить её кузина.
— Неважно, — нетерпеливо прервала женщина. — Освободи меня и приюти на пару недель, потом наведаемся к нотариусу и я составлю завещание в твою пользу, иначе всё отойдёт короне.
Но, когда вечером Мари пришла в сопровождении рослых сыновей, несносная вретишница уже передумала. Она гаркнула на начавшую возмущаться кузину и отрывисто поблагодарила племянников, те почли за благо не перечить «тётушке».
— Пакета, есть ли у тебя совесть, сестра? — в полголоса возмущалась Мари, сердито хмуря светлые брови.
— Я не смогу, — произнесла, не слушая её, затворница.
— Что не сможешь? — тревожно спросила кузина. — Не сможешь отписать нам землю?
— Не смогу достать ту тварь, что засела в соборе, — сестра Гудула клацнула зубами. — О своей земле не волнуйся, к осени придёшь сюда с нотариусом, я всё подпишу, — она отошла от решётки.
Мари ещё долго ворчала, после смерти мужа и отца женщина чувствовала себя одиноко. Единственная её родственница и та с ума сошла, сыновья привели невесток, девушек хороших и работящих, с ними было весело, но женщине не давало покоя завещание отца. В прошлом году, когда хозяин лавки по торговле медной утварью Майе Прадон отошёл в мир иной, его единственная дочь была как громом поражена известием, что покойный родитель оставил хороший кус земли в Реймсе своей племяннице Пакете Гиберто. Означенную Пакету следовало искать в Роландовой башне, где она была заточена как молящаяся женщина. Единственной просьбой лавочника к вретишнице была ежедневная короткая молитва в память о нём. Пакета, казалось, не удивилась распоряжению дяди, она молча кивнула, когда нотариус зачитал ей завещание и попросил приложить её палец в знак того, что она вступает в права наследования.
— Я умею писать, — коротко произнесла затворница, потребовала перо и поставила размашистую подпись.
Мари все эти годы единственная проведывала несчастную Пакету, отец даже ругался на дочь, что она ходит к этой «гулящей девке из Реймса». И вот надо же! Оставил прекрасный участок пахотной земли вместе с домом безумной Пакете. Мари пыталась по горячим следам переоформить завещание, предлагая кузине отписать всё племянникам, но вретишница проявила непонятное упрямство.
— Мы с твоим отцом квиты, — сказала она, улыбаясь чёрными губами. — Он получит молитвы и прощение, а я землю.
— На что она тебе?! — не унималась Мари.
— А пусть будет, — женщина взъерошила седые космы, отчего стала похожа на злую ведьму.
Нотариус мэтр Тибо, брат ректора коллежа Торши, стал оказывать услуги и безумной сестре Гудуле. Через него женщина продлила договор с арендодателями и он же хранил полученные средства за пользование землёй. Пакета равнодушно принимала расписки нотариуса и упрёки Мари. Видимо, упрямство было у них в крови, Мари продолжала таскаться к Роландовой башне, принося еду и тёплые вещи, которые Гудула не принимала. Дочь лавочника не уставала надеяться, что всё разрешится наилучшим способом. Всё же Пакета явно не дружила с головой, других родственников у неё не было и вряд ли она долго протянет в этой крысиной норе. Но прошёл год, а затворница и не думала отдавать душу Богу, напротив, с появлением в Париже цыган она словно ожила. Мари знала о том, какая беда приключилась с её кузиной и какую роль в этом всём сыграли цыгане. Но почему из всех грязных оборванцев Пакета обозлилась на хорошенькую плясунью, было совершенно непонятно. Разве то, что девушка была примерно одного возраста с покойной Агнессой, доживи девочка до наших дней, не должно было смягчить сердце матери?
Но Мари слишком плохо знала Пакету. Огонёк ненависти, затеплившийся при виде танцующей девчонки, успел разрастись до бушующего пожара. Возможно, Пакета Шантфлёри пожалела бы цыганочку, но не сестра Гудула. Долгие годы в каменном мешке выстудили из её сердца любое стороннее сочувствие, вретишница словно окостенела в своём горе. Теперь, помимо слёз о загубленной малютке, в груди затворницы пылала жажда мести. Око за око! Если бы её крошку не сожрали цыгане, то ей бы сейчас было почти семнадцать лет. Она была бы такой же красоткой, как эта богомерзкая цыганка, у Агнессы отбоя не было бы от добрых женихов, девушка могла выйти замуж за хорошего парня и родить Пакете прелестных внуков! Так же, как Пакету лишили единственной радости, так же и она отнимет жизнь у этой цыганской чумы!
