***
Чимин сидит за маленьким столиком у окна и расчёсывает волосы красивым гребнем, инкрустированным драгоценными камнями. Любимые им синие сапфиры блестят на свету, а пряди его светлых волос из-за падающих на них солнечных лучей кажутся золотыми. Одна из служанок уже больше часа играет на пианино, что стоит в коридоре, чтобы угодить своему господину. Чимину её игра нравится — он иногда кивает головой в такт и едва заметно улыбается. Возможно, он прикажет этой служанке сыграть на следующем приёме. Задумчиво прищурившись, вглядываясь в своё отражение в большом зеркале, Чимин склоняет голову то к одному плечу, то к другому. Его наряд, как и всегда, безупречен. Белоснежная рубашка с расшитыми голубыми нитями цветами плотно зашнурована, выгодно подчёркивая изгиб его талии. Вырез на ней чуть больше, чем обычно, поэтому при каждом движении его рук ткань немного сползает, давая увидеть острые, тонкие ключицы. Его тёмно-серые штаны идеально сочетаются с рубашкой и не стесняют движений. Из-за них его ноги кажутся длиннее, и это заставляет Чимина улыбнуться. Отражение отвечает такой же довольной улыбкой. Чимин в последний раз оглядывает себя в зеркале, и, не найдя никаких недостатков, поднимается и выходит из комнаты. Услышав его шаги, служанка смотрит на него, но, не получив никакого приказа, продолжает перебирать клавиши едва дрожащими пальцами. Чимин проходит в столовую, где уже накрыт стол. Прислуга суетится, поправляет белоснежную скатерть, проверяет, на одинаковом ли расстоянии поставлен каждый столовый прибор. Место в центре пустое — еду подадут, когда хозяева сядут за стол. Свежие розы насыщенно красного цвета пышными букетами выглядывают из расставленных по столовой ваз. Сладкий запах цветов наполнил всю комнату. Чимин удовлетворённо вздыхает и взмахом руки отпускает бегающих туда-сюда, как муравьи, слуг. Пианино достаточно громкое, чтобы его можно было услышать и здесь. Наслаждаясь приятной музыкой, Чимин покачивается из стороны в сторону, прикрыв глаза, и не замечает шуршания ковра. Почувствовав крепкую, но нежную хватку на своей талии, он разворачивается в обнимающих его руках. — Сегодня ты рано, — улыбается Чимин. Намджун сцеловывает с его мягких, пухлых губ свою любимую улыбку. Чимин жмётся ближе, маленькими ладошками обнимая его за шею. Он, впрочем, по сравнению с Намджуном весь маленький. Идеально помещается у него в руках. — Не хотел опоздать на ужин, — говорит Намджун, с трудом отстранившись от манящих губ мужа. — Будь внимателен, дорогой. — На что мне стоит обратить внимание? — спрашивает его Чимин, и Намджун понимает, что много лет назад, взяв в мужья именно Чимина, он сделал правильный выбор. Только начиная свой путь, как охотник, Намджун, мальчишка без знатной семьи за плечами и денег в карманах, прекрасно понимал, что ему придётся получать желаемое через кровь, пот и слёзы. Но он не был обычным, как остальные охотники, нет. Он был перспективным, и это замечали. Знатные люди, нанимая его, знали, что работа будет выполнена безупречно. Они же и провели его в роскошный мир власти, в который Намджун вцепился, как голодный волк — в свою добычу. Его амбициозность и гордыня были абсолютно оправданны, и уже на своём первом приёме он вёл себя так, словно и само торжество, и дом, в котором оно проходило, и все люди в нём, начиная от слуг и заканчивая высокородными особами, принадлежали ему. Он был хозяином вечера, и оспорить это не могли даже те, кто организовал приём. Поведение Намджуна возмущало и покоряло одновременно. Он был безродным бродягой, но смотрел так, будто это они были грязью под его ногами, а не он — под их. Такая уверенность поражала и будоражила. В ту ночь многие отцы и матери, строя в голове многоходовые планы, думали, как устроить знакомство своих дорогих детей с Намджуном. Если этот мальчишка уже зарекомендовал себя вот так, чего же он сможет добиться в будущем? Намджуна рассматривали, как ценное приобретение для семьи, но он не собирался подчиняться их прихотям — он выбрал сам. Он столкнулся с Чимином в одной из спрятанных по саду беседок, по которому разошлись все гости, чтобы посмотреть огненное шоу. Петляя между бесчисленными рядами слишком ярких, на его взгляд, цветов, Намджун наткнулся на выкованную из железа беседку. Когда он подошёл ближе, то замер, очарованный открывшейся ему красотой. На разбросанных по скамейке подушках сидел Чимин, перебирая драгоценности в лежащей на столе шкатулке. В тот момент, когда он увидел Намджуна, он держал в руках сапфировое колье. Аккуратно положив его на стол, Чимин с любопытством прищурился, глядя на незваного гостя. Он сразу узнал его. Простолюдин, который заставил знать говорить о себе — настоящая диковинка в их кругу. Намджун продолжал смотреть. Вверх и вниз, то на него, то на лежащее на столе колье. — Вы никогда не видели сапфиров? — спросил Чимин, пытаясь завязать вежливую беседу. — Видел, и не раз. Но не знал, что чьи-то глаза могут сиять ярче. Чимин покраснел, приоткрыв от удивления рот и глядя на Намджуна своими синими-синими — лучше, чем чёртовы драгоценные камни — глазами. Намджуну казалось, что он тонет в глубоких водах моря напротив. И выплыть нельзя, не получится — волны уже утащили вниз. Но Намджун, покорённый величием стихии, всё равно не стал бы сопротивляться. Уйдя с того званого вечера, Намджун думал и думал о чарующих синих глазах и словно ангельском лике сына первого советника короля. Брак с ним был бы выгодным, укрепил бы положение Намджуна как охотника и проложил бы перед ним дорогу везде, куда бы он ни захотел. Но даже такие преимущества от союза не стоили этого, если у Чимина было только его красивое лицо. Чимин не дал ему повода думать иначе, поэтому Намджун постарался забыть о нём. Простое наслаждение для глаз его усилий не стоило. Через две недели, когда Чимин очернил в глазах короля главного казначея так изящно, что о его причастности знали лишь несколько человек, у