Холод

Санкт-Петербургу снится Москва. Саше снится Миша. Золотые волосы рассыпаются на грани видимости, мелькают где-то снизу, скользят по обнаженным рёбрам. Сердце исступлённо бьётся, грозясь вырваться из клетки груди. Что же ты Миша медлишь? Неужели забыл, что города быстротой берутся. В ушах звенит «Шторм» Вивальди. Особо резкое завывание скрипки — горячий поцелуй чуть ниже шеи. Вступление оркестра — сильные упрямые руки скользят по каждому доступному участку податливого тела, вдавливают, сжимают, царапают, греют. Говорят: не откроешь сердце сам — силой заберу, завоюю. Ощущения от тела рядом как от жаркого до невозможности лета. Саша даже мысленно переносится на несколько секунд в бескрайнее поле пшеничных колосьев, медленно качающихся в объятиях южной духоты. Если бы Москва был полем, то вырос бы на крови. Миша шепчет что-то такое же знойно-горячее как и он сам, такое же пропитанное силой и гордостью, желанием обладать. Что-то посвященное только ему, Санкт-Петербургу, и никому больше на этом свете. Только ему доступна эта дикая нежность, скрытая за сотней слоёв железа и блеском небоскрёбов. Александр протягивает руку и с небольшой, но царственной силой хватает Михаила за волосы. Хочется увидеть в его глазах то самое чувство, которое всегда приводит Санкт-Петербург в восторг. В глазах Миши сталь. В глазах Миши стремление. В глазах Миши любовь. Но не в этот раз. На месте знакомого лица красуется тёмное нечто, бездна, словно сошедшая с полотна ночи. Откуда-то знакомая бездна. Город Петра отталкивает незнакомца от себя, страх липкими руками проходится по внутренностям. Как такое могло случится? Воздуха не хватает. Уже неприятный жар продолжает растекаться по телу. Притворщик исчезает из поля зрения, пропадают золотые колосья и знакомый шепот. Охваченный волнением молодой человек оглядывается, стараясь не выдавать своего беспокойства. Он слишком много прошел испытаний в своей пока ещё недолгой жизни города, чтобы сдаваться тьме, созданной его же воображением. Пространство раньше казавшееся белым начинает сужаться, края темнеют. За какие-то секунды всё вокруг превращается в сплошную непроглядную тьму. Ничего не видно, даже очертания собственных рук. Вынужденный обратится к другим своим чувствам Саша начинает слишком ярко осознавать тело, горящее после прикосновений безликого незнакомца. Грудь болит, на ней будто выжгли клеймо раскалённым железом. Прямо на сердце. Жар становится невыносим, даже не видя себя со стороны Александр знает, что выглядит болезненно. Тело пробивает крупная дрожь. Вдруг из пустоты веет лёгким прохладным ветерком. Откуда-то из-за спины. Очень сильно желание обернуться, но напряженные до пределов нервные окончания буквально вопят об опасности и постороннем присутствии. Мелькает перед глазами обрывок мысли, уже когда-то преследовавшей сознание: не оборачиваться… Время застывает. Секунда. Ещё одна. Что-то должно произойти. И следующее, что ощущает Александр — это тонкие ледяные пальцы на болезненно разгоряченной коже. Из горла грозит вырваться крик, место касания пронзила насквозь острая льдинка. Ещё одна. И ещё. Его тело уничтожается методично и легко, с талантом истинного садизма. Смешение боли, ужасного жара и не менее жестокого холода создают в голове такую громкую какофонию звуков, что она перекрыла бы любой оркестр Мишиной любви. К своему стыду Питер чувствует наслаждение. Из пустоты доносится знакомый голос, который Александр уже ждал услышать. — За что Москва тебя любит? Разве ты этого заслуживаешь? Заслуживаю! Ещё как заслуживаю, больше, чем кто-либо. И уж точно больше, чем ты. Хочется крикнуть это прямо в лицо нежному и красивому мальчику с прекрасными белокурыми волосами. Хочется крикнуть это в лицо потрёпанному жизнью взрослому с погаснувшими глазами. Это не его вина, что звёзды глаз погасли. Что порт из него лучше. Что он столица. Из горла вырывается лишь протяжный плач. — Не это ли доказательство? — голос звучит насмешливо и сухо. Нет. Нет. Нет! Пусть он и не Москва, но за уважение к себе не мало крови пролил, немало жизней уничтожил, не мало покорил и подчинил. Как бы не было приятно забыться в этой странной неге, которую можно