— Мне нужно увидеть архидьякона, — сказала женщина расстроенной Мари. — Приведи мне его!
— Ты в своём уме? Я к этому чернокнижнику боюсь подходить! — замахала на неё руками кузина.
— А я тебе говорю, приведи мне его, — заскрежетала зубами Пакета. — Иначе собачий хвост тебе, а не земля!
Оскорблённая кузина в сопровождении сыновей отошла от Роландовой башни, но по мере удаления от сумасшедшей затворницы всё большие сомнения одолевали Мари. Шаги становились короче. С этой сумасшедшей станется лишить племянников земли. Женщина сжала губы, она хлопнула старшего сына по спине и, когда тот обернулся, сказала:
— Мне нужно наведаться в собор Нотр-Дам, пойдём, проводишь меня, а Жиль пусть идёт домой.
Братья переглянулись, но спорить не стали, младший повернул к дому, а старший проводил мать к мосту. Путь, пусть и недолгий, заставил дамуазель Жаган изрядно понервничать. Колокола звонили повечерие. Удастся ли ей вызвать отца Клода? Да и зачем она в очередной раз идёт на поводу у полубезумной Пакеты? Только не могла Мари забыть, какой славной девчушкой была когда-то затворница. В детстве они довольно часто виделись до того, как отец смог перебраться в Париж. Мари завидовала Пакете, что её отец был трубадур, пусть и старый, но всё ещё сладкоголосый. Её матушка, сестра отца, была женщиной кроткой и ласковой, Пакета росла прелестной девочкой, такой милой и смешливой. Когда до них дошли слухи о том, что девушка пошла по рукам и стала падшей женщиной, покойный Майе Прадон запретил любые упоминания о ней. И всё же он поехал на похороны сестры и вернулся домой мрачным, как туча, на вопросы родных отвечал отрывисто и неохотно. Мари тогда уже жила с мужем отдельно, но часто наведывалась к отцу и брату, она, укачивая на коленях младшего сына, всё пыталась выяснить, как же там бедняжка Пакета. Но отец сделал страшные глаза и обругал дочь глупой коровой, пришлось сменить тему. Когда в следующем году стало известно, что племянница родила вне брака дочь, то честный лавочник слёг на несколько дней, все опасались, что это чума. И Чёрная смерть действительно наведалась в их дом, вот только забрала она старшего брата Поля со всей семьёй и матушку, отец каким-то чудом остался невредим. Похоронив всех родных, Мари с семьёй перебралась под родительский кров, так они и жили все вместе вплоть до смерти старшего Прадона в прошлом году. У семьи было не так уж много средств, драгоценная земля не должна уплыть из рук!
В этот вечер удача, которая весь день стояла спиной к суетливой дамуазель Жаган, решила, наконец, смилостивиться над ней. Едва они с Шарлем подошли к собору, как Мари с радостью увидела высокую фигуру архидьякона. Он шёл с непокрытой опущенной головой и выглядел так мертвенно-бледно, что добрая женщина подумала было оставить эту затею с просьбой Пакеты, но требовательный внутренний голос принудил её осторожно приблизиться к священнику. Тот не сразу заметил их с Шарлем, только слабый оклик заставил его остановиться и рассеянно посмотреть на них.
— Здравствуйте, ваше высокопреподобие, — поздоровалась женщина, сын вежливо поприветствовал священника.
— Да? — он смотрел на неё пытливо и недовольно.
— Мне, право, неловко, только вот моя кузина, та, что сейчас молится в башне Роланда, очень желает вас видеть, — зачастила Мари.
— Сестра Гудула? — уточнил архидьякон.
— Да, она самая, очень вас просила прийти, — женщина избегала смотреть ему в глаза, она стояла, скромно потупившись.
Клод задумался, он собирался наведаться в аптечную лавку за неким препаратом, чьё использование каралось церковью на протяжении нескольких веков. Просьба вретишницы была некстати, ему ничто не мешало отказаться, но возникшая мысль, а вдруг дело серьёзное, — не дала спокойно отказаться и уйти. Клод кивнул в знак согласия, Мари с облегчением выдохнула, поймала его руку и приложилась к ней с признательным поцелуем, Шарль последовал её примеру. Архидьякон продолжил путь до аптеки, навестить вретишницу можно было и позже. Он накинул на голову капюшон и двинулся дальше.