которых не было никаких доказательств, Намджун понял, что упустить его будет грандиозной ошибкой, которую совершить может только безмозглый идиот. Намджун был кем угодно, но не идиотом. Спустя почти три десятилетия брака Намджун в полной мере осознаёт, какое сокровище он себе забрал. Чимин, казалось, во многих вещах был его продолжением. Он понимал его с полуслова, а иногда — бросив один лишь взгляд. Намджун мог доверять ему во всём, потому что он знал, что Чимин ни в чём его не подведёт. И сейчас, держа свою маленькую драгоценность в объятиях, Намджун, не удержавшись, снова наклонил голову вниз и украл с губ Чимина ещё один сладкий поцелуй. — С Чонгуком что-то происходит, но я не могу понять, что. А он сам не говорит, — обрисовал проблему Намджун. — Я не думаю, что это что-то серьёзное, ты ведь знаешь, какой он, но лучше перестраховаться. На кону многое стоит. — Хорошо, я понял, — Чимин улыбнулся и с силой провёл ладошками по могучим плечам, закованным в камзол, разглаживая несуществующие складки. Всё было идеально, как Чимин и любил. — Поговори с ним, если понадобится. Он уважает меня, но для него я не просто фигура отца, я — его Главный, но с тобой у него таких ограничений нет. В обычных делах Чонгук всегда доверял тебе больше, чем мне. — Нельзя прийти к Командиру охотничьего корпуса и взволнованно рассказать ему, что его впервые поцеловала девочка, а он испугался и убежал, — усмехается Чимин, вспоминая секреты, которые доверил ему Чонгук и которые он потом, посмеиваясь, рассказывал Намджуну до мельчайших подробностей. Намджун знал каждую деталь жизни молодого охотника и менять это не собирался. — Я бы выслушал любую мелочь, если бы он только захотел мне рассказать, но я рад, что у вас с ним сложились такие доверительные отношения. Это помогает, — признался он, беря одну из рук Чимина в свою и целуя костяшки пальцев. Чимин соблазнительно приоткрыл губы, собираясь что-то сказать, но смолчал, когда служанка, поклонившись, вошла в комнату. — Господин Чон прибыл. — Замечательно, — отозвался Чимин, отходя от Намджуна. — Пойдём встретим его.***
Чонгук отдаёт подбежавшей служанке пальто, раздражённо поправляя сползшие с локтей рукава рубашки. Закатив их обратно, охотник осматривается, не в силах подавить зародившийся в груди трепет. Он уже много раз приходил к Командиру, и всё равно снова и снова восхищается красотой его дома. Все комнаты, казалось, пропитаны роскошью, элегантностью и изяществом. Изысканная мебель, прекрасные картины на стенах, вазы, цветы в которых всегда свежие, без единого завянувшего лепестка, небольшие статуи ангелов — абсолютно всё кричало о богатстве владельцев и их утончённом вкусе. Чонгук уверен, этот дом своим великолепием посрамил бы и королевский дворец. Стуча в массивные деревянные двери с запутанным, но прелестным узором, охотник чувствует себя грязным оборванцем, пришедшим просить милостыню. Он знает, что это глупо. В конце концов, Командир вырастил его, а подаренный им дом, далеко не такой роскошный по просьбе самого Чонгука, был достаточно хорош, неловкость и стеснение отказываются проходить. Чонгук чувствует себя нежеланным гостем, а не членом семьи, и ему это чертовски не нравится. Маленькую хижину ведьмы с этим домом даже нельзя сравнить, но там он ни разу не почувствовал себя нежеланным гостем, наоборот — он как будто принадлежал тому месту, будто после долгих лет скитаний наконец-то нашёл дорогу домой. Почему так? Почему ему пристанище глупой ведьмы роднее, чем место, в котором он вырос? — Чонгук! Радостный голос вырывает охотника из мрачных мыслей. Он вскидывает голову и тихая, ласковая улыбка сама просится ему на лицо, стоит ему увидеть Чимина, спускающегося к нему с лестницы. Чонгук идёт к нему навстречу, заключая в бережные, крепкие объятия. Чимин ниже его, но выше, чем ведьма: Юнги ему едва до подбородка доставал макушкой, а Чимин своей золотой гривой волос щекочет ему нос. Сопротивляясь желанию чихнуть, Чонгук мягко отстраняется, продолжая держать руки на чужих плечах. — Я очень скучал по тебе, — шёпотом признаётся, отчего-то стыдливо отводя глаза. Чимин ему улыбается, маленькие лучики-морщинки собираются у его превратившихся в милые щёлочки глаз и губ — единственное, что выдаёт его отнюдь не молодой возраст. Красота Чимина, несмотря на почти полвека прожитой жизни, с каждым прошедшим годом становится всё краше, распускается, как горячо любимые им цветы. В первый раз, когда Чонгук увидел Чимина, он подумал, что к нему с небес спустился настоящий ангел. Он отказывался верить, что Чимин — человек, а когда тот посмеялся над его наивностью — звонким, чистым смехом — Чонгук ещё больше уверился в своей правоте. Обычные люди не умеют так красиво смеяться. Когда Командиру всё же удалось переубедить Чонгука, он даже не расстроился — ведь Чимин был идеальным, и много лет спустя его всё ещё нельзя описать как-то иначе. — И я по тебе, — соглашается Чимин, и, взяв Чонгука под локоть, ведёт его наверх, в столовую. — Рад, что ты оставляешь всю свою холодность за порогом. Мне хватает дома одной ледышки. — Ты на меня наговариваешь, дорогой, — Намджун появляется рядом совершенно внезапно, Чонгук едва заметно вздрагивает. — Характером Чонгук пошёл в меня. Он такой же сдержанный, требовательный и собранный, и это похвально — голова всегда должна контролировать сердце. И изменить это можешь только ты, слишком уж мы тебя любим. Чимин словам мужа довольно кивает, а Чонгук чувствует, как горят красным от сказанного его щёки. Под похвалой Командира он прихорашивается весь, как собака, которой бросили кость и назвали «хорошим мальчиком». У Чонгука рядом с ними двумя иначе просто не получается. Он прекрасно знает, что они — не его родители. Его настоящая семья продала его при первой подвернувшейся удачной возможности. Чонгук о них не вспоминает и не хочет узнавать, их лица в его памяти размыты, как размываются чернила от попавших на них