***
Она врала себе всю жизнь. Микасу, конечно, посещали подобные мысли, причём на протяжении очень многих лет, но всё-таки они ускользали, не давая ей возможности зацепиться за себя, наконец во всём разобравшись. И лишь сейчас, лёжа на мягкой белоснежной постели, похожая на безвольную куклу и окружённая их с Жаном детьми, внуками и правнуками, девяностолетняя женщина полностью осознаёт… Осознаёт то, что счастья-то настоящего в её жизни вовсе не было, да что все прелестные розовые картинки в голове, всё же услужливо выстроенные мозгом за столь большое количество лет, были не более, чем сладкими иллюзиями, которые раньше она безоговорочно принимала за самую что ни на есть правду. «—Мерзость», — чья-то ещё мысль пробегает в голове, озвученная равнодушно-ровным мужским голосом, точно не её. Пролёгшая на лбу глубокая морщина вырисовывается отчётливее, словно всеми силами стремясь показать, что старушка, некогда чуть ли не всесильный боец, последнего своего вздоха ещё не испустила. Сложенная на животе морщинистая рука медленно тянется к лицу сидящего ближе всех к ней мужа. Внешне Кирштайн сильно изменился — время не щадит никого, как ни страшно признавать сей факт. Перехватив руку увядающей на глазах вечной возлюбленной, Жан оставляет короткий прощальный поцелуй на её неощутимо холодеющем запястье. А ведь никто и предположить не мог, что сильнейшая полуазиатка уйдёт из жизни раньше, чем он. Микаса едва уловимо горько усмехается сама себе и снова прикрывает глаза. Легко приподняв уголки губ, бывшая Аккерман вновь погружается в предсмертные раздумья. Была ли она всё-таки хоть когда-нибудь счастлива? Была ли она счастлива, когда успевшая стать ненавистной титаническая сила общими стараниями исчезла с лица Земли? Была ли она счастлива, увидев тогда почти всех ставших ей родными людей, за исключением Эрена, живыми? А что насчёт Жана? Когда она сыграла с ним скромную свадьбу в кругу близких спустя несколько лет после тех душераздирающих событий… таилось ли тогда счастье в её груди? Микаса тут же избавляется от полуулыбки и нахмуривается, дойдя у себя в голове до ещё одной грустной истины. Нет. Всё произошедшее с ней — абсолютно не то, о чём она когда-то грезила, будучи совсем юной. Она совершенно точно была несчастна. С самого начала, с самого хладнокровного убийства любимых первых родителей, госпожи и господина Аккерман. Ещё до вступления в Разведкорпус, причём лишь с целью защитить названного брата, и даже после этого события. Убивая одного за другим титанов, разрывая клинками их твёрдую плоть, и даже в момент первой вылазки к морю, когда как ни разу до этого светились радостью голубые глаза друга Армина. Никогда. Улыбка, конечно проскальзывавшая время от времени на строгом, но при этом неизменно красивом лице, была не более, чем жалкой картинкой, даже в самые, казалось, беззаботные времена. — Я люблю тебя, — ставшим хриплым с возрастом голосом шепчет Жан, всё ещё не отпуская обмякающую ладонь любимой. «Я тебя тоже», — автоматически предлагает ответить натренированный в этом вопросе мозг, но сердце не позволяет трём важным словам слететь с потрескавшихся тонких губ. Силы начинают уходить стремительнее, отчего их более ни на что не остаётся, но Микаса всё же допускает ещё одну мысль. Ей вдруг кажется, будто она упускает что-то важное, и оттого сердце безжалостно ноет. А потом наступает резкая темнота…***
— Аккерман? — мужчина вопрошает с неприкрытой издёвкой, однако выражение лица его, словно утомлённое чем-то и совершенно скучающее, ничуть не изменяется. — Аккерман, ты притащила свою тощую задницу ко мне в кабинет постоять и поглазеть в пол? Микаса тут же выпадает из своеобразного транса и широко распахивает необычной формы глаза, поднимая голову. С удивлением оглядывается и, к великой неожиданности, обнаруживает себя стоящей в центре до боли знакомого убранного кабинета и сжимающей в руках стопку желтоватых бумаг. Аккерман с непониманием хмурит изящные брови, когда взгляд её вдруг падает на свои же руки… кожа на которых молодая, ещё не изуродованная старостью, да со свежими мозолями, оставленными рукоятями клинков в пылу усердных тренировок. Глубокие серые глаза опускаются на верхнюю бумагу. Та подписана именем Ханджи Зоэ, главнокомандующей легиона разведки. — Язык проглотила? Молодая девушка поднимает изумлённый взгляд и натыкается им на язвящего мужчину. Леви… Всё тот же Леви, красивый в своём внешнем безразличии, причём с целым глазом и со всеми пальцами на руке. Даже