***
Сидеть в маленькой хижине ведьмы, пить заботливо заваренный её руками чай и слушать её болтовню казалось Чонгуку маленьким раем. Он слушал каждое слово, слетающее с улыбающихся ведьминых губ, и не мог наслушаться. Он вглядывался в чёрные глаза напротив своих и тонул в их глубине, не желая выбираться обратно. Он забыл обо всех невзгодах, которые преследовали его, и в этот момент не знал и не хотел знать ничего, кроме Юнги. Ведьма греет руки о чашку, дует на чай перед глотком, чтобы остыл, и счастливо жмурится, отпив. Чонгук уверен, что у него самого вид не менее довольный, но чай, пусть и безумно вкусный, не первая для этого причина. Речь Юнги запинается, охотник видит, как тот набирает воздуха в лёгкие, чтобы продолжить, и мягко перебивает его: — Тучи на дождь собираются, а то и на грозу. Можешь сказать, долго он будет идти? Ведьма непонимающе хмурится. — Долго, — отвечает, чуть помолчав и посмотрев в окно на всё больше темнеющее небо. — Может быть, неделю или даже две. Глянь, какие облака уже серые, за ними и луну видно не будет. А что? — отворачивается от окна и снова на Чонгука смотрит, нервно кусает губу. — Ты обратно хочешь? — Да, — говорит охотник, но расстроиться ведьме не даёт — она не будет грустить, только не с ним. — Вернусь в город после дождя. Так что не спеши, ты успеешь мне рассказать всё, что захочешь. Осознав сказанное, Юнги сияет, как чёртово солнце, так ярко и ослепительно, что, кажется, вот-вот разгонит набежавшие тучи и осветит землю своими лучами. Нежность в его глазах пронзает Чонгука сильнее, чем когда-либо сможет нож. — Хорошо. Просто презамечательно! — Презамечательно? — повторяет Чонгук странно произнесённое знакомое слово. — Да, — кивает Юнги, показывая, что ему вовсе не послышалось, так и надо было. — Это как замечательно, только лучше! Ведьма звонко смеётся, едва не расплескав свой чай, а охотник в переливах её смеха теряется. Когда он в последний раз чувствовал себя так расслабленно и спокойно? Когда он чувствовал, что ему никуда не нужно спешить, что все дела, какими бы они ни были, подождут? Почему только с ведьмой так хорошо? Облизав сладкие после чая губы, Чонгук тянется к своей торбе. Развязывает аккуратный узелок, достаёт лежащую поверх вещей плитку шоколада и отдаёт Юнги. Тот берёт подношение в руки и с любопытством вертит. Скоро его пальцы становятся липкими. — Что это? — недоумение ведьмы так очевидно, что Чонгук понимает, что, беря подарок для ведьмы, даже не думал, что она не будет знать, что это. В лесу ведь сладости с деревьев не растут. — Это шоколад. Попробуй. Охотник ставит свою чашку на низкий табурет и забирает уже чуть подтаявший шоколад, но на вымазанные пальцы не обращает внимания: у него другая задача, которая сейчас кажется важнейшей на свете — накормить Юнги шоколадом, открыв для него частичку своего мира с приятной стороны. Чонгук отламывает от плитки кусочек и подносит его к пухлым ведьминым губам. Он едва-едва давит на нижнюю, уговаривая ведьму открыть рот, и когда та подчиняется, у него перехватывает дыхание. Охотник оставляет шоколад на мягком, влажном языке. Убирая пальцы, он чувствует лёгкое касание языка по ним и то, насколько у Юнги на самом деле мягкие губы. Чонгук сглатывает, смачивая слюной отчего-то пересохшее горло, и смотрит на довольно жмурящуюся ведьму. — Вкусно? — спрашивает охрипшим от набежавших эмоций голосом. — Презамечательно? — добавляет лукаво, вспоминая странное, но кажущееся сейчас очень подходящим слово. — Да, — отвечает Юнги, вдоволь насмаковавшись тающей во рту сладостью. — Полностью презамечательно. Ведьма снова улыбается и отламывает от плитки новый кусочек, потом — ещё и ещё, пока, потянувшись за новым, не поймёт, что съела весь шоколад. Грустно глянув на пустые руки и для верности повертев их, чтобы убедиться, что вкусности наверняка не осталось, она тяжело вздыхает и вдруг вскидывает голову, широко распахнув глаза. Чонгук вопросительно приподнимает бровь. — А если ты тоже хотел шоколад, а я его весь съел? Юнги