капель воды. Но Намджун и Чимин сумели заменить ему родителей во всех отношениях, и иногда он забывает, что он на самом деле не их ребёнок. Это путает и сбивает с толку, заставляет его сердце отчаянно цепляться за каждое проявление привязанности от них и болеть, когда он сталкивается с равнодушием. Это похоже на скомканный моток пряжи, которую у него никак не получается размотать. Да и Чонгук не уверен, что хочет. Всё почти как с ведьмой, только вот в ней охотник запутался сам. Чонгук приказывает себе успокоиться и садится за стол, слева от Командира, Чимин — напротив. Слуги начинают подавать блюда, ставят тарелки с мясом, картофелем с зеленью, разными соусами и салатами, наполняют бокалы наверняка очень дорогим вином, а не тем дешёвым пойлом, к которому Чонгук привык. Нежная мелодия льётся по комнате, а удушливый запах роз мешает нормально дышать. Голова вдруг кружится так, словно он вот-вот потеряет сознание. Раскладывая на коленях белую салфетку, Чонгук нервно мнёт концы ткани. Он берёт в руки вилку и нож только после того, как увидит их в руках у Намджуна и Чимина. — Давайте не будем сегодня говорить о делах, мы давно не собирались семьёй, — говорит Намджун, отрезая кусочек мяса. Его «семьёй» безжалостно бьёт Чонгука по сердцу. Он совсем не хочет есть. — Хорошо. Я как раз хотел кому-то рассказать последние сплетни королевского двора. Вы даже представить не можете, что случилось. Слушая, как Чимин рассказывает, кто с кем заключил союз, кто кого пытался отравить или подставить, а кто с кем переспал, Чонгук вдруг думает о ведьме. Чимин красочно описывает, какой большой след был заметен у фрейлины королевы на шее, и вспоминает изящную, длинную ведьмину шею. Бледную, совсем как выпавший первый снег. Чонгук представляет, каково это было бы — укусить. Представляет след, который можно оставить. Который на такой тонкой, нежной коже не скрыть никаким количеством пудры. Её, впрочем, у ведьмы нет — след был бы заметным и ярким. Воображённая картина пьянит сильнее разлитого по бокалам вина. Чонгук сглатывает застывший в горле ком и слабо трясёт головой, пытаясь понять, о чём продолжает болтать Чимин. Оказывается, когда на уме одна проклятая ведьма, сосредоточиться сложно. — Несколько дней назад королева огласила список, кто из дворян за какой бал будет отвечать и когда. Мы организовываем Зимний, — взволнованно щебечет Чимин, когда Чонгуку удаётся сфокусироваться. — Уверен, что ты справишься идеально, — гордо отвечает Намджун. Гордость в его голосе звучит неспроста. Чимин — прекрасный хозяин, а каждое торжество, которым он занимается, — идеально, как Намджун и сказал. Наступления Зимнего бала ждут абсолютно все. Зима считается порой чудес, а этот бал — одно из них. — Командир прав. Никто не сможет справиться с этим лучше тебя. Чимин благодарно, надменно улыбается, но через мгновение обеспокоенно хмурится. — Ты в порядке, Чонгук? Ты весь вечер словно витаешь в облаках, — требовательно интересуется Чимин, с тревогой окидывая его взглядом. — Я в порядке, — говорит, не задумываясь, Чонгук. Ложь горчит на кончике языка. Командир поворачивается к нему, всё его внимание сконцентрировано на нём, будто он головоломка, которую ему нужно отгадать, но пару секунд спустя это ощущение проходит — в комнату вбегает покрытый сажей мальчишка. — Простите, что побеспокоил, мой господин, но вам срочное письмо от королевского казначея! Гонец ожидает в Зелёной гостиной. Намджун недовольно поджимает губы, глядя, как маленький мальчик пытается быть осторожным и ничего не испачкать больше, чем уже есть — ковёр придётся выбросить — и рывком поднимается из-за стола. Ребёнок вздрагивает и съёживается, словно пытаясь стать меньше. — Похоже, это действительно что-то срочное. Чимин, Чонгук, мне придётся оставить вас. — Всё в порядке, дорогой. Мы всегда успеем наверстать упущенное позже, — мягко убеждает Чимин. — Иди, мы с Чонгуком ещё немного посидим. Нам есть о чём поговорить. Тон Чимина ласковый, сладкий, как мёд, но Чонгук знает, из этой липкой ловушки ему молчанием не выбраться. Он кивает — им обоим — и одним глотком допивает вино. Кислятина. Намджун уходит, подгоняя грязного мальчишку вперёд, и Чимин протягивает через стол руку и прикасается к ладони Чонгука, сжимая пальцы. — Теперь, когда наш грозный Командир ушёл, можно не бояться откровенничать. С тобой что-то случилось, пока тебя все искали? «Да», хочет сказать Чонгук. «Меня никто не искал», хочет он прокричать. «Меня бы добили, если бы нашли», хочет он заверить. Но он молчит. Рассказать Чимину хочется — всё-всё рассказать. Объяснить, что случилось, какие мысли не дают ему покоя, какие преследуют образы, какие чувства мешают как раньше жить. Объяснить, как ему тяжело и как он всем этим испуган. Как он не понимает, почему чувствует то, что чувствует. Как понимает, что должен был сделать, ведь убийство ведьм — его долг, и как он так и не смог поднять на маленькую наивную ведьму руку. Чимин смотрит на него ожидающим, любопытным взглядом, и Чонгук вдруг осознаёт, что не сможет поделиться всем, что его гложет. Ведьма же его тайна. Его секрет. Загадка, с которой он борется до сих пор, и бросать её сейчас — нельзя, рано. Потом. Размеренная, спокойная мелодия, словно отвечая на скопившееся в комнате напряжение, накалилась, стала резче, обрывистее. — Я… встретил кое-кого, — спустя, кажется, целую вечность решает приоткрыть часть правды Чонгук. Чимин терпеливо ждёт. — Я не могу выбросить нашу встречу из головы. Пытаюсь не думать об этом, но у меня ничего не получается. Вспоминаю всё. Додумываю то, чего не было и чего мне хочется. Чонгук то и дело кусает губы, слизывает маленькие капельки крови, смакуя металлический привкус во рту, и безуспешно старается не казаться взволнованным. Это настолько смешно, что Чимину тяжело сдержаться и не посмеяться над ним. Тревоги Намджуна оказались напрасны. — Ты можешь снова встретиться с этим человеком? Чимин