Ничем не примечательная лавка, которую держал итальянец Гвидо Риччарди, уже закрыла свои двери. Архидьякон постучал условным стуком, дверь бесшумно отворилась, сам хозяин поприветствовал и пригласил войти дорогого гостя. Выходец из Салерно, воспитанник известной медицинской школы, мэтр Риччарди был известен как человек, который способен добыть любое, даже самое редкое лекарство. Архидьякон его посещал с двумя целями — подучить итальянский, салернский диалект, и для того, чтобы время от времени приобретать ингредиенты для алхимических опытов. Мэтр Риччарди был ловким малым, заступничество архидьякона, а через него и епископа он использовал, чтобы его лавку не терзали поборами и чтобы тайно продавать запрещённые товары. Этим вечером архидьякон приобрёл у него пару унций особого продукта, расплатившись золотом, священник спрятал ценную покупку в кошелёк, притороченный к поясу. Рассыпаясь в любезностях, аптекарь проводил архидьякона до порога, затворив дверь за высоким гостем, итальянец тихо выругался, этот человек приносил с собой дурное настроение. Жизнерадостный Гвидо с трудом выносил их совместные уроки, если бы не щедрая плата в виде высокого покровительства, то мэтр Риччарди ни за что бы не стал связываться с подобным субъектом.
***
Выйдя от аптекаря, священник направился к Гревской площади, уже стемнело, скоро пройдёт сторож с колотушкой, призывая честных горожан гасить огни. Мысли архидьякона занимала только Эсмеральда, девушка всё так же отказывалась говорить с ним. Стоило ему появиться на пороге её кельи, как она вся напрягалась, глаза зажигались непримиримым огнём, ноздри возмущённо раздувались. Девушка не отвечала на его вопросы, он поджимал губы и всякий раз, уходя от неё, испытывал желание наброситься на негодную с кулаками. Вместо этого он стал срываться на Квазимодо и младшем брате, горбун принимал наказание смиренно, а вот Жеан пытался сопротивляться. Школяр мнил себя опытным бойцом, а старшего брата не более, чем полоумным попом. Каково же было удивление мелкого бесёнка, когда Клод после двух чувствительных оплеух повалил его на пол и принялся с невиданной яростью избивать! Пинки и удары сыпались на несчастного Жеана. Осознав, что в этой битве он проигрывает, школяр спасся бегством. Вспышки гнева заменили Клоду самоистязания, была заброшена хвостатая плеть и свечам больше не грозило встретиться с его дланью. Но состояние иступлённой злости встревожило архидьякона даже сильнее, чем плохо заживающие раны. Последние грозили его телу, тогда как гнев, словно ржа, разъедал душу.
В размышлениях и молитвах ему открылась непростая истина, что злость рождена бессилием изменить прошлое. Он не может вернуться в тот вечер, когда пьяный капитан надругался над девушкой, но в его силах осуществить акт мести. Этим следовало заняться как можно скорее, деньги капитана он передаст девушке, как только та сможет покинуть убежище. Разлука с ней уже не пугала его, Клод предпринял меры, чтобы всё прошло не так болезненно. За это время он осознал, насколько иллюзорны были его мечты о ней, добровольно девушка с ним не останется, прибегать к насилию у него не было никакого желания. Страсть и желание всё еще мучили его, но Клоду удалось взять под контроль их, теперь в нём рос и креп только голос любви. Он часто вспоминал Первое послание к Коринфянам: «Caritas patiens est, benigna est caritas, non aemulatur, non agit superbe, non inflatur, non est ambitiosa, non quaerit, quae sua sunt, non irritatur, non cogitat malum, non gaudet super iniquitatem, congaudet autem veritati; omnia suffert, omnia credit, omnia sperat, omnia sustinet». Такой должна быть настоящей любовь, а не разгулом безумного желания, зажигающим кровь. Во имя этой святой любви он отпустит её, но во имя другой, грешной страсти Клод совершит месть.
Он не заметил, как оказался перед Роландовой башней, подойдя к окну, архидьякон позвал:
— Сестра Гудула. Это я, отец Клод, мне передали, что вы хотели меня видеть.
В глубине что-то заворочалось, в лунном свете он увидел, как тёмное лицо вретишницы показалось у самой решетки.
— Ах, отец мой, как я рада вас видеть, — она протянула ему руку, просунув её сквозь прутья.
Ему дико было видеть страшную руку с длинными ногтями, покрытую коростой и нервно дрожащую. Преодолевая отвращение, священник пожал эту когтистую лапу. Сестра Гудула как-то неопределенно всхлипнула.
— Как мне тяжело, отец мой, — произнесла скрипучим голосом вретишница. — Мою грудь давит горе, я не могу дышать из-за него. Скажите, почему вы укрыли ту маленькую цыганку с козой?
— Вы ради этого вызвали меня? — Клод растерянно посмотрел на её руку, которая судорожно сжала его ладонь.