каким-то образом умудряется выглядеть ещё грустнее, чем он уже был, и охотник ничего не может сделать. Он хохочет, запрокинув голову. Единственное, о чём он способен думать — это то, какая же ведьма всё-таки… драгоценная. Отсмеявшись, Чонгук допивает чай и игнорирует возникающее где-то в груди, на подступах к сердцу, тепло при мысли, как мило выглядит, недовольно дуя губы. Он берёт в руки висящее на быльце кровати полотенечко, мочит его в стоящей рядом бочке с водой и начинает аккуратно оттирать измазанные шоколадом ведьмины ладошки и пальцы. Её рука в его маленькая и хрупкая, как тонкая веточка. — Не переживай, — успокаивает Юнги охотник, радуясь, что, как бы тот ни обижался, а помочь себе позволяет. — Шоколад, конечно, вкусный, но мне не хотелось. Ты его так аппетитно ел, что я мог бы вечность на это смотреть. Щёки Юнги заливает краска. Он принимает объяснение своего человека, не отрывая взгляда от их сцеплённых рук. Они уже чистые, не липкие совсем, на них не осталось ни следа вкусного шоколада, но он не отнимает ладони от крепкой, но бережной хватки чужих пальцев. Его сердце бьётся быстро-быстро, когда он вновь отмечает, насколько же они разные. Руки Юнги небольшие, покрытые синими реками вен, с тонкими изящными пальцами. Его кожа нежная, как лепестки в первый раз распустившегося цветка, но не идеальная: на ней много царапин из-за того, как часто он собирает растения для своих снадобий, его пальцы вечно в зелёных пятнах от листьев или травы, а то и от очередного варящегося зелья, а под его ногтями нередко есть песчинки земли от работы в саду. Руки Чонгука удивительно чистые и ухоженные. На его ладонях мозоли от рукоятки меча, но привычных Юнги пятен и земли нет. Его руки гораздо больше, чем у него, а пальцы — длиннее и толще. Некоторые даже искривлённые, со старыми линиями шрамов, и ведьма понимает, что они были сломаны. Возможно, не один раз. Кожа его человека хранит много шрамов, и ему хочется узнать больше про каждый из них. Как он их получил, за что и с кем боролся — ему интересно всё. В руках Чонгука таится сила, которой нет у Юнги, но он не боится. В руках человека Юнги чувствует себя в безопасности. Может быть, это иррационально и очень глупо, но для ведьмы доверять ему было также естественно, как дышать. У него не было поводов сомневаться в своём человеке. Подняв взгляд, Юнги посмотрел на Чонгука и, осмотрев его, взволнованно проговорил: — У тебя глаза, как шоколад! Я всё никак не мог понять, какого цвета твои глаза. Древесная кора светлее, а земля наоборот темнее. Но сейчас я понял, что они точь-в-точь как шоколад. Чонгук, не привыкший к таким сравнениям, на секунду опешил, но хорошее настроение ведьмы было настолько заразительным, что было трудно быть рядом и не поддаваться каким-либо положительным эмоциям. — А твои — чёрные, как ночь. Ты словно всегда носишь кусочек звёздного неба с собой. Щёки Юнги снова порозовели от смущения, и охотник не мог не задуматься, как сильно он может заставить его покраснеть. Будут ли кончики его ушей такими же красными, как щёки? Как сильно румянец может распространиться? Сжав ведьмины руки, Чонгук зачарованно подался вперёд, но хоть как-то воплотить в жизнь свои мысли ему не дал сильный грохот. Ведьма вздрогнула от прозвеневшего непонятного шума, не сопротивляясь, когда Чонгук встал впереди неё и спрятал за свою спину. Кладя одну руку на меч, охотник обвёл комнату цепким взглядом. Виновник внезапного грохота был обнаружен. Робко выглядывающая из-за его спины ведьма ахнула от шока. У печи, опрокинув тумбу и стоявшую на ней посуду, сидел волк, виновато опустив уши. На его макушке с таким же виноватым видом сидела злополучная птица, наклонив клювик и опустив вниз крылья. Она неловко переступала с ноги на ногу, невольно меся волчью шерсть. Опечаленно чирикнув, птица попыталась спрятаться за ухом своего товарища по несчастью, но недовольное рычание убедило её в бесполезности этой идеи. Закрыв лицо рукой, Чонгук безучастно посмотрел сквозь пальцы в деревянный потолок. Разобравшаяся что к чему ведьма недовольно скрестила руки на груди. — Сеймоур! Слушая не стеснявшегося в выражениях Юнги, устраивающего их компаньонам заслуженный выговор, который время от времени пыталось прервать грустное чириканье или поскуливание, охотник понял, что нигде в мире не хотел бы быть так сильно, как здесь.***