наблюдает, как Чонгук склоняет голову, вероятно, обдумывая возможность этой встречи. — Может быть. Почти уверен, что да. — Тогда тебе нужно это сделать. После второй встречи ты сразу поймёшь, зря этот воришка крал твои мысли, или нет. Чонгук замирает. — Что мне делать, если не зря? — Не отпускать этого человека, конечно, — снисходительно отвечает Чимин, будто это — давно всем известная всем истина. — Люди начинают жить в наших мыслях не просто так. Это всегда что-то значит, а понять, что, можешь только ты. Чонгук долго молчит, не поднимая взгляд. Прячет глаза за неровными чёрными прядями, которые Чимину хочется довести до ума, но он знает границы мальчика и не хочет переступать через них больше, чем обычно. Для одного ужина потрясений было достаточно. Чимин, в конце концов, должен быть для Чонгука опорой, поддержкой, которую он всегда может получить, не боясь осуждения своего Командира. Намджун был величественным и властным, внушающим трепет одним своим взглядом — с ним было трудно вести личные разговоры, потому что многие подсознательно боялись его разочаровать. Чимин же был его полной противоположностью. Его красота и мягкие, добрые улыбки заставляли доверять ему, открываться, делиться обременяющими сердце тайнами, искренне веря, что всё раскрытое останется между ними двумя. Чимин не раз пользовался своим преимуществом: ему нравилось держать чужие секреты при себе, ведь кто знает, когда они могут пригодиться. Пряча нетерпение за привычной, будто бы приклеенной к лицу добродушной улыбкой, Чимин нежно постукивает пальцами по тыльной стороне руки Чонгука, напоминая о себе, своём присутствии рядом. Чонгук медленно, лениво моргает, словно очнувшись ото сна, и наконец смотрит на Чимина пылким, решительным взглядом. — Спасибо, Чимин. Разговор с тобой всегда помогает собраться с мыслями. Он что-то решил для себя, понимает Чимин, но пока не хочет делиться. Чимин не настаивает. Он поднимается из-за стола и ждёт, пока Чонгук не подойдёт ближе. — Расскажи мне потом, получилось ли у тебя с этим воришкой, хорошо? Чонгук закатывает глаза, но по притаившейся в уголках его губ улыбке ясно, что ворчит он не всерьёз. — Хорошо. Они неспешно спускаются вниз. Чимин, как хороший хозяин, проводит Чонгука до двери. Прекрасная музыка, льющаяся из-под клавиш пианино, слышна и тут, но приглушённо. Чонгук натягивает свой потрёпанный плащ, разглаживает лацканы, поправляет спрятанное в складках и потайных карманах оружие. — Спасибо за ужин. Всё было идеально, как всегда. Чимин благосклонно кивает и тянет Чонгука за плечи вниз, обнимая на прощание. — Навещай меня чаще, ладно? Для нас с Намджуном ты не просто рядовой охотник. Ты для нас как сын, и мне больно, что ты забываешь, что можешь нам во всём доверять. Чонгук, пристыженный, виновато хмурится, но извиниться не успевает — набирающая обороты мелодия вдруг резко обрывается, не вовремя нажатая громкая нота портит всю игру. Ангельское лицо Чимина искажается в уродливой гримасе, когда он оглядывается через плечо, сузив глаза. Это вдруг неприятно жалит, словно кто-то только что ткнул Чонгука в самое сердце, но он отмахивается от этого чувства. — Тебе пора, Чонгук, — Чимин пытается вести себя также приветливо и дружелюбно, как раньше, но его усилия тщетны — отвращение и недовольство портят нежные черты лица, искажая их во что-то пугающее и неприятное.Его идеальность испорчена. — Мне нужно кое с чем разобраться. Чимин оставляет его, спешит обратно вверх по лестнице, отталкивая со своего пути взволновавшуюся прислугу. Чонгук равнодушно смотрит, как одна из служанок в последний момент цепляется за перила, удерживая себя от падения с большой высоты по ступенькам. Она тяжело, испуганно дышит, вскидывает голову и, наткнувшись на ледяной взгляд охотника, вздрагивает. Чонгук хмыкает и покидает дом своей семьи. Перед тем, как за ним захлопывается дверь, он слышит высокий, негодующий, срывающийся на мерзкий писк голос Чимина и умоляющие просьбы прислужницы — видимо, той самой, что играла на пианино. Чонгук уходит, не оглядываясь.***
Вечером, когда солнце скрылось за горизонтом, а небо заволокло предвещающими ливень тёмными тучами, Чимин сидит за туалетным столиком, втирая в кожу ароматное масло с его любимым запахом роз. Он удовлетворённо ухмыляется, любуясь собой в зеркале. Тонкий шёлковый халат свисает с одного плеча, оголяя едва загорелую кожу. Намджун подходит к нему сзади, кладёт ладони на хрупкие плечи и целует мужа в макушку. Он только вернулся после встречи с гонцом, и сразу — к нему. Это льстит даже после многих лет брака. — Как прошёл ужин? — спрашивает Намджун, гладя бархатную кожу под ладонями. — Прекрасно, — склоняется к прикосновениям Чимин. — Ты зря волновался, дорогой. — И в чём же причина странного поведения Чонгука? Чимин выдерживает молчаливую паузу, позволяя мужу покрывать поцелуями его лицо и сосредотачивая всё внимание на себе. — Наш мальчик влюбился, — довольно вздыхает Чимин, когда Намджун целует чувствительное местечко за ухом. — Он даже не осознаёт, что влюблён, представляешь? Чимин смеётся, и Намджун подхватывает его смех в ответ. — Его первая влюблённость, значит, — задумчиво говорит он, продолжая посмеиваться. — Как интересно. Не рассказал, в кого? — Нет, но это и не надо. Пусть это будет его маленький секрет, Намджун. Кто-то наконец смог добраться до сердца нашего Чонгука, и это не кто-то из тех, кого пытались послать мы. Этот человек для него особенный, пусть даже Чонгук пока не понимает, насколько. Дай ему время, он познакомит нас сам. — Если ты уверен. Намджун не пытается спорить — в таких вопросах Чимин разбирается гораздо лучше. Он пригибается, подхватывает мужа на руки, игнорируя возмущённое «Намджун!», и бросает на кровать, в, казалось бы, неисчисляемое количество мягких подушек. Вид покрасневшего, нахмурившего в негодовании брови Чимина слишком очарователен, чтобы сопротивляться. Намджун нависает над ним и целует образовавшуюся между бровей морщинку. Ночь должна быть хорошей.***