без шрамов на безупречном лице, украшенном тенью лени. — С-сэр…? Микаса роняет документы и, судорожно вертя головой из стороны в сторону, отступает назад и врезается спиной в холодную стену. Капитан тут же делает несколько широких шагов в её сторону и застывает, смотря сверху вниз на успевшую съехать по стене подчинённую. Оглядывает с новой необычной эмоцией, интересом, внимательно вглядываясь в перекосившиеся от испуга правильные черты лица, а зачем разворачивается на пятках и вновь подходит к своему рабочему столу. — Что я тут… — Микаса хмурится, удивляется, нервно улыбается, совсем не задумываясь о том, что со стороны сейчас может показаться сумасшедшей — такой палитры эмоций ещё никогда нельзя было у неё заметить. — Что происходит… Почему…? Леви, к ещё пущему её удивлению, вовсе не спешит поднимать обезумевшую подчинённую насмех или выгонять девицу из кабинета. Налив в чашку горячей воды, он насыпает туда немного какой-то диковинной травы и умело перемешивает "зелье" маленькой чайной ложечкой. Затем, взяв напиток, снова направляется к Аккерман. Микаса между делом отмечает, что чашку он держит всё так же странно, обхватывая пальцами сверху и наплевав при этом на ручку, отчего ещё больше запутывается. Она чувствует, разговаривает и слышит… Но от слова «совсем» не понимает происходящего. Капитан неожиданно опускается на чистый пол прямо рядом с ней, да так близко, что может теперь своим плечом касаться её плеча. Протягивает ароматный напиток собственного производства и ждёт, когда Аккерман сожмёт чашку своими трясущимися ладонями, прежде чем заговорить. — Ты совсем ничего не помнишь? Микаса быстро качает головой в твёрдом отрицании и сосредотачивает свой взгляд на окне, где, за стеклом, с изумлением, вглянувшись в голубое небо, обнаруживает застывшую в полёте птицу. Это для неё необъяснимо и странно, тем более в сложившихся условиях, но легонько касающееся её тела тело капитана каким-то образом немного успокаивает девушку. Сделав осторожный глоток довольно своеобразного чая, Аккерман со свистом выдыхает, пытаясь привести в норму пустившееся в галоп сердце. Её уши почему-то краснеют. А затем в её голове резко возникает целая вереница картинок. Вот пожилая она, читающая книгу, вдруг валится набок и едва не падает с кресла — благо падение успевает предотвратить находящийся рядом муж. Далее короткое беспамятство, за которым следует ещё череда воспоминаний, начиная от очень быстрого прихода в дом пожилой пары всех их родственников, живущих, что хорошо, на одной улице с Кирштайнами, заканчивая предсмертным лежанием в кровати в кругу убивающейся горем семьи. Осознание больно бьёт по мозгу, и девушка медленно поворачивает голову к неожиданно скривившему губы в нежной полуулыбке Леви. — Я ждал тебя, Микаса.***
— Она не дышит! Она не дышит! — маленькая черноволосая девочка, почти точная копия Микасы, склоняется над бабушкой и крепко обхватывает её бездыханное тело своими тоненькими ручками. — Я не хочу! Не хочу, чтобы бабуля умирала! Нет, мамочка, пусти! Разразившись сильнейшими рыданиями, малышка отпихивает тянущиеся к ней руки матери и пуще прежнего прижимается к бабушке, словно стараясь так удержать родственницу в этом мире. Бестолку. Микаса никогда не была счастлива. С самого начала, с самого хладнокровного убийства любимых первых родителей, госпожи и господина Аккерман. Ещё до вступления в Разведкорпус, причём лишь с целью защитить названного брата, и даже после этого события. Убивая одного за другим титанов, разрывая клинками их твёрдую плоть, и даже в момент первой вылазки к морю, когда как ни разу до этого светились радостью голубые глаза друга Армина. Никогда. Улыбка, конечно проскальзывавшая время от времени на строгом, но при этом неизменно красивом лице, была не более, чем жалкой картинкой, даже в самые, казалось, беззаботные времена. Однако теперь же, воссоединившись душами в другом мире с одним до безумия важным для неё человеком, чувства к которому пыталась отрицать всю жизнь, Микаса понимает, что попросту упустила тогда своё возможное счастье. Пускай оно было бы недолгим в силу их с Леви разницы в возрасте и полученных им когда-то травм, но, по крайней мере, оно бы было, да ещё какое — уж в этом она уверена. Она понимает, что никогда не целовала Жана, а Кирштайн глубоко заблуждался, если думал, что чувство безмерной любви, которое сам ещё с юношества испытывал к бывшей Аккерман, взаимно. Она всегда представляла лишь его перед собой, хотя сама того не понимала.