было назвать пыткой, но городу императоров, городу революций, городу культуры сдаваться нельзя. Ярость Москвы спрятана глубоко, и каждый в мире знает, что пробуждать её ни в коем случае нельзя: пострадают все. Но ярость Санкт-Петербурга спрятана ещё глубже и ею кована была Страна Советов. Внутреннее сопротивление поднимает голову, растет праведная злость. Сердце замедляется, как и всегда в трудных ситуациях. Самое страшное — это ярость рациональная и обдуманная. — Как вы смеете… — Первая фраза звучит на выдохе, чуть слышно. Обманчивое ощущение слабости. Многие замечали, что у Александра изящная и хрупкая фигура. Но никто не называл его слабым, поэтому нет ничего удивительного в том, с какой стремительной силой он оборачивается и хватает невидимого собеседника за грудки. Старясь не поддаться плебейскому настрою и не врезать собеседнику, Саша вглядывается пустоту и различает знакомые светлые волнистые волосы и голубые глаза, сияющие в окружающей темноте. Скорее всего до этого бледные губы трогала насмешливая улыбка, так характерная для Архангельска при общении с ним. Руки Рафаила, бесстыдно пытавшие Санкт-Петербург, неловко застыли в воздухе, больше не касаясь его. Город попытался отступить, но Александр держал крепко, и при этой слабой попытке вырваться лишь пододвинулся ближе. — Прекратите преследовать мои мысли, я уже много страдал и чувствовать вину из-за вас не буду. — Голос окреп, хоть и звучал достаточно хрипло. — Ты уже чувствуешь. Иначе меня бы здесь не было. — Плод воображения засмеялся тем самым высоким и чистым смехом, который случайно услышал от Архангельска Санкт-Петербург ещё в пору своей юности. Позднее Город Ангелов даже улыбался изредка. — Впечатлили мои развалины? А я ведь тоже когда-то процветал под крылом Москвы. Александр опешил от внезапного смеха и застыл, с неразборчивым выражением на правильном молодом лице. К телу его контроль возвращался медленнее, чем к разуму. Внезапно что-то для себя решив, он улыбнулся холодной светской улыбкой. — Так вы внимания хотите? — острота взгляда Санкт-Петербурга в это момент могла посоперничать с остротой сотни льдинок, которые воткнул в него город ангелов. — Хорошо. Пугающе медленно и осторожно Александр наклонился к побледневшему лицу Архангельска, удерживая того от движения хваткой за растрёпанные пряди волос. Рафаил нахмурился, всем видом выражая неодобрение происходящему, но опасность исходящая от обычно вежливого и сдержанного Санкт-Петербурга нервировала и даже нагоняла страх. Саша нежно провёл рукой по волосам иллюзии и также неспешно опустился к горлу, после чего сжал. Саша с мстительным удовольствием заметил расширившиеся зрачки мучителя. Кто-то однажды сказал, что самое смертельное орудие — это нежность. И Петербург в который раз убедился в этом на своём опыте, когда оппонент задрожал от этих нехитрых действий, и даже стужа его глаз уступила место чему-то более тёплому. — Получайте. Архангельск открыл рот, чтобы ответить нечто однозначно неприятное. Что-то, что могло бы перевернуть ситуацию в его пользу. Но Санкт-Петербург был быстрее. Поцелуй был неглубокий и смазанный, ничего не значащий, но Александра будто током пронзило от глубины тьмы в глазах напротив. А затем он проснулся, тяжело дыша и сжавшись всем телом в клубок под одеялом. Воздух в комнате был ледяной. Всё ещё не в себе после сна, темноволосый мужчина бросил взгляд в сторону окна, где шторы красного цвета развивались словно алые паруса. Отлично, сломанное окно. Будь проклят этот город — эта мысль преследовала Санкт-Петербург, когда он сгибаясь от холода совершал утренние ритуалы, когда их везли в аэропорт на маленьком жёлтом дымящем самым чёрным дымом автобусе, когда рейс отложили и он остался один на один с провожающим из необходимой формальности Архангельском. Будь проклят этот город — думал он, смотря на Рафаила, который по своему обычаю лишь надменно ухмылялся в ответ. Но вместо скупой вежливости, натренированной годами, Санкт-Петербург в ответ на пожелание хорошего полёта к чертям лишь нежно и остро улыбнулся. Уже уходя, краем глаза он заметил, как испуганно замер Архангельск. А в прочем, может и не такой ужасный полёт будет.