Чонгук вертит в руках в руках браслет из завянувших цветов, который ему сделала ведьма. Тонкие лепестки крошатся под его пальцами, даже когда он изо всех сил пытается быть нежным. Цветы неуклонно разрушаются, и кажется, что невидимая граница, которую он сам себе запретил пересекать, исчезает — образ Юнги снова стоит перед глазами. Как настоящий, протяни руку — и дотронешься, сожмёшь, судорожно цепляясь за него пальцами. Чонгук этого хочет до боли в груди. Хочет обратно, к ведьме. В маленькую хижину, затерянную между вековыми деревьями, в проклятый для всех, кроме одного единственного создания, пугающий и зачаровывающий одновременно лес. Чувства Чонгука такие же. Он околдован глупой, наивной ведьмой, и боится. Боится древней силы, сокрытой в хрупком теле, боится себя и того, что может сделать с ведьмой, когда непреодолимое чувство долга возьмёт верх. В него вбили команды, как в дрессированного пса, и рано или поздно привитые инстинкты сработают. Чонгук хочет поздно. Чонгук почему-то надеется, что никогда. В голове снова туманно, как после выпитой бутылки вина. Охотник не пил, но чувствует себя пьяным. Ведьма оказалась хуже любой зависимости. Позволишь себе увязнуть и всё, уже не уйти. Чонгук не уверен, что может просто уйти. Он увяз и ноги стоят на месте. Руки пока свободны, он ещё может дышать, но каждая мысль о Юнги словно вбивает гвозди в крышку его гроба — сколько ни царапай, сдохнешь от сваленной сверху земли. Но в этом-то и проблема. Чонгук хочет увязнуть полностью. Свернуться, как можно, калачиком в этом гробу и не пытаться выбраться. Охотник мучительно стонет, кидая то, что осталось от браслета, на маленький столик у дивана, и откидывается на подлокотник, закрывая ладонями глаза. Его руки пахнут умирающими цветами и засохшей травой. Чонгук делает вдох, желая запомнить этот удушливый, но такой нужный запах, пока он ещё есть. Скоро последние свидетельства встречи с ведьмой исчезнут, и всё будет ещё больше похоже на сказочный сон. Он был прав: его раны зажили, не оставив шрамов. Боя с Хосоком словно и не было, ни одного доказательства нет, только старые шрамы. Не то чтобы он нуждался в новых, но они были бы на нём, храня отголоски прикосновений чутких ведьминых рук. Чонгук скучает. Он так сильно скучает по этой нелепой ведьме, что его, оказывается, отнюдь не каменное сердце болит. Он скучает по всему, что между ними было и что только могло бы быть. Ради всех богов, он скучает даже по тупой колдовской животине. Чонгук ненавидит эти чувства. Они мучают его, изводят, не дают покоя и в то же самое время он ещё никогда не чувствовал себя настолько живым. Образ ведьмы, манящий мираж, робко улыбается ему, смотрит с детским любопытством, наивно-наивно и так добро — снова как настоящий. Охотник рычит, как дикая псина, и рывком вскакивает на ноги, принимая, пожалуй, самое импульсивное решение в своей жизни. Впрочем, последний месяц его жизни только из таких решений и состоит. Он проносится по дому, как ураган, собирая вещи в хороший шерстяной мешок, и думает, как забавно всё обернулось. В хижине ведьмы он сдерживал желание убить её и стремился уйти, избавиться от запутавших голову мыслей и вернуться обратно с подмогой, командой быстрых и сильных охотников, чтобы схватить дьявольское отродье и очистить его огнём, как положено. А сейчас он в спешке мечется, чтобы покинуть родной дом и попасть обратно к ведьме, искупаться в мягком взгляде её глаз, как в солнечных лучах. Сейчас он сдерживает годами тренировок вбитые инстинкты, чтобы не навредить, побыть рядом как можно дольше. Такая нелепица. Голову снова кружит. Чонгук, пошатываясь, впихивает в прилично заполненный мешок одну из валяющихся на спинке дивана рубашек, сверху осторожно опускает шоколадное угощение, сладкое, как ведьмина улыбка, для неё же спонтанно и купленное. Завязав горловину надёжным узлом, перекидывает мешок в левую руку, правой поправляет ножны на бедре и боку. Его любимый меч прислонён к столу, но Чонгук, мазнув по нему взглядом, отворачивается, не берёт — не думает, что пригодится, он вполне обойдётся ножами. Перед тем, как выйти за порог, понимает вдруг, что здесь, в этом доме, в городе, рядом со всеми этими людьми, его ничего, по сути, не держит. Он скован клятвами, как цепями, но от любых оков можно избавиться, если только подумать, как. В процессе можно потерять конечность или сильно пораниться, но долгожданная свобода будет этого стоить. И лишь сейчас Чонгук это осознаёт. Фыркнув себе под нос, охотник закрывает дверь и выбирается из города тёмными переулками. Где-то ждёт, затаившись в тени, пока не пройдёт патруль, где-то даст проехать экипажу, пропустит шумную толпу — он не хочет, чтобы его заметили. Хорошо, что он не чурается применять вбитые в него навыки против тех, кто его обучил. Мелкие камешки перекатываются под ногами, полы плаща колышутся у самой земли, периодически разлетаясь сильнее под порывами ветра. На горизонте сгущаются тучи, медленно пряча за собой красивый закат. Собирается ливень, а возможно, даже гроза — Чонгук не смог бы придумать прикрытия лучше, чем, кажется, даёт ему сама судьба. Снова пропасть на долгое время он не может, это ещё больше заставит Командира следить за ним, но если дождь будет таким сильным, как предвещают признаки, никто и не подумает его искать. Все будут отсиживаться по домам, за тёплыми стенами и надёжной крышей, даже патрулей будет меньше, если их вовсе из-за непогоды не уберут. Идеальный момент, идеальные обстоятельства. Чонгук не может их упустить. Камни попадаются всё реже, их сменяет неровная, ухабистая почва и яркая даже в сумрачный вечер зелёная трава. Мыски его сапог намокают от притаившейся в траве влаги, а дорожная грязь наверняка вымажет его обувь так, что их будет проще выкинуть и потратиться на новую, чем отмыть, но охотнику наплевать. Он идёт вперёд, к