К утру немного распогодилось. Не было ни намёка на тёплые солнечные лучи, но тучи были не такими тёмными и мрачными. Словно кто-то мазнул серой кистью по белому полотну, не закрасив его полностью. Воздух был прохладным и свежим, такой, какой бывает только перед сильным дождём. В ожидании ливня природа будто замерла, готовясь к сильным ударам падающих с неба капель. Деревья, казалось, подняли свои пушистые кроны выше, повернули каждый маленький листик вверх, к хмурым облакам, чтобы ни один не пропустил готовую вот-вот сорваться живительную влагу. Могучие корни вернулись в землю, предвкушая влажную благодатную почву. Цветы, раскинутые по всему лесу, защитно свернулись, но дожидались небесного буйства не меньше корней и деревьев. Чонгук, заправив раздражающе лезущие в глаза чёрные прядки за ухо, смотрел, как ведьма даёт последние наставления волку и птице. Наглая птица, которую охотник про себя прозвал Анчаном из-за синего брюшка, сидела на уже облюбованном месте — пушистой волчьей макушке, и слушала Юнги так внимательно, будто понимала каждое слово. Может быть, действительно понимала — охотник уже убедился, что, под стать лесу, обитатели в нём такие же волшебные. К случающимся в этом месте чудесам ему, кажется, никогда не удастся привыкнуть. Взмахнув маленькими крыльями, птичка взлетела и мягко клюнула ведьму в щёку, а пролетев чуть дальше, проделала то же самое и вернулась. Опешив от действий увязавшегося за ним пернатого, Чонгук растерянно моргнул. Ведьма рассмеялась над ним и, помахав животным на прощание, взяла его за руку и повела за собой в лес. Извилистая тропка прокладывала им путь, обходя опасно тёмные скопления листвы и обманчиво гладкую почву, в которой скрывались острые камни, грубые корни-ловушки и глубокие ямы. Каждый дюйм этого зелёного царства принадлежал ведьме, поэтому все дороги перед ней были открыты. Даже если лес не хочет пускать хозяйку куда-то, тропа перед ней всё равно будет, пусть и трудная, сложная, неприятная. Пока Юнги был ему рад, охотник был здесь желанным гостем, но чувство, будто за ним кто-то — или что-то — наблюдает, не пропадало. Лес будто бы тоже был разумным — настолько, насколько это только возможно. Чонгуку это было чуждо: никогда за всю свою жизнь и бытность охотником он не сталкивался с подобной магией, но он не сомневался, что если попытается навредить ведьме в этом месте, то сам не заметит, как затеряется в какой-нибудь чаще, не в силах выбраться. Осознание этого, как и наличие столь мощных и всепоглощающих чар, сконцентрированных в одном месте, было поразительным и пускающим мурашки по коже. Ведьма вдруг споткнулась, и Чонгук, вынырнув из заполонивших его голову мыслей, дёрнул её на себя, не давая упасть. Юнги вскрикнул, врезавшись ему спиной в грудь, и застыл от испуга, тяжело дыша. Чонгук крепко, но бережно сжимал его в своей хватке, не давая отступить от себя ни на шаг. — Неуклюжий, — отозвался Чонгук, положив подбородок ведьме на макушку — её маленький рост позволял это сделать просто идеально. Юнги насупился, скрестив руки на груди, и задрал голову, упрямо и недовольно глядя на охотника снизу вверх. — Ещё и щёки надул, как бурундук, только вместо орехов раздражением запасаешься. На одно долгое мгновение между ними повисла тишина, но потом глаза ведьмы широко раскрылись, она змеёй вывернулась у Чонгука из рук и яростно стукнула его ладошкой по плечу. Для охотника этот удар всё равно что комариный укус, но он притворно заохал от боли, то и дело срываясь на смех — не смеяться над воинственно настроенной ведьмой было невозможно, до того мило она выглядела. — Ну вот почему ты вредный такой? — спросил Юнги, не в силах сопротивляться