стеснительный малыш

doja cat — up and down

отказывается ли сережа верить в это — да, определенно да. охуевает ли от этого сережа — ответ тот же. ваню, который прямо сейчас разглядывает его небольшую комнату с самым неподдельным — боже, они знают, что это поддельно, — интересом, хочется до побеления костяшек. хочется так, чтобы он эту комнату окидывал не участливым взглядом, а мутным, томным, почти что просящим. сереже это устроить запросто, но пока он только на кровати поудобнее ложится, подперев щеку кулаком, и за мальчиком чудесным следит неотрывно. а мальчик чудесный поверхности все трогает: стол дубовый, о гладкости его твердит без устали, кресло компьютерное, стоящее… да разве важно, сколько оно стоит? мальчику балкон нравится, тоже крохотный, но удобный, на самом деле. он туда особенно хорошо вписывается, когда за ограждение ладонями худенькими держится и вниз смотрит. а сережа смотрит на его спину изящную — хочется на засыпанную родинками маленькими по всей площади смотреть, — и думает, что, наверное, ванечка бы еще лучше вписался, если бы с голым задом там стоял, разнеженный и заласканный после особенно классного секса, от которого отходить будет ближайшие двадцать-тридцать минут. это сережа тоже готов устроить. — балкон пиздатый. — нравится? — и прищуром хитрым сверкает, когда ваня в улыбке растягивается, в ответ ничего не произнося. все ему тут нравится, и шкаф из светлого дерева в углу — несомненно, и плазма, напротив кровати висящая, разумеется, тоже-тоже-тоже. ванечка все оценит, если знает, что будет дальше, если знает, что сережа его все это время прожигал темнотой своих глаз. ваня садится на кровать и, что пиздецки уморительно, прыгает на ней, будто бы матрас проверяет. сережа прыскает, костяшки ко рту прижав. — мягко. хорошо. мне нравится. ване нравится кровать удобная, сереже нравится ваня, который, мешкая немного, рядом ложится, глазками зелеными определенно просяще в его утыкаясь. как прекрасно, что в полуденном свете его всего можно разглядеть: и отчего-то зрачки эти расширенные, и румянец легкий на щечках, и губы, которые терзаются зубами ровными, красивыми тоже. сережа бы по этим зубам языком прошелся, как и по губам, конечно. ваня больше не мешкает, ваня теперь на колени чужие залезает, носом трется о сережин, пока там, внизу, не менее активно трение создает. — чего ты хочешь? — сережа бедра его держит, дабы в положении одном зафиксировался, а то негоже это — распалять ерзаниями своими и выглядеть при этом максимально невинно, точно монашка на службе. — тебя хочу. ваня коленками острыми стискивает и ладони укладывает на грудь, надавливая легонько, но выглядеть непорочно продолжает даже сейчас, когда забираются под джинсы черные, дорогие наверняка, на размер, кажется, больше вани самого, потому что животик его впалый взору открывается сразу же, пусть и ширинку не расстегнули. в комнате запах дерева, новизны и ванечки, сладкого и крышесносного, — сережа в молочную шею носом тычется, глубоким вдохом собирая сладость эту и улыбаясь нежно от сжавшихся на груди ладошек и стона еле слышного. а после на спину его переворачивает, на кровать роняя, в подушки огромные и мягкие, где тот чуть ли не тонет, взгляд из-под ресниц длинных даря. ваня — это пиздец. личный, сереже принадлежащий, несомненно. сережа этот пиздец никому не отдаст даже под дулом пистолета. — меня? а как именно хочешь? боже, да как будто бы он ответит… ванечкиной смелости хватает на одну откровенную реплику в день, дальше в нем просыпается самый что ни на есть настоящий девственник, и сереже приходится выбивать слова из горячего мокрого рта, например, собственными пальцами. но он пока над ваней нависает, в глаза заглядывает и голову склоняет в вопросе, ответ на который знает еще заведомо. ваня бровки домиком складывает, слова пережевывая и проглатывая — не скажет. а потом ладони за чужую спину заводит, прижимается и цепляется за ткань коричневой футболки, прячет лицо в вороте и скулит почти что просяще. — нет-нет, ванечка, ты скажи мне. я по-другому не понимаю. понимает. до чего же он невинный, это даже