лесу, будто бы околдованный, и когда перешагивает первую линию деревьев, возникшее в груди воодушевление словно подгоняет его. С каждым шагом по лесным просторам становится всё легче дышать. Чонгук даже не знает, куда он идёт — лес не просто так считают волшебным. Он меняет дорожки, путает тропки, заводит в самую глубь, из которой не выбраться. Говорят, что где-то глубоко-глубоко среди вековых деревьев, в самом сердце леса, есть поляна, усыпанная костями всех заблудших путников, всех тех, кто рискнул ступить в лес. Чонгук рискует погибнуть так же, как эти несчастные, но все разумные мысли заменил громкий, как раскаты грома, зов сердца. Его тянет всё дальше и дальше, но охотник не чувствует опасности — выработанные за много лет инстинкты молчат. Лес словно ведёт его туда, куда нужно, будто бы рад его возвращению. Отяжелённые сотнями листьев ветви приветливо расступаются, тропинка, по которой он идёт, ровная, без внезапностей в виде острых камней и крючковатых, свёрнутых, как змеи, корней. Маленькие птички подлетают близко-близко, к самому лицу, и щекочут перьями щёки — не боятся совсем большого и грозного человека. Чонгук улыбается, едва приподнимая уголки губ, и гладит одну из птичек по мягкому синему брюшку. Птица щебечет в ответ, словно в поощрении, и вдруг садится ему на плечо, у шеи. Притирается крохотным клювиком и хвастливо машет хвостом остальным собратьям, оставшимся летать. Чонгук слабо покачивает головой в лёгкой, дружелюбной насмешке, смотрит на арку, образованную высокими кустами, и на мгновение, которое кажется вечностью, замирает — прямо перед ним ведьмин дом. Из трубы на крыше валит дым, значит, Юнги над чем-то работает — своим обедом или каким-то новым варевом. На небольших пеньках у крыльца стоят корзинки с разными травами, одна — с цветами и тонкими прутиками. Всё аккуратно сложено, и, видно, сорвано с привычной заботой и осторожностью. С уважением к лесу, поделившемуся своими дарами с доброй, ласковой ведьмой. Сердце охотника частит в груди, бьётся сильно-сильно и быстро-быстро. Птичка, сидевшая на плече, радостно чирикает, машет крыльями, взлетая, по-дружески клюёт человека в нос и начинает стучать по стеклу. Чонгуку бы отдышаться, вдохнуть разом куда-то пропавший воздух, успокоить разволновавшееся сердце, но птица, похоже, решила всё за него. Времени собраться нет совсем — вот мелькает в окне силуэт ведьмы, а вот — слышится топот и открывается, надсадно скрипя петлями, старая дверь. Чонгуку бы сделать хоть шаг, встретить ведьму, раскинув руки, а потом захлопнуть их, обернуть вокруг хрупкой фигурки и больше не отпускать, но он стоит там, будто окаменевший, и только чувствует, как все тревоги, мучавшие его эти дни, исчезают. Мысли о том, что правильно и неправильно, о долге перед Церковью и Намджуном лично — всё уходит. Чонгук знает, что это всего лишь поблажка, что это всё временно и вряд ли надолго, но пока его едва ли не разрывает на части от облегчения и чистого, детского счастья. Он даже не знал, что может его почувствовать. Они, наверное, выглядят сейчас глупо. Замерли друг напротив друга, глядя в чужие и такие отчего-то знакомые, родные глаза, и только это и могут. Даже противный волк уже за спиной Юнги, рычит удивлённо и недовольно и взглядом пронзает Чонгука, как сошедшим с рук кузнеца мечом. Да птичка, привязавшаяся к охотнику, нагло уселась на волчью морду, нахохлив перья. Волк косит глаза, пытается стряхнуть потерявшую страх добычу, но птице всё равно — сидит и перья вычесывает. Бессовестная. Юнги такой же, каким Чонгук его помнит, и в то же время будто другой. Его кожа словно стала только бледнее, волосы забрали всё больше тьмы у ночного неба, а звёзды — поселились в его глазах. Охотник не думал, что это возможно, но ведьма стала ещё прекраснее, чем была раньше. Он не знает, виноваты ли в этом чары, разыгравшееся от разлуки воображение или всё это правда, но он не может на неё насмотреться. Красивая, глупая, наивная ведьма. Даже лучше, чем в сказке. Чонгук вздыхает. Он не понимает, кто двинулся первым, но это и неважно. Важно — это ведьма, наконец оказавшаяся в его руках и сжимающая его с неожиданной силой. Важно — это горьковатый запах лечебных трав и лаванды, исходящий от её волос, для Чонгука — самый желанный на свете. Важно — это маленькое сердце напротив его, что бьётся такт в такт. Это солнечная улыбка, растянувшая пухлые губы. Это радостный, неверящий взгляд. Юнги отстраняется на пару секунд, смотрит своему человеку в глаза и снова прячет лицо на крепкой груди. Они обнимаются уже гораздо дольше всяких приличий, но охотника это не заботит, а не знающую о таких вещах ведьму — тем более. Для неё нормально обнимать, прижиматься, чувствовать. Чонгук, по собственному желанию вернувшийся туда, откуда должен бежать со всех ног, этому только учится. Если бы ведьма понимала трудности, с которыми он борется в себе, наверняка бы сказала, что он хороший ученик. Но Юнги понимает, а Чонгук не хочет, чтобы он понимал — он хочет держать ведьму от своего мира, мира охотников, как можно дальше, и от себя тоже. Но от себя никак не получается, и он не уверен, сколько сможет оттягивать первое. Наглая птица возмущённо чирикает, сбитая с морды волка тяжёлой лапой, и принимается кружить вокруг и больно клевать то одно, то второе мягкое ухо. Сеймоур скалится, показывая острые клыки, но бесцеремонной птице всё нипочем — кружит вокруг и клюёт. Волк громко рычит, пытаясь её достать, и этот звук словно заставляет Юнги и Чонгука проснуться — ведьма мягко отстраняется, но не отпускает его рук, переплетает мизинцы и ведёт к дому. Охотник послушно идёт за ней, и как тогда, в их первых блужданиях по лесу, шаг в шаг. Чонгук был прав: у ведьмы на плите очередное колдовское варево, поднимающийся от него пар зеленоватый, но охотник не заостряет на этом внимание. Подчиняясь прикосновениям ведьмы, садится на низкий стул у кровати, и выжидающе смотрит на Юнги, когда тот садится напротив. — Не думал, что ты вернёшься. — Я тоже, — неожиданно даже для самого себя признаётся Чонгук, и больше ничего не объясняет. Ведьма улыбается, будто ей эти объяснения и не нужны, и охотник засматривается на появившиеся от подаренной ему улыбки лучики вокруг чёрных глаз. — Будешь чай? Я как раз собрал ягоды, которые тебе нравились. С ними чай будет сладким, но я добавлю мяту, и получится, как ты любишь. — Буду. Чонгук не отказывается. Ему кажется, что Юнги он не откажет ни в чём. Ведьма вскакивает, начинает суетиться у плиты, и удивление охотника от того, что она запомнила, какой чай ему нравится, исчезает, сменяясь долгожданным чувством покоя. Заходившееся в волнении сердце стихает, бьётся ровно и сильно. Не отрывая глаз от плавных, совсем как в танце, движений Юнги, Чонгук чувствует себя так, как будто вернулся домой.***