лезущей на лицо улыбке. — Мы почти дошли, а ты нас с дороги сбиваешь. — Я хотя бы на своих двух остаюсь, а не стремлюсь носом пропахать землю, — отпарировал беззлобно Чонгук и щёлкнул пальцем ведьму по этому самому носу — вздёрнутому и аккуратному. Кусать и кусать бы. Юнги отмахнулся от него, и, закатив глаза, взял за руку, переплетя их пальцы. Они снова пошли вперёд, двигаясь почти шаг в шаг. Охотник перестал следить, куда они идут, не ставил мысленно ориентиры, не запоминал выделяющиеся места — он смотрел только на едва ли не дрожащую от предвкушения ведьму и впитывал каждую мелькающую на её лице эмоцию, откладывал в памяти за тысячью дверей, чтобы никогда не забыть. В тот самый миг, следуя за ведьмой, Чонгуку показалось, что так должно быть всегда — идущий впереди Юнги и он за его плечом, охраняющий от бед и ненастий, верный спутник, тёмная тень. Юнги был таинственной, чарующей луной, соблазняющей нежным серебристым сиянием, а Чонгук — потерявшимся в темноте несчастным, привлечённым единственным источником света. Всё больше он думал, что не просто тонул в Юнги — тот сам, удивительно сильно обхватив его своими хрупкими руками, направлял его куда-то, но он не мог разобраться, куда. Ведьма остановилась. Чонгук замер за ней и наконец рассмотрел, куда она его привела. Их окружало так много деревьев, что их пушистые зелёные кроны не пропускали ни одного лучика солнечного света, а их тяжёлые от множества листьев гнулись к земле, образовывая странную дверь, мешая разглядеть, что за ней находится. Юнги повернулся к нему и крепко сжал его руку. — Закрой глаза, — попросил он мягким и тихим голосом. Охотник хотел задать ему уйму вопросов — зачем это, почему нельзя держать их открытыми, есть ли здесь какой-то секрет — но с его губ не сорвалось ни одного. Он послушно закрыл глаза и позволил ведьме провести себя туда, где она хотела с ним быть. Большие листья нежно пощекотали его лицо, а потом, через мгновение, под его ногами больше не было привычной земли — Чонгук не мог понять, по чему стал шагать, но не открывал глаз — ведьма не разрешила. Воздух наполнился травянистым, сильным пряным запахом, терпким и в то же самое время свежим, прохладным — безумно приятным. Охотник глубоко вдохнул, желая, чтобы этот запах заполонил его лёгкие, и почувствовал, как Юнги отпустил его руку. Не успел он огорчиться потере желанного прикосновения, как его шею погладили тонкие пальчики. Ведьма оперлась на него, приподнявшись на носочках, и шёпотом сказала, обдувая его мочку уха тёплым дыханием: — Открой. Сейчас можно. Чонгук подчинился. Заморгав, он вертел головой по сторонам, не в силах поверить в открывшийся ему вид. Юнги довольно, чуть пакостливо улыбался, но он этого не заметил — Чонгук не мог оторвать взгляд от раскинувшегося перед ним бесконечного моря цветов. Длинные стебли лаванды раскинулись вдаль, местами то темнея до темно-фиолетового, то светлея до бледно-сиреневого цвета. В отдельных местах были заметны белые, голубые и даже розовые пятнышки, но это всё — от каждого листика и стебля, каждого маленького лепестка — была лаванда. Фиолетовому морю не было конца. Оно простиралось всё дальше и дальше, и как бы Чонгук не вглядывался, он не мог увидеть, где оно заканчивается. Море вдруг разделилось на части — половина сиреневого взлетела ввысь, и охотник, присмотревшись, понял, что это были бабочки, крылья которых были цветом точь-в-точь, как цветы. Они кружились в воздухе в причудливом подобии танца, красивые и прекрасные. Их было так много, что они закрыли собой всё небо, поглотив солнечный свет. Великолепное море потемнело, но стало от этого только краше. Чонгук никогда не видел ничего совершеннее, и всё никак не мог поверить, что это не сон. Охваченный непонятным чувством, он рассмеялся, продолжая смотреть на чудо перед собой. Услышав звонкий смех ведьмы и её детские хлопки в ладошки от радости, охотник осознал, что это непонятное чувство, наполнившее все клетки его тела и побежавшее к сердцу вместе с кровью по венам, было