Как цветёт аквамариновый калешник

      Полумрак кухни, залитый свинцом пол. По нему пули рассыпаны.       — Кто ты?       Он ближе подходит, к незваному гостю, что сидит за столом. Худые ноги на столешницу закинуты, переплетаясь между собой, среди разбросанных белых таблеток.       — А ты?       Роберт не видит его лица, подходит еще ближе. Губы незнакомца закусили таблетку, на ней — чёрным маркером «Happy». Рот смыкается, сухой глоток. ~       Ветки хрустят под ногами, точно так же как и сухая листва. Затопленный лес, по которому если и шастать — на пригорках или возвышенностях. По руке тарантул ползет, медленно цепляясь лапами за кожу в шрамах, медленно и уныло. Будто вот-вот замрет и в камень обратится, оставшись статуей навсегда. Для создания было бы интереснее, отпусти её Грей свободно погулять, но… он просто не хотел залезать за ней на дерево, чтобы схватить и уже не дать никуда деться.       — Я же сказал, что нельзя, — раздраженный вздох. Он успевает поймать мелкое создание, которое решило упасть с ладони. В ладошке паучиха хорошо помещается, как родная в ней сидит. Мужчина гладит её бережно пальцами, остановившись и не мигая смотря на неё.       Хруст веток.       Что-то хрипит и умолкает, Роберт замер, как напуганный олень, смотря в сторону звуков. Сердце успокоилось, паучиха перебрала лапками и поджала их под себя.       Он поправил ремень сумки на плече, посадил тарантула на голову.       Крадётся.       Из-за кустов молочные ноги приветствуют, поджавшиеся, красные пальцы ног дрожали. Он обогнул кустарники, смотря на тело, что улеглось в траве, совершенно обнажённое. Будто художник нарисовал это мальчишеское безумие, и что-то подсказывало — художник замажет это белое пятно своими красками. Роб подошёл ближе, оглядывая жертвенное тело с покрасневшими, оказывается, ещё и коленями. Сглотнул вязкую слюну.       — Хей? — шаг ближе. Садится на корточки, руки прижав к бедрам мальчишки. Они холодные до жути.       — Я жив.       — Правда?       — М-гм.       — Тогда поднимайся.       — Сейчас? — сиплое, лица так и не видно из-под вороха зелёных листьев, что плотником скрывают лицо мальчишки. Худые ноги согнулись в коленях, немного подтягиваясь.       — Кажется, я не могу встать.       Роберт уже расстегнул пуговицы на рубашке и стянул её, укрывая голое тело. Одну руку пропускает под коленками его, второй лезет под спину, сдергивая с земли и вытаскивая его голову из зарослей. В следующую минуту его чуть не стошнило на неизвестного. ~       Из кружки клубился плотный дым, растворяясь и умирая в воздухе. Топор с силой врезался в сучковатый пень и рассёк его на двое, провожаемый тяжёлым дыханием.       — Дай воду, — лижет сальные губы. Сидящий на ступеньках дома Билл нехотя отставляет чай в сторону и берет бутылку с водой, подходя к Роберту.       — Тебе долго? Я устал сидеть, — ноет молочный мальчик, запрокинув перебинтованную голову кверху. Мужчина тянет его к себе, приобнимая (скорее просто закинув руку) за плечи и приободряюще похлопав. Под боком зашипели.       — Мне больно.       — Мне тоже.       — У тебя лицо, хотя-бы, не разодрано в мясо.       Молчание. Роберт отстраняется, развязывая бинты и разматывая их. Нижние были пропитаны красной краской. Кривые губы, нижняя раскусанная на две половины и уже зашита. Выбитый глаз Билла навсегда закрылся, смотрел он мутно лишь одним — левым.       — Я хорошо тебя подшил, — задумчиво зажевал губу Грей, пальцами водя по небольшим буграм, которые станут шрамами на когда-то идеальном лице. Они будто молния: из одной толстой ветки исходило множество маленьких. Множество шрамов сосредоточилось на лице, но не на теле. Оно было не тронуто, полностью целое. И именно появление Билла послужило причиной спрятать все зеркала в доме, экстренно убирая их в сарай и навсегда забывая о них. ~       Лес бывал тихим, бывал громким, и даже совсем несуществующим. Босые ноги бежали по листве, ловко перебиваясь между собой и изредка запинаясь. Коротко, аккуратно подстриженные волосы вздымалась и падали обратно на свое место, каждый раз ударяя о скальп. Во рту — тарантул, а тело холод морозит. В язык заскреблись. Он остановился и разомкнул губы, из полости тут же павучиха лениво выползла, оставляя после себя слюнявые следы и почесывая хелицеру об хелицеру.       Она не боялась Билла. Разве что, время от времени обижалась на него, когда мальчишка один раз напугался её, при первом знакомстве, и чуть книгой не прихлопнул… Успел лишь Грей.       Паучьи глазки уставились на него, так по-умному, как будто разговаривает с ним таким образом. Затем свалилась с лица и поползла в траву. Он давал ей гулять, доверяя, что девочка вернётся… И она возвращалась. Не предавала Билла, чтобы он потом бегал и искал её, хотя найти невозможно.       Он шёл к сараю. В нем часто пропадал Роберт, если не колол дрова или заколачивал пробоины в крыше, укрепляя её потихоньку. Их совместное время — вечер. Тогда, когда можно отдохнуть под одним одеялом, выгрузив холодные ноги друг на друга и прижавшись покрепче. И молчать, молчать, молчать… Слушать биение сердца Грея, свое собственное, засыпать под эту музыку.       