***
Они возвращаются в хижину, когда небо начинает темнеть. Разогнавший тучи ветер толкает в спины, вынуждая поторопиться. Скоро станут видны первые звёзды. В домике ведьмы уютно. Чонгука не беспокоит даже горький запах трав, который, похоже, въелся в стены маленького жилища. Лежащий под столом волк лениво открывает глаза и устрашающе смотрит на Чонгука. — Да, я тоже успел по тебе соскучиться. Вредная животина рычит и встаёт на лапы, но падает обратно, стоит ведьме шлёпнуть его по голове букетом собранных цветов. Юнги перебранки Чонгука и волка искренне забавляют. — Вы можете хотя бы пять минут не ссориться? — спрашивает он, весело улыбаясь и принимаясь колотиться у печи. — Ничего не поделать. У нас с первого взгляда нелюбовь, — нарочито скучающе говорит Чонгук, и игнорирует странное чувство, возникающее в груди, когда ведьма начинает смеяться. У неё приятный смех. Негромкий, немного хриплый и абсолютно довольный. Счастливый. Чонгук не помнит, когда в последний раз смеялся он сам, но знает, что за несколько дней, проведённых в пристанище ведьмы, улыбка на его лице появлялась чаще, чем за несколько лет жизни при новой церкви, в которую его направили из столицы. Появилась, словно приклеенная, и прогонять её сложно. Её и улыбкой нормальной не назовёшь, едва уголки губ поднимаются, но её искренность Чонгука почти пугает, а с самой ведьмой творит что-то непонятное, если та её замечает. Вот и сейчас, обернувшись к охотнику и заметив спрятанную в уголках его губ улыбку, Юнги алеет щеками и сам улыбается — нежно и мягко. Чонгук головой встряхивает, как собака, и возвращает привычно хмурое выражение лица. Встаёт, потянувшись, и идёт к ведьме. — Давай помогу. Юнги кивает и отодвигается в сторону. — Нарежь, пожалуйста, этот корень мелкими кусочками. Он немного острый, но похлёбка с ним получается вкусная. Чонгук молча приступает к работе. На плите, кроме их будущей похлёбки, варится что-то ещё, и не ясно — то ли ещё что им на ужин, то ли какое-то варево. Юнги рядом, толчет травы в ступке и время от времени добавляет к ним лепестки бережно сорванных Чонгуком цветов. Иногда они соприкасаются локтями или бёдрами, но охотника это уже совсем не волнует. Он чувствует себя странно умиротворённым, и даже недовольно сопящий волк у ног его не раздражает, а веселит. В это мгновение, нависая над хрупким ведьминым плечом и с любопытством заглядывая в кипящий на печи котелок, Чонгук думает, что к такой жизни — удивительно размеренной и спокойной, наполненной причудливой магией и искренними улыбками — легко привыкнуть.***
Юнги перевязывает его раны осторожно и с опаской. Его движения медленные и уверенные, но он боится причинить ему боль. Когда Чонгук понимает это, ему стоит больших усилий сдержать себя и не встряхнуть ведьму. Гнев и удушливая злоба переполняют его, заставляя сжимать кулаки и стискивать зубы, чтобы ни одно слово, которое он хочет прокричать глупой, доверчивой ведьме в лицо не выскользнуло. Юнги замечает, как Чонгук напрягается, и касается ещё аккуратнее. Его красивое лицо портит виноватое выражение, и охотника накрывает. Всё в порядке, хочет он сказать. Это вовсе не больно, прокричать ему хочется. По сравнению с тем, что его заставили вытерпеть дорогие наставники, это сущий пустяк. Бывало и хуже. И помощь никто не оказывал, он сам карабкался, чтобы не сдохнуть, и сейчас выкарабкается. Он справится со всем сам. Он бы и адские муки стерпел, только бы ведьма перестала его касаться. Своими руками втирая очередную лечебную мазь, Юнги нежностью своих касаний пускает ему по венам самый действенный и жестокий яд. У Чонгука внутри всё с каждым прикосновением плавится, ещё немного — и кровью захлёбываться начнёт. Он к чужой заботе не привык. Он ещё более дикий, чем ведьмин волк, но не рычит и не скалится, не пытается напасть. Неподвижно сидит, памятником самому себе замерев, и дышит через раз. Вдох — ярость кипит в нём и пенится. Выдох — и та самая ярость, делающая