очаровательно. ваня задирает футболку, на пояснице следы от ногтей оставляя, и губами жмется к шее по-детски, чмоком коротким, как ребенок. сережа его shy baby называет в мыслях и считает это правильным. улыбается, позволяя с себя вверх снять, и вновь к подушкам мальчика толкает, расплываясь в довольной улыбке — поиграться хочется. пусть возбужден пиздец — в квадрате — и желает поскорее тело нагое увидеть, угловатое и подростковое совсем, но поиграться тоже хорошо. ванины пшеничные волосы в подушке вместе с ним утопают, на лицо спадают, добрую его часть прикрывая, и тот даже не убирает их. он стопами голыми по чужим икрам ведет, все хочет побыстрее обхватить и оленьим взглядом одаривает снова. замирает потом в миллиметрах от губ, приподнявшись на локтях, и собственные приоткрывает, выпускает воздух горячий и коснуться не может почему-то, боязливый какой-то. или, подождите, ему ведь тоже вкатывает возбуждаться сильнее и не предпринимать попытки как-то возбуждение свое наслаждением сменить? да-а, сережа его наперед читает. — такому мальчику лучше грубо или нежно? — сережа легонько хлопает его по горячей щеке и пряди светлые зачесывает, сжав в кулак на самой макушке. ваня сопит громко, голову вздернув, но не оторвав взгляд, и вновь рот открывает, отчего-то тихим и дрожащим голоском говоря: — н-нежно, — и ноги раздвигает с немой мольбой, бедрами толкаясь вперед, чтобы хоть немного да ощутить. ох, сережа уже видит, насколько тяжело становится терпеть и губы искусывать в ожидании. очередной рваный вздох. ваня выгибается, млея от сильных рук на боках, ногтями опять вцепляется в лопатки и точно следы оставляет — но сереже плевать, разумеется, он даже внимания не обращает. сережа думает, что он отлично вписывается не только в балкончик светлый и чистый, но и в кровать его огромную, выглядит там чересчур крохотным и правильным. а сережа вписывается отлично в ванечку, который позволяет джинсы черные с тонких ног — точно девчачьих — снять и выгибается навстречу, в руках практически плавится. ох, а как ваня сочетается с этим пышным сиреневым одеялом, которым кровать застелена и за которое он хватается пальцами до белеющих костяшек, потому что «ты же растянут, зачем нам терять время?» — сережа прав. ваня растянут и не менее прекрасно натянут на крупный член, любимый им особенно. кажется, комната ему очень нравится, а сережа, разумеется, когда обустраивал, думал, что оценят на десять из десяти, ведь ваня обожает простоту красивую, без лишних деталей, без вычурности. важно, чтобы все светленько и аккуратненько было — под стать сахарному мальчику. сахарный мальчик тает от мягких вещей, интерьера из дерева и глухих стонов на ухо, когда вбиваются поглубже, попадая именно туда, куда нужно, и он голову задирает да губки зубами грызет до крови, потому что восхитительно-приятно-охуенно и «боже, сер-реж, быстрее, ну пожалуйста». сережа слушается и мочку уха красного прикусывает понежнее, чтобы не шикали на него и не царапали спину, а чтобы промычали в наслаждении что-то вроде «да-а, вот так» и сжали внутри. сережа действительно влюблен — непонятно только, в секс с ваней или в ваню. его с ума сводит чужая смущенная улыбка, которую спрятать пытаются за пшеничными прядями, спадающими точно на лицо. его с ума сводит ладонь ледяная в собственной, намного теплее которая, и это тоже вписывается. вписывается ваня во все, если честно: и в комнату сережину новенькую, со шкафом огромным, окнами на восток, чтобы ранним утром лучи личико прелестное освещали, и в сердце, которое трепетало счастливо последний раз несколько лет назад, потому что девочка не отвергла его. потом, правда, оказалось, что чувства сережины пережевали с удовольствием и выплюнули. ванечка его чувства пережевал и проглотил, в ответ свои подарив. и от этого на душе легко и тепло, как в ванне горячей после тяжелого дня или как высыпаться на постоянной основе. ваня ванны горячие, кстати, не любит — моется он за пять-десять минут под ледяной водой практически. но сережа ванны горячие любит и ваню в них, распаренного, с волосами мягкими и завитыми слегка, и нежного, тоже.