Хосок стискивает от злости зубы, когда вместо привычного ровного шага прихрамывает. Его непривычно клонит в левую сторону при каждом движении, и это подпитывает его ярость ещё больше. Ему бы залечь на дно, отдохнуть, дать себе время оправиться, но ядовитой змеёй жалящая ненависть клокочет внутри, бежит вместо крови по венам, запрещает стоять на месте. Хосок жмурится до чёрных пятен во взгляде, а когда открывает глаза, не отводит их от маячащей впереди спины Чонгука. Напасть бы, всадить клинок под рёбра или перерезать шею, но сейчас, в таком состоянии, Хосок для Чонгука не соперник, а неприятная помеха, которая даже нервы потрепать не в состоянии. Осознание этого бьёт по гордости ещё недавно одного из лучших охотников слишком сильно, безжалостно. Да и эта хвалёная гордость вся в лоскутах, как старое одеяло. Понимать, что он теперь не охотник, — хуже. Изгнанник, которому теперь нет приюта ни в месте, где он вырос, ни у кого-нибудь из собратьев. Опозоренный, униженный и презираемый. К тому же, ещё и калека. Чонгук идёт неспешно, уверенно. Хосоку трудно за ним поспевать, но к горящей в груди ненависти примешивается недоумение. Хосок помнит, как сильно он ранил этого ублюдка в драке, но тот выглядит так, будто не ему разрезали мечом бок и проткнули опасно близко к сердцу. Он не останавливается, чтобы перевести дух, не кренится, плащ станут привычно туго. Словно никаких заживающих ран у него нет. Подозрительность Хосока растёт. Она становится всё сильнее, когда он понимает, куда они идут. Впереди только проклятый лес. Обычно внимательный и сосредоточенный, Чонгук непривычно рассеян. Он не замечает за собой слежки, что Хосоку только на руку, и с каждым последующим шагом к лесу изгнанник понимает, что причина такого поведения Чона там, где-то среди высоких, странно изогнутых деревьев. Предвкушение пускает корни в качающем кровь по телу сердце изгнанника. Следуя за Чонгком в лес, Хосок не знает, что он найдёт там, но уверен, что это сыграет в его пользу. После стольких лет игнорирования удача наконец повернулась к нему лицом и раскрыла свои объятия. Хосок мечтал стать охотником с детства. Услышав ребёнком о воинах, отважно сражающихся с нечистью и сохраняющих покой горожан, он вознамерился стать таким же. Не обращая внимания на уговоры родителей, сбегал в Церковь, пытался пробраться через острые пики заборов и охрану, чтобы хоть одним глазком взглянуть на настоящую тренировку охотников. Каждый раз его ловили и отправляли домой, но Хосока это не останавливало. Он всё упорнее пытался проникнуть внутрь, раздражая уже знающую о нём стражу и беспокоя не понимающих его энтузиазма родителей. Но однажды всё изменилось. Во время очередной попытки пытающегося удрать от охотников мальчишку заметил Намджун. Хосок, не зная, кто этот человек, нагрубил ему и даже пытался ударить, сбить с пути. У него, конечно же, ничего не вышло, а нагнавшая его разозлённая стража вдруг не стала его трогать и с почтением поклонилась мужчине. — Простите, Командир, — проговорили бойцы едва ли не хором. — Ничего, — добродушно отмахнулся от них Намджун, а у Хосока перехватило дыхание, когда он понял, кому нагрубил. Главный. Тот самый. — Парнишка настойчивый. Это хорошее качество. Из него вышел бы отличный охотник. Хосок тогда шокировано смотрел на Командира, не в силах поверить, что это было сказано про него. Он убежал из Церкви на нетвёрдых ногах, но когда вернулся несколько дней спустя, его не прогнали — пустили внутрь, показали всё, что он хотел посмотреть, и ответили на все по-детски наивные, глупые вопросы. Через неделю, когда на пороге их дома появился Командир с намерением забрать Хосока для и обучить стать охотников, Хосок чувствовал себя самым счастливым на свете. Он не запомнил побледневших лиц родителей и их быстрых, бессильных переглядываний — ведь Командиру никто не отказывает. Он запомнил только окружившее его радостное волнение, пока он собирал вещи, чтобы отправиться в свой новый дом и новую жизнь. Главный взял его под свою опеку. Давал частные уроки, обучал, как правильно держать меч и стрелять из лука. Привёл в свой дом, познакомил с мужем, разрешил приходить. Выслушивал все тревоги и беспокойства, никогда не настаивал, не давил, говорил, что он всегда может отказаться быть охотником и вернуться домой, если тренировки станут слишком сложными. Хосок, не утративший ни капли своего энтузиазма, но заметно расстроенный и уставший после бесконечных силовых тренировок, думал согласиться. Он был бы опечален ещё больше, если бы ему пришлось уйти, но тренировки были действительно трудными и он начал сдавать. Он по-прежнему неистово восхищался охотниками, но представлять себя среди них получалось всё меньше. Но когда он был готов вернуться домой, его мама вдруг заболела. Это была катастрофа. Его отец хватался за любую работу, чтобы оплатить постоянные визиты лекаря и дорогие снадобья, необходимые для выздоровления жены, но этого было мало. Женщина была прикована к постели и с каждым днём ей становилось всё хуже. Хосок захотел домой ещё сильнее, он