его превосходным воином и убийцей, затихает, чтобы через мгновение взволноваться вновь. Так по кругу идёт безжалостно, и на одну бесконечно долгую секунду Чонгуку кажется, что он сейчас умрёт, разорвётся на части ужасающей яростью и окрасит стены хижины опьяняющим красным, но ничего не происходит. Лишь его сердце в груди стучит, как сумасшедшее, и ведьма, продолжающая перевязку, наверняка это слышит. Чувствует кончиками пальцев, что до его груди дотрагиваются. Чувствует и молчит. Чонгук молчит тоже. Ничего из того, что мучает, не говорит. Смотрит на ведьму внимательно, зло, и небеса благодарит за то, что та на него не смотрит. Иначе точно бы испугалась. Заглянула бы в зеркало его души и поняла, кто он такой и каких чудовищ внутри себя сдерживает. Поняла бы и убила, чтобы такой монстр, как он, больше не ходил по земле. Охотник за свою жизнь не боится. Он столько раз был на пороге смерти, что костлявая дама ему — верная подруга. Он всегда рад, когда она приходит, с облегчением думает, что вот теперь-то за все его злодеяния его точно утащат в ад — рай ему ни в одной жизни не светит, Чонгук уверен, — как случается что-то — или кто-то — что из ставших родными ледяных рук вытаскивает обратно, в мир живых. Костлявая дама наверняка ждёт его не дождётся, и Чонгук бы и рад прийти, но в этот раз сам просит подождать. Ему пугать ведьму тем, что в его проклятой душе творится, не хочется. Смерть его отчаянную мольбу будто бы слышит. Юнги так и не поднимает на него взгляд, и охотник его обеспокоенной сосредоточенностью зачарован. Сам глядит на него, не отрываясь. В тысячный раз обводит взглядом чёрные волосы, алые искусанные губы и бледную кожу с яркими прожилками вен. Чонгуку вдруг нестерпимо хочется обвести каждую из них пальцами. — Всё готово. Сейчас принесу отвар. Ведьма идёт за противным варевом, а охотник понимает, что клубившаяся в нём ярость утихла под её ласковыми руками.***
— У нас скоро будет летний фестиваль, — рассказывает Чонгук, утирая со лба пот и поднимаясь с колен. Майское солнце непривычно жаркое, а воздух — душный и обжигающий. Осматривая проделанную работу — ряды аккуратных грядок с нужными в быту растениями, травами и цветами, Чонгук довольно кивает. — Его всегда проводят на седьмой день лета. — Как люди готовятся к нему? Юнги до того любопытно, что он качается с пятки на носок и смотрит на Чонгука с такой жаждой, с какой не смотрит на чудом найденную в пустыне воду заблудший путник. — Женщины собирают цветы и делают цветочные гирлянды, украшают улицы и дома. Мужчины — охотятся, чтобы добыть к празднику много мяса, и следят за порядком, чтобы никто полоумный не испортил все приготовления. В сам праздник на главной площади города ярмарка, а на небольшом установленном помосте выступают фокусники и циркачи. Выступить кто угодно может, лишь бы было что народу показать и развлечь толпу. Ведьма подходит ближе. Чонгук с благодарностью принимает из её рук кружку холодной родниковой воды, пьет и умывает лицо. Отряхивается, как дворняга, стоит случайно намочить чёлку, и вскидывает удивлённый взгляд, услышав тихое хихиканье. Вскидывает взгляд и замирает, любуясь открывшимся ему видом. У Юнги на лице капельки воды блестят, как драгоценные камни. Он забавно морщит нос, на который попала одна из холодных капель, и стирает влагу с пушистых тёмных ресниц. Он настолько красивый в этот момент, словно неземной, не из этого мира пришедший, что Чонгуку вдруг становится больно. Дышать сейчас — испытание. Всё чаще охотнику кажется, что рядом с Юнги каждый день становится испытанием, которое ему не пройти. Он будто увяз в трясине, и, чувствуя, что скоро его поглотит с головой, не делает ничего, чтобы выбраться. Чонгуку интересно, что случится, если он в этой трясине захлебнётся. — Что такое? — озадаченно смотрит ведьма. — Что-то не так? Рана открылась? Тревога в его голосе позволяет Чонгуку наконец-то собраться с мыслями. Он снова трясёт головой, словно пытается