— Не совсем, но всё же, ответьте мне, почему вы решили её укрыть? Ведь её кто-то научил попросить убежища, я видела эту стрекозу, мозгов у неё бы не хватило, — лихорадочно шептала затворница, в лунном свете её глаза отливали серебром.
— Я помог девушке, потому что пожалел, — ответил строго архидьякон. — Она была неповинна в том преступлении, в котором её обвиняли.
— Но как же духовный суд? — воскликнула затворница, крепче сжимая его руку.
— Всем свойственно ошибаться, — он вздохнул коротко и тяжело. — Если у вас всё, то мне следует идти.
— Подождите, отец Клод! — не сдавалась сестра Гудула.
Она лихорадочно пыталась сообразить, как заставить этого человека помочь себе.
— Можно ли мне встретиться с девушкой? — жалобным голосом спросила вретишница. — Я ведь когда-то потеряла дочь, которой сейчас было бы столько же лет, сколько ей! Мне кажется, я поняла, что слишком дурно относилась к бедной плясунье.
Клод холодно посмотрел на женщину, она, всё ещё не отпуская его руки, просила о невозможном. Он вполне разгадал замысел и хитрость сестры Гудулы: как любой не умеющий лгать человек, она не могла привести в согласие голос и выражение лица. Если речи её звучали кротко, то очи и оскал лица были исполнены злобы. Он быстрым движением высвободил руку и отошёл от неё на несколько шагов, так, чтобы затворница не смогла его настичь.
— То, что ты задумала, сестра, так же дурно, как и безнравственно, — промолвил архидьякон суровым тоном. — Ты собираешься навредить безвинной девушке руками священника!
— Она ведь язычница, цыганка, египтянка проклятая! — страстно зачастила вретишница. — Я только хочу отомстить, когда-то её соплеменники украли и съели моё дитя, совсем крошку! Я буду более милостива и только задушу эту тварь! Вот смотрите, — она показала ему какой-то тёмный предмет, священник разглядел, что это был, по-видимому, детский башмачок. — Это всё, что осталось от моей крошки Агнессы, её маленький башмачок! Я сама сшила эти туфельки из лучшего миланского шёлка, такого же розового и нежного, как пяточки моей дочери!
— Довольно! — он отвернулся и двинулся прочь, не слушая отчаянных криков затворницы.
Её слова о мести больно укололи его совесть, решение — выстраданное и страшное, ещё не поздно было отменить. Но тут перед глазами возник образ озлобленной Эсмеральды, какая чудовищная перемена произошла с этой девочкой! Он вспомнил их совместные прогулки, её наивные вопросы и то, какой доверчивостью дышало прелестное лицо. Девушку не смогли сломить ни темница, ни пытка, но она не выдержала предательства от того, кого любила и желала. Сломленная, растоптанная, Эсмеральда всю злость обратила против архидьякона, такая слепая ненависть роднила её с затворницей. Странные порой возникают мысли, Клод мотнул головой. Сейчас он вновь подумал о мести, которую следовало совершить во имя его попранной любви, во имя слёз маленькой плясуньи.
***
После ухода священника Гудула долго ругала его, она прижала к губам башмачок. Всё ложь! Он ведь казался настоящим праведником, а на деле такой же безмозглый кобель, как и другие мужчины. Женщина выбилась из сил и опустилась на пыльный пол, она прекрасно понимала, из каких побуждений священник приютил в соборе эту смазливую девчонку! Пакета и сама когда-то грела постель нескольким священникам, у неё не осталось иллюзий насчёт мужской половины человечества. Но архидьякон действительно казался другим, долгие годы она наблюдала за его мрачной гордой фигурой, пересекающей площадь иногда в компании горбуна, иногда в одиночестве. И как бы сильно его ни дразнили непотребные девки, как ни сплетничали о нем сердобольные кумушки, Клод Фролло никогда не давал повода для того, чтобы заподозрить в нём распутника. Чернокнижника и колдуна — да, но не развратника. Гудулу особенно восхищала подобная стойкость, мысли о содомии она отвергла сразу, ибо чувствовала безошибочным чутьём многоопытной блудницы, что дело здесь не в любви к мужчинам. Архидьякон был выше всего этого, он любил только Господа. Но сегодня его выдал жар, с которым он защищал девчонку, как ни силился Клод Фролло сокрыть свои чувства, Гудула всё поняла. Возможно, ведьма соблазнила священника, когда он ходил к ней в тюрьму для покаянной исповеди, возможно, они были любовниками ещё до той истории с колдовством. Вретишница засмеялась лающим смехом, будь прокляты все мужчины и цыгане! Она найдёт способ добраться до маленькой паршивки, пусть ради этого всё же придётся покинуть Крысиную нору.