счастьем. Счастьем, которое ему подарила ведьма. В очередной раз. Улыбаясь, Чонгук подхватил ведьму на руки и закружился, как порхающие над ними бабочки. Он не останавливался, пока у него не закружилась голова, и он не упал в мягкое, глубокое море. Юнги приятной тяжестью лежал на нём сверху, а его глаза сияли таким искренним, чистым восторгом, что у Чонгука замерло сердце. Изящные цветки лаванды нависли над ними, словно пряча от чужих глаз, и взгляду охотника открылось второе чудо — ведьма в фиолетовом цвете была дивно как хороша. По её вмиг покрасневшим щекам охотник догадался, что сказал это вслух. Усмехнувшись, Чонгук слегка надавил рукой её макушку, и ведьма подчинилась молчаливой просьбе — легла, положив голову ему на грудь. Охотник запустил пальцы в мягкие чёрные волосы и начал нежно перебирать прядки. Юнги удовлетворённо вздохнул и, потянувшись, расслабился, растворившись в ласковых прикосновениях своего человека. Чонгук не знает, сколько они лежали вот так, слушая дыхание друг друга, но был уверен, что ведьма не спит. Продолжая играть с её волосами, он тихо, не желая прогонять окутавшее их волшебство, спросил: — Почему бабочки остались в воздухе? Они уже не летают, но всё равно там, будто держатся за что-то. — Ты прав, — также тихо ответила ведьма, довольно жмурясь. — Ты ведь уже заметил, какие здесь высокие деревья? — Чонгук промычал что-то утвердительное. — Это особенное место, одно из самых особенных в лесу. Между каждым деревом, между каждой веткой натянута тонкая, как нитка, паучья нить, но, в отличие от нитки, она очень прочная. И здесь, несмотря на большое расстояние между деревьями, эти нити тоже есть. Они накрывают сверху всё поле, как сетку, и поэтому бабочки могут на ней сидеть. Им ничего не угрожает, пауки их не тронут, они реагируют только на опасность, вот бабочки и летают то вверх, то вниз. Если бы Чонгук был ребёнком, то от рассказа ведьмы у него перехватило бы дыхание, но он был взрослым и контролировал себя лучше. — Приятно знать, что на нас сверху не попадают пауки, — сказал он, прочистив горло. — Они не тронули бы тебя, я ведь с тобой. Ты иногда таким глупым бываешь. Охотник фыркнул и промолчал, представив, чем могла обернуться эта красота для кого-то ещё, но не мог заставить себя волноваться об этом — Юнги так уютно устроился в его руках, как недостающий пазл, которого не хватало для завершения картины. С его губ срывалось слово за словом, формируя новую историю, и Чонгук с головой погрузился в неё, как будто она разворачивалась у него прямо перед глазами. У ведьмы, кажется, есть просто неисчисляемый запас разных историй, о которых он раньше никогда не слышал, и каждая ещё интересней предыдущей. Чонгук теряется в приглушенном звучании прекрасного и такого же волшебного, как сама ведьма, голоса, а мягкие пряди её волос змейками вьются вокруг пальцев. Чонгук плетёт ей маленькие косички. Он не умеет плести их, только со стороны видел, как это делается, но очень старается. Косички получаются тонкие, прядки из них выбиваются, и он больше растрёпывает Юнги волосы, чем собирает их во что-то приличное, но отчего-то очень важным кажется продолжать заплетать их. В какой-то момент он тянется к цветку лаванды и, осторожно сорвав его, пытается вплести ведьме в косы. Когда Юнги вдруг замолкает и чуть приподнимается, нависая над ним, Чонгук видит результат своих трудов: волосы у Юнги и вправду спутаны, вся его голова в фиолетовых лепестках, и он выглядит так красиво, что от него невозможно отвести взгляд. Чонгук и не пытается. Ведьма смотрит на него задумчиво, внимательно, без привычной искры веселья в её черных глазах. — Что? — спрашивает охотник, наматывая на палец прядку её волос. Несколько лепестков лаванды падают ему на лоб. — Хочешь послушать, что говорят цветы? Чонгук, дослушав вопрос, хочет сразу отказаться, — цветы говорить не умеют ведь — но потом вспоминает, кто ему это предлагает. Скажи ему это кто-то другой, он бы принял его за сумасшедшего, но Юнги — не обычный человек. Он