избавиться от всего, что мучает его беспокойную голову, но, конечно же, ничего не получится. Провальная идея, особенно с источником всех его беспокойств под боком. — Нет, — выходит хрипло и жутко, будто ворона каркает, а не человек говорит. Чонгук кашляет, прочищая горло, и смотрит ведьме в глаза, невольно начиная говорить мягким и успокаивающим голосом. — Нет, — повторяет снова. — Просто у тебя на щеке капли остались. Засмотрелся. — А, — Юнги краснеет и быстро проводит по лицу рукавом. — Всё? Проклятое «нет» вновь стремится сорваться с языка, поэтому охотник молчит. Протягивает руку под недоумевающим взглядом ведьмы и несвойственно робким для него движением, одними кончиками пальцев, размазывает единственную оставшуюся капельку по нежной, тёплой коже. Юнги краснеет сильнее, и Чонгук может думать только о том, что такой оттенок красного ему безумно идёт. — Вот теперь всё. Ведьма торопливо бормочет слова благодарности, и, буквально вырвав кружку из его рук, несётся в дом. Чонгук ей в след сыто, довольно усмехается, как объевшийся вкусностей кот, и медленно идёт следом. День, решает охотник, несмотря на палящее солнце и духоту, чертовски хороший.***
Когда небо окрашивает брызгами розового, красного и оранжевого, а солнце скрывается за острыми, как пики, верхушками высоких деревьев, ведьма любит сидеть на скрипящих деревянных ступенях крыльца. Волк, с трудом уместив своё массивное тело на нижней ступеньке, то и дело соскальзывая лапами на землю, кладёт тяжелую голову ведьме на колени, и та зарывается пальцами в мех. Чешет за ушами и иногда тыкает указательным пальцем волку прямо в мокрый нос — словом, ведёт себя так, будто это не дикий волк, а милый щенок. Впрочем, отмечает Чонгук, не дрогнув, встречая недовольный взгляд зверя своим, дикая эта зверюга только для него. К Юнги волк ластится, всячески выражая свою привязанность и показывая, что для него значит хрупкая ведьма. Чонгук фыркает и невозмутимо переступает через волка. Тот угрожающе рычит, но охотнику абсолютно всё равно — он у ног ведьмы садится, голову склоняет, как верный рыцарь перед своей королевой. Юнги ему приветливо улыбается и продолжает смотреть на закат. Одной рукой гладя волка, второй Чонгука касается — также ласково ерошит чёрные прядки, перебирает одну за другой, спутывает и начинает сначала. Расслабленно прикрыв глаза, Чонгук к ведьминым прикосновениям льнёт, впитывает, ощущения запоминает и глубоко-глубоко в своём сердце прячет. В мыслях красной строкой, громким звоном воет оглушительное «нельзя», но пока разум охотника запретами полнится, его глупое сердце, опьянённое проведёнными в хижине ведьмы днями, упрямо игнорирует все правила и законы. Ему плевать на заповеди, по которым охотник жил всю свою жизнь. Оно, почувствовав заботу и вкусив нежную ласку, заставляет думать о глупых надеждах, которым не суждено сбыться — Чонгук не позволит. Заставляет задуматься о возможных «что, если», и Чонгуку кажется, что ему собственную кожу содрать будет легче, чем о них забыть. Но он старается и настойчиво гонит прочь все сомнения и разногласия. Нельзя. Совсем. Пушистые, непослушные облака темнеют до фиолетового. Землёй плавно овладевают тени. Чонгук смотрит на захваченное ими лицо Юнги, снова повторяет себе «нельзя» и не отводит взгляд. Смотрит на пухлые алые губы, растянутые в лёгкой, спокойной улыбке. На нос кнопкой, бледные скулы, острую линию подбородка. На обрамляющие лицо чёрные, как подступающая ночь, волосы с вплетёнными в них ромашками. На тёмные, окутанные мечтательной поволокой глаза, что выглядят сейчас такими бездонными и будто бы кукольными. Юнги кажется персонажем, сошедшим со страниц сказки. Он настолько отличается от всех остальных людей, от самого Чонгука, что на мгновение охотнику становится жутко. Они никогда не должны были встретиться. Настолько разные, не похожие друг на друга даже в мелочах, как отражение их миров, которым не суждено пересечься и через тысячелетие. Но они здесь, и охотник на ведьм кажется ещё одним прирученным ведьмой зверем. Опаснее и безжалостнее, чем надоедливый волк, будь он трижды богами проклят. Упивающийся чужой болью, выкованный из неё, подобно стали в кузнице, превращённый в смертоносное оружие, охотник с рук ведьмы едва не ест. Это Чонгука раздражает до яростной дрожи, но весь его гнев и злость под нежными прикосновениями тают быстрее, чем лёд от огня. — Красиво, правда? — спрашивает Юнги, не отрывая взгляда от потемневшего неба. — Да, очень, — соглашается Чонгук, но на злополучное небо не смотрит вовсе.***