Звук отлетевшего в сторону полена ещё раз убедил в том, что мужчина колит дрова. Мальчишка неуверенно потянул за кольцо ручки, отворяя её беззвучно, и тихо выдохнув. На него уставились глаза. Множество глаз — кукольных. На небольшом столике стояла подставка с глазом, рядом валялась кукла без правого яблока. Вот чьё.       Билл осторожно подошёл, смотря под ноги, чтобы босиком ни на что острое не наступить. Взглянул на радужку и охнул. Яркий аквамарин, красиво до жути.       Чуть приоткрыв губы, он крутил-вертел головой, смотря ближе. В аквамарин целые моря тонули! Какая красота. Даже куклы перестали волновать его, страшно висящие на стене. Их голые тельца хотелось укрыть, но один единственный глаз привлекал.       Билл взял куклу без правого глаза, как казалось, хозяйку, но при подняв веко… там был обычный голубой. Ничего особенного в нем не было, что могло бы заставить рот приоткрыться, а мальчишку вертеться рядом. Он недоуменно уставился на остальных кукол, но у всех глаза были целы.       Из-за своего интереса он не сразу заметил, что больше не было звуков разрубаемых пеньков.       Билл положил все на место и взял с пола паучиху, которая приползла как никогда кстати. Он убежал настолько быстро в сторону дома, что не заметил стоящего за деревом мужчину. Его рука сжала рукоятку, а дыхание сбилось. ~       Они всегда молчали за ужином, и в этой тишине было страшно брякать вилкой об тарелку. Будто нить, сдерживающая двух псов, просто порвется. И все. Нет никого. Поэтому он не накалывал продукты до конца, лишь чуть-чуть, чтобы наверняка ничего не скрипнуло/звякнуло.       В тарелке Роберта — разной степени скуренности сигареты с полу-сухим дошираком, который залили холодной водой. В тарелке Билла — мед сплошной, с яблоками нарезан. Он его вилкой черпает, быстрее к губам подносит, слизывает все. Билл голоден. Роб даёт ему только мед, с самого начала было легче. Сейчас, вон, яблоки покрошил.       Сигареты пахнут неприятно, а Грей все курит и курит. Выдыхает, будто нарочно, дым в лицо мальчишки. Роберт Грей тоже голоден и смотрит испытывающе.       Терпение Билла с глухим треском ломается, словно тростинку сгинают.       Вилка звенит, встретившись со столешницей, а он руками начинает черпать сладкий мед, подсаливая его слезами. Зубы ужасно болят, горло режет, а запить нечем. Он яблоки жуёт, перемалывая с мёдом, проглатывает с силой. Толкает в себя эту массу, глотая её сразу же, чтобы во рту не задерживать и слюна могла хоть немного выделиться. Не вода, но хоть что-то.       Мужчина накалывает на вилку кусочек доширака, поднимает, макает в мёд Билла, а потом съедает. ~       Нервная дрожь пробивала тело. Он царапал ногтями поверхность дивана, сдирая ногти и не обращая на них внимания. Его придавил весом Грей, сев на грудную клетку, и копался в глазе. Одной рукой зафиксировал голову, прижав её сильно к дивану, а второй работал. Биллу казалось, что его убивают. Нет, он мечтал умереть. В его не успевшем зажить глазу копались пальцы Роберта, с силой проминая все, прочищая от чего-то чёрного, сгнившего. Роб распорол нитку «шрама», основной ветви молнии. Копался в середине.       Его отпускают.       Он подрывается — впечатывают обратно. Перед видящим глазом аквамарин замаячил, а после боль стала невозможной. И Билл отключился, перестав трепыхаться сломанной бабочкой. ~       Он любил сидеть на подоконнике, черпать пальцами мёд и облизывать каждый. Обворачивать языком, сухо моргая. Теперь у него один глаз — голубой. Второй — аквамариновый. Когда моргаешь, веко проезжается по пластику, и становится больно. «Протез» вбивается глубже в свое место, сильно задевая все внутри. Кровавые подтеки, которые стали слезами, были уже родными. Для того чтобы эти дорожки вытирать, он использовал вещи Роберта. И не пытался вытащить протез. Ведь угрозы по типу: «Вобью гвоздем» доверия не внушали, вот вообще никакого. При воспоминании, как этот протез вставляли, хотелось зажмуриться и больше никогда это не вспоминать, пускай боль в голове (или в глазу, он уже запутался) всегда была с ним.       Грей спит, Билл слышит его дыхание. Мажет по рассечённым губам мёдом, скользит ими же в сторону, вымазывая лицо. Вот бы видеть аквамариновым глазом. Вот бы не чувствовать запах гноения.       Подогнув одно колено к себе, Билл положил на него щеку, уставившись в окно. Было солнечно. Ещё ступни болели. Ему Грей подарил белые кроссовки с такого же цвета носками, и над пяткой все было в мясо. Он не снимал их. И руки красной ниточкой завязывал, будто линейные узоры на себе оставляя.       Окно открыто.       Он поднимается, стягивает все подарки, перепрыгивает на улицу. И даже не разворачивается, чтобы попрощаться с грустно смотрящим в след тантулом. Бежит. Бежит настолько быстро, будто остановится — умрёт.       Зачем он оставался с Робертом? Билл просто не хотел возвращаться в лес, не хотел и к людям. Они злые. Он побежит к реке. Он подскользнется на булыжнике, ударяясь виском об камень. Быстро