ведьма, которая, видимо, может делать всё. Даже что-то, что кажется невозможным. — Хочу, — кивает Чонгук. — Тогда слушай, — просит его ведьма, щекоча губами кожу у уха. Охотник хмурится, не уверенный, как именно ему нужно слушать лаванду, но прислушивается. И тишина начинает разбавляться шёпотом. Чонгук поворачивает голову, шокировано уставившись на ближайший к нему стебелёк, и всё ещё слышит. Фиолетовое море движется. Ветра нет, но каждый цветок шевелится, качается, наклоняясь к соседнему, чтобы пошептаться, как две сплетничающие подружки. Каждый лепесточек взволнованно трепещет, открывая чужаку свой секрет, и тянется к нему, чтобы точно услышал всё, что они хотят ему сказать. Чонгук снова смотрит на ведьму. Сорванная лаванда в её волосах словно осталась живая, шевелит тёмные прядки. Охотник глубоко вздыхает, насыщая лёгкие приятным терпким аромат, и наконец ему удаётся разобрать льющийся отовсюду шёпот. Цветы, оказывается, говорят о любви. Всматриваясь в чёрные, как смоль, глаза, Чонгук слышит, как лаванда рассказывает о защите, ощущении покоя и безопасности. Тонкие лепестки щекочут его кожу, и больше ничего в мире для охотника нет — ничего, кроме ведьмы и фиолетового моря, в котором они утонули. Вместе. Юнги наклоняется ниже, Чонгук подаётся вперёд. Они сталкиваются носами и ловят губами застывший на них смех. Охотник обхватывает ведьму одной рукой за спину, а второй за плечи, и думает, что был прав. Что всё даже лучше, чем он осмеливался желать. Губы у Юнги мягкие, неуклюжие от неопытности, чуть робкие, но настойчивые — Чонгуку голову сносит сильнее, чем от вина. Сердце стучит быстро-быстро, в такт проносящимся кометами мыслям в голове, которые охотник даже не успевает осознать. Он с упоением целует ведьму в ответ, учит, как надо, и та постепенно повторяет за ним. Их губы встречаются снова и снова, и когда Чонгук давит языком на мягкую нижнюю губы, безмолвно умоляя о большем, Юнги послушно приоткрывает рот. Поцелуй на вкус сладкий, как мёд. Чонгук ничего слаще не пробовал. Ведьма требовательно, нетерпеливо стонет, и охотник, в последний раз пройдясь языком по кромке её зубов, отстраняется. Они оба тяжело дышат, щёки у Юнги красные, как цветущие маки, а глаза сияют ярче всех звёзд. Он опьянел от их поцелуев так же, как и Чонгук. — Ещё, — шепчет — требует — ведьма, и смело тянется вниз. И пока лаванда продолжает говорить о любви, охотник требованию ведьмы подчиняется, как самый послушный солдат.***
Возвращение в хижину прошло как в тумане. Чонгук помнит, как за ними сомкнулись нависшие ветви, скрывая фиолетовое море, помнит, как бабочки слетели с тонких ниточек паутины и опустились обратно на раскрывшиеся к ним навстречу сиреневые лепестки, и больше ничего. Только украдкой сорванные по пути поцелуи. Ощущая сладкий привкус мёда на языке, охотник сглатывает скопившуюся во рту слюну, желая снова ощутить мягкость ведьминых губ на своих. Юнги суетится у печи, бегая от неё к столу и обратно, помешивая что-то сразу в нескольких котелках и толча в ступах какие-то листья. Анчан, любопытное пернатое создание, летает вокруг него и что-то чирикает на своём языке. Ведьма периодически отвечает, останавливаясь, чтобы ласково погладить синее брюшко. Желавшего помочь Чонгука усадили на стул и настойчиво разъяснили, что его содействие в происходящем не требуется. Волка, крутившегося под ногами, отослали в угол к охотнику, и теперь тот сидит рядом, скрестив в обиде лапы и пронзая взглядом маленькую птичку — та даже помогает иногда, подносит в клювике травинки и лепестки. Чонгук, скосив взгляд на понуро опущенную волчью макушку, погладил Сеймоура между ушами и тут же убрал руку, пока острые зубы её не откусили. — Прогнали нас с тобой, — обращается к животному смирившийся со своим положением охотник, не обращая внимания на его недовольный вид. — Можешь грустные глазки своему хозяину не строить, раз уж его мои на жалость не пробили, то у тебя точно нет шансов. Волк протестующе рычит. Юнги, слушавший их разговор, добродушно усмехается. — Договоришься однажды, и он тебя покусает. — Я тоже кусаться умею, но хвастаюсь прекрасным состоянием своих зубов перед всеми, — Чонгук встаёт с насиженного места, и, пользуясь случаем, ловит пробегавшую мимо ведьму за руку, дёргает к себе, заставляя уткнуться в белую ткань рубашки. — Да и укусить мне хотелось бы вовсе не его, — доверчиво сообщает, наклонившись к ведьминому ушку, и с удовольствием наблюдает, как оно краснеет от его слов. Мило. До чего же это очаровательно. — Чонгук! — застенчиво пищит, как мышка, Юнги, но из странных полуобъятий не вырывается, ближе льнёт, запрокидывая голову, чтобы посмотреть охотнику в глаза. — Если не отпустишь, мы останемся без ужина. Личико ведьмы восхитительно красное. Чонгуку хочется подразнить её ещё сильнее, чтобы румянец на её щеках потемнел, но он уступает. Спешить некуда — всё успеется. Юнги благодарно улыбается и возвращается к столу, охотник — за ним, как тень. Отогнав рукой возмущённо защебетавшую птичку, он нависает над ведьмой, с интересом наблюдая за каждым её шагом. — Пахнет очень вкусно, — хвалит он, рассмотрев поближе небольшие горшочки с мясом. — Спасибо! — счастливо отзывается ведьма и, посыпав в каждый горшочек какую-то смесь трав, хватает полотенце и передаёт Чонгуку. — Помоги накрыть на стол. Охотник берёт один из горшочков в руки, заворачивая его в полотенце, чтобы не обжечься, и несёт к маленькому столику у кровати. На нём уже дымятся чашки с вкусным ягодным чаем и лежат какие-то коренья. Чонгук садится за столик напротив ведьмы. Это неудобно — для его роста столик слишком низкий, ему приходится сутулиться, от чего болят плечи, но компания ведьмы, ожидающей, когда он попробует её стряпню, делает все неудобства мелкими и незначительными. Пообещав себе сделать Юнги новый стол, побольше, Чонгук пробует старательно приготовленное мясо. Оно словно тает во рту. Кажется даже лучше, чем то, что готовят искуснейшие повара Чимина на званых вечерах. — Это самое вкусное мясо, которое я когда-либо пробовал, — говорит, ничуть ни кривя душой. Щёки Юнги от похвалы снова краснеют. Это нравится охотнику ещё больше. Они неспешно ужинают, не заботясь о приличиях и манерах, а в случае ведьмы — даже не зная о них, и болтают обо всём и ни о чём одновременно. Рассказывают о незначительных мелочах, узнавая так друг друга больше, чем если бы говорили о важных вещах. Именно в отношении к незначительным повседневным делам и трудностям раскрывается человек, черты его характера и привычки. Чонгук всё услышанное мысленно переносит на страницы большой воображаемой книги, посвящённой ведьме, чтобы не забыть. Он узнаёт, что Юнги каждый свой день начинает рано, но любит поваляться в постели. Что ему нравится гулять после дождя, когда воздух прохладный и влажный, и что в такое время он старается собирать все целебные травы, когда они напоены водой и их свойства сильнее. Что его волк, Сеймоур, сопровождает его практически везде и что он любит зарываться лицом в мягкую шерсть. Что ему нравится выращивать цветы — просто так, чтобы любоваться ими. Что ему нравятся ромашки и колокольчики, поэтому он всегда с неохотой срывает их, если они ему нужны. Что он время от времени выход к самому краю леса и, прячась за деревьями, наблюдает за редко проезжающими мимо экипажами. Что он хотел бы побывать в городе, но боится. Что, несмотря на его интерес к людям, в лесу он чувствует себя спокойнее. Юнги узнаёт, что Чонгук не любит сладкое, если только — и от одной мысли об этом ему хочется смущённо закрыть руками лицо — это не его мягкие губы. Узнаёт, что его человек привык действовать, привык к работе. Что его часто не бывает дома и он много путешествует. Что он любит бывать один и ценит проведённое наедине с самим собой время. Что ему нравится здесь, в лесу. Что он умеет стрелять из лука, и ему часто приходится менять стрелы, потому что он хороший охотник. Что ему нравится играть на пианино, большом музыкальном инструменте — Юнги даже представить не может, как оно выглядит, но очень