Чонгук идёт за ведьмой след в след, внимательно глядя под ноги, чтобы не споткнуться о спрятавшийся в темноте корень очередного древнего дерева. Мерцающего света от дрожащего пламеня фонаря, которого несёт Юнги, хватает всего на несколько метров. Огонь в лампе из-за грязного стекла тусклый, тропу, по которой они идут, почти не видно, но охотник не жалуется. Шагает по маленьким следам и следит, чтобы неуклюжая ведьма не упала — та и с лампой умудрится обо что-то запнуться, Чонгук знает. Несколько раз уже ловил за потрёпанный капюшон красного плаща, не давая расквасить милый нос-кнопку о землю. Проклятый волк плетётся за ними, и Чонгуку неуютно от того, что эта тварь за его спиной, но он не подаёт виду. Кажется таким же невозмутимым, внимательным и собранным, как всегда, поэтому на предсказуемое падение ведьмы реагирует быстрее, и та не успевает толком испугаться. Чонгук за капюшон тянет Юнги к себе, обхватывая его талию руками, и с такой силой, что ведьма охает, врезаясь спиной охотнику в грудь. Фонарь выскальзывает из её рук и разбивается о землю. Юнги тяжело дышит, и Чонгук чувствует, как часто и сильно бьётся ведьмино сердце. Кажется, ещё немного — и с отвратительным хрустом сломает рёбра, чтобы выбраться из груди и остаться у охотника лежать на ладонях. Юнги в его руках невыносимо маленький, тонкий, как тростинка. Сожмешь крепче — и случайно сломаешь. Чонгук пробует. Юнги не ломается. Прижимается крепче. — Прости, — виновато шепчет ведьма. У Чонгука от его извинений отчего-то ноги подкашиваются. — Ничего, пустяк, — почему-то также тихо отвечает охотник и, преодолев в себе желание не отпускать Юнги никогда-никогда и стоять, обнимая его, слушая его сердце и дыхание целую вечность и ещё немного, отстраняет его от себя, но не отходит — берёт за руку и держит в своей. Ладонь ведьмы меньше, чем у Чонгука, и совсем крошечной кажется, когда тот переплетает их пальцы. — Это зачем? Голос ведьмы полон недоумения и чего-то ещё, что Чонгуку не удаётся распознать. Он жалеет, что сейчас темно и он не может увидеть его лицо — у Юнги, когда он чего-то не понимает, глаза становятся большие и круглые, как у совёнка. Зрелище просто умилительное. — Чтобы ты не упал. Я тебя снова поймать не успею, если далеко отойдешь, и ты сломаешь себе нос об один из этих многоуважаемых корней многоуважаемых деревьев, про которые ты готов рассказывать мне часами. Чонгук отвечает с таким безразличием, словно озвучивает всему миру известные, очевидные вещи, и Юнги вспыхивает, как спичка. — А вот и не упаду! — Юнги упрямо дёргает руку, пытается свою из хватки Чонгука вытащить, но проще калеке сломать стальную цепь, чем заставить охотника отпустить ведьму. — А даже если и упаду, тебе-то что? — Чонгук начинает идти вперёд, и Юнги вынужденно шагает за ним, едва поспевая за его широкими шагами. Наверняка щёки забавно дует, отстранённо гадает Чонгук. Утыкан, как ёжик, колючками и взрывается, только тронь. — И что тебе не нравится в моих рассказах о деревьях? Считаешь, что я надоедливый?! Вот погоди, мы домой придём и я на тебя порчу наведу… Юнги замолкает вдруг, да так резко, что Чонгук останавливается. Охотник оборачивается к нему, но спросить, в чём дело, не успевает — ведьма принимается радостно тараторить: — Смотри, на небе взошла первая звезда! Ты знаешь, что это значит? — Юнги взволнованно подскакивает к