хотел помочь отцу, и в тот момент, когда он был готов уйти, появился Командир. Предложил ему начать выполнять порученные охотникам задания. Оплата за одну такую миссию была больше, чем заработок его отца за месяц. Хосок согласился, не раздумывая, и всё вернулось на круги своя. Он доводил себя до изнеможения тренировками и заданиями, но это того стоило. Он постепенно выбивался в лидеры среди остальных подростков, а его матери становилось лучше. Его навыки совершенствовались, Главный был им доволен, Наставники хвалили его и пророчили стать одним из лучших охотников. Хосок купался в заслуженной похвале и всеобщем внимании, и желал оставаться лучшим всегда, чтобы это никогда не прекращалось. Но потом в его жизни появился Чонгук. Тощий оборванец, проданный собственными родителями, вцепился в новое место крепче, чем голодная уличная собака в кость. Он перетянул внимание Наставников на себя, заинтересовал Командира. Всё, ради чего Хосок так долго и упорно тренировался, Чонгук отнял. Он стал лучшим в битве на мечах, не робея ни капли перед старшими и более опытными противниками. Он лучше всех стрелял из лука, всегда попадая точно в цель, а кинжал, казалось, был продолжением его руки, до того ловко он им орудовал. Не было ничего, в чем Чонгук бы ни преуспел, и это продирало Хосока до дрожи. Он боролся яростнее и свирепее, чем когда-либо прежде, пропадал на тренировочных площадках с раннего утра и до появления первых звёзд в небе, не скупился на качественные доспехи и оружие, но всё равно проигрывал. Взгляд Командира больше не был обращён на него, и Хосок не мог это изменить. Он оставался в тени Чонгука, как бы сильно не старался. Он больше не был лучшим. Его отставили в сторону. С каждым годом, проведённым под одной крышей, его злоба разгоралась всё сильней. Он пытался держать её под контролем, но все его усилия шли прахом, стоило только кинуть взгляд на бывшего оборванца и посмотреть в его упрямые, равнодушные глаза. Хосок вспыхивал, как спичка, и уходил, чтобы потушить бушующие внутри чувства. Уходить становилось сложнее, пока в один момент он не сорвался и набросился. Набросился с многолетней яростью и завистью, преследуемым безнадёжным желанием снова стать лучшим, заставить всех смотреть на него одного. Хосок набросился и проиграл. Себя, свою гордость и положение. В который раз он потерял всё из-за Чонгука, и осознавать это было мучительно горько. Изгнанник спотыкается о торчащий из-под земли корень, чертыхается, а вскидывая взгляд, понимает, что упустил Чонгука из виду. Он осматривается, но вокруг, куда ни глянь, одни деревья да кусты. Хосок чувствует, как по коже бегут мурашки. Ему кажется, что за ним кто-то наблюдает, но он никого не замечает. Хосок кладёт руку на рукоять закреплённого у пояса ножа и, прихрамывая, продолжает идти вперёд. Следов Чонгука нет, будто налетевший вдруг ветер подхватил его и унёс. Или он провалился в землю, к червям. Хосоку бы хотелось думать именно так, но он понимает, что надеяться на такой исход глупо. Лес словно замер, притаился. Вспоминая услышанные россказни про проклятие, что населяет лес, изгнанник на собственном опыте убеждается, что это правда. От сковавшего тело напряжения по его виску стекает капля пота. Он пытается двигаться тихо, но каждый шаг кажется невыносимо громким в опустившейся на лес тишине. Запрещая себе бояться, Хосок не останавливается и непреклонно движется дальше, вглубь, мимо огромных, могучих деревьев, мимо кустов с острыми, как пики, ветками, мимо кричаще ярких странных цветов и ягод, которых он раньше никогда не видел. Уставшие от долгой ходьбы ноги и не до конца оправившееся тело болят и ноют, но изгнанник лишь стискивает зубы. Он не для того зашёл так далеко, чтобы сдаться при первой неудаче и повернуть назад. Да и неизвестно, удастся ли ему теперь вернуться — слухи о таинственных пропажах людей в лесу он помнит отчётливо. Контролируя дыхание и не давая себе запаниковать, Хосок пригибается, проходя под ветвями рябины, отодвигает маленькие красные ягодки, что едва не попали в глаз, и выходит к большому, насыщенно-синему озеру. Открывшийся вид завораживает: в водной глади, как в зеркале, отражаются нависшие вокруг деревья и застилающие тучи небо. Бабочки порхают над цветущими у воды деревьями, взмахивая красивыми крыльями с неповторимым узором. Слышится пение птиц и стрёкот цикад. Поражаясь найденному в мрачном и откровенно пугающем лесу живописному месту, Хосок подбирается ближе к воде. Успокоенный неожиданным зрелищем, он расслабляется и сам не замечает, как на губах появляется лёгкая улыбка. Откидывая вспотевшие тёмные волосы и вытирая со лба пот, он садится у кромки воды, не боясь намочить или испортить одежду. Убаюканный царящим в этом месте умиротворением, Хосок почти засыпает — озеро кажется таким же волшебным, как лес. Или, что больше подходит, учитывая, где он находится, манящей ловушкой. Сопротивляться накатывающему желанию уснуть невообразимо сложно, но выработанные годами инстинкты не подводят. Притворившись, что расслабленная нёга сморила его, изгнанник ложится на траву, положив руки близко к спрятанному на теле оружию. Проходит мгновение, второе, и вдруг слышится странный плеск, словно кто-то плывёт. Плывёт к нему из воды. Не двигаясь, Хосок напрягает слух — и точно. Доносящийся звук всё ближе. Изгнанник чувствует, как кто-то нависает над ним, близко наклонившись и почти уткнувшись ему в нос. Мокрые пряди чьих-то волос щекочут лицо то с одной стороны, то с другой, словно нависшая над ним угроза наклоняла голову, рассматривая его. Пальцы Хосока дёргаются у охотничьего ножа. Чувствуя, как по уязвлённой коже шеи будто с любопытством проходятся чьи-то когти, он понимает, что медлить больше нельзя — хватает нож, вскидывает руку, упираясь остриём прямо в чужой живот, так, что кишки выпустить можно одним движением, и открывает глаза, встречая удивлённый золотой взгляд напротив. — Ты ещё кто?