хочет увидеть его. Он узнаёт, что его человеку нравится зима с её снегопадами и сугробами, но ещё больше ему нравится сидеть у тёплого очага, пока за окном метель. Что ему нравился сплетённый им браслет из цветов, и он носил его, пока те, засохнув, не рассыпались. — Хочешь, я сплету тебе новый? — спрашивает Юнги, допивая чай. — Да, — тут же отвечает Чонгук. — Но у меня есть просьба. — Какая? — Сделай так, чтобы цветы не завяли. Я знаю, ты можешь. Юнги напрягается, крепко сжимая пустую чашку, чтобы скрыть задрожавшие пальцы, и выставляет её перед собой, как щит. — Ты знаешь, что я?.. — произносит вмиг пересохшими губами. — Знаю ли я, что ты не обычный человек, как я? Ещё с первой встречи, — голос Чонгука спокойный, нерушимая скала атакующим Юнги шквальным ветрам. — Человеческие лекари не смогли бы залечить мои раны, а если бы им каким-то чудом это удалось, остались бы страшные шрамы. Их у меня нет. Впрочем, у тебя не получалось особо скрывать, кто ты, пусть ты и пытался. Людской уклад ты не знаешь. Юнги не поднимает взгляда от скопившихся на дне чашки чаинок, поэтому не замечает, как Чонгук протягивает к нему руку. Вздрагивает, стоит чужим сильным пальцам обхватить его подбородок и приподнять. Тёмно-карие глаза его человека сейчас кажутся чёрными, как у него самого. В них нет огорчения, отвращения или злости — лишь осознание и принятие. — Я знаю, что ты ведьма. Знаю, что ты многое можешь. Но просто хочу, чтобы ты зачаровал цветы. Хочу носить их и не беспокоиться, что сплетённый тобой браслет рассыплется у меня на руке. Серьёзность, звучащая в каждом оттенке голоса охотника, в сочетании с такой пустяковой — и в то же время важной — просьбой поражает Юнги, как внезапный выстрел — не подозревающего о своей скорой смерти оленя. Ведьма доверчиво, облегчённо улыбается и не замечает таящуюся в карем омуте глаз Чонгука горечь. Юнги, если понадобится, сотни тысяч браслетов зачарует, раз для его человека это так важно. Он не остановится, пока не использует все известные в мире цветы — лишь бы крохотная улыбка, едва приподнимающая уголки губ, искренняя и настоящая, всегда оставалась бы на его любимом лице. Лишь бы это мгновение, наполненное доверием и безмолвными обещаниями, длилось вечно.***
Чонгук лежит у края кровати, вытянув перед собой руку и любуясь новым сплетённым браслетом на своём запястье. Маленькие маргаритки с пурпурными лепестками сирени и красными маками выглядели причудливо и привлекательно одновременно. Совсем как тот, кто их мастерил. Юнги лежит у стены, трогательно свернувшись клубочком, его волосы спутались и закрывают почти всё лицо. Охотник осторожно отводит чёрные прядки и поправляет одеяло, укрывая чужие хрупкие плечи. Не хватало ещё, чтобы замёрз и заболел. Вдалеке слышны первые раскаты грома. Едва заметно, где-то далеко сверкает молния, которая скоро будет освещать своими вспышками всё вокруг. Капли дождя вот-вот сорвутся с туч, заливая землю живительной влагой и знаменуя окончание весны: самая сильная гроза — признак приближения лета. Приближения праздников, ярмарок и гуляний. Думая о летней ярмарке, что всегда проходит после окончания сезона дождей, охотник представляет, как ведёт между торговыми рядами ведьму, держа её ладошку в своей. Как хорошо было бы показать ей город, представления фокусников и цирк. Как хорошо было бы, если бы постель в его большом холодном доме пахла горькими травами, запах которых он за такое короткое время успел полюбить. И чем дольше Чонгук думает об этом, тем больше понимает, что никаких препятствий для этого нет. Он не отпустит от себя ведьму ни на шаг, с ней ничего не случится. И она ничего не будет бояться, потому что он будет рядом. А с ним ей не страшно. Поворачиваясь спиной к двери, охотник обнимает Юнги, прижимая его к себе. Зарываясь носом в его волосы, он засыпает, обещая себе убедить ведьму на эту авантюру и обязательно её сберечь. В конце концов, у него полно времени. Впереди целая неделя дождей, и он проведёт её, не выпуская ведьму из своих рук.