нему. — Теперь мы должны загадать желание и оно обязательно сбудется! Юнги к нему стоит так близко, что Чонгук чувствует его учащённое дыхание на губах. Чонгук его воодушевления не понимает и не разделяет, но послушно задирает голову вверх и смотрит на ту самую звезду — яркую и пока ещё одинокую. — Пойдём домой, Юнги, иначе совсем замёрзнешь. Чонгук согревает руки ведьмы своим дыханием. Ведьма не перечит, но всю дорогу до дома возмущается, кого может волновать в такой момент холод — как же, первая зажегшаяся на небе звезда! — и выпытывает, успел ли загадать желание Чонгук, потому что она-то успела, и будет грустно, если Чонгук — нет. Охотник Юнги успокаивает — да, успел, и да, будет ждать, когда исполнится. Уже лёжа на расстеленной ведьмой постели, Чонгук понимает, что не соврал. Он вправду успел загадать желание. Он пожелал всегда находить дорогу домой. Признавать, что домом ему кажется хижина ведьмы, а не комната при церкви, в которой он жил последние десять лет, охотник отказывается.***
Небо, под стать настроению Чонгука, неприветливое и хмурое. Тяжёлые серые тучи спрятали солнце. Порывы холодного ветра неприятно царапают кожу и раздражающе растрёпывают волосы. Охотник переминается с ноги на ногу и плотнее запахивает раздобытую где-то ведьмой добротную куртку. Лес будто замер: не слышно ни шелеста листьев, ни причудливых переливов птиц и разговоров других зверей. Чонгук не понимает, как это возможно, но старается не зацикливаться — привык немного ко всяким странностям, деля с ведьмой одну крышу. Той самой ведьмой, что сейчас, такая же хмурая, как и он сам, стоит рядом. Чонгук впервые видит Юнги таким неуверенным и грустным, и ему это совсем не нравится. Он хочет подойти к нему, взять за руку, поправить спадающий капюшон красного плаща, заправить закрывающие тёмные чарующие глаза волосы за маленькое ушко, но не двигается. Глупая мысль, что не видеть глаз ведьмы проще, настойчиво бьётся в голове. Не прерывая неуютное молчание, Чонгук разворачивается и идёт прямо в ждущий чего-то лес. Юнги спешит за ним, обгоняет, едва поспевая, и охотник замедляет шаг. Смотрит доверчивой ведьме в спину и запоминает каждую складку на потрёпанном плаще — не специально, само врезается в память. Запоминает каждый наклон головы и неловкий взмах рукой. Запоминает лучше, чем священные заповеди и правила. Охотник неслышно вздыхает, устало переводя будто потухший взгляд в землю. Ужасающе тихий лес странно приветлив, не бросает под ноги древние корни и не путает тропы. Ведёт их неторопливо, но, кажется, не даст вернуться назад — только не Чонгуку. Наконец выпроваживает со своей земли чужака, раздумывая, может, всё-таки погубить его, похоронить на цветочной поляне, как хотел словно целую вечность назад. Но ведьма вдруг что-то сердито бормочет и давящее чувство в груди Чонгука слабеет, и дышать внезапно становится легче. Ведьма виновато оглядывается через плечо, но ничего не говорит. Нервно кусает губы, сжимает в кулак тонкие пальцы, будто сдерживает себя, чтобы не потянуться к нему. Чонгук, снова поражённый мглой её глаз, протягивает руку и сжимает хрупкое запястье. Юнги взволнованно выдыхает и тут же отворачивается, но охотник успевает заметить его покрасневшие щёки и мелькнувшую робкую улыбку. Чонгук также несмело улыбается в ответ и крепче сжимает чужую руку. Отпускает только тогда, когда ведьма доводит его до опушки леса. Неохотно отдёргивает пальцы, понимая, что хочет назад, в маленькую, затерянную среди деревьев волшебную хижину, но шанса отступить себе не даёт. Идёт вперёд. Вскоре позади остаются и ведьма, и лес. Чонгук шагает по улицам некогда родного города и старается игнорировать возникшую пустоту в груди. Заботливо сплетённый Юнги браслет с уже начавшими увядать лепестками отчего-то жжёт кожу сильнее, чем раскалённое железо. Чонгук игнорирует и это. В конце концов, он умеет не замечать боль, какой бы сильной она ни была. Он справится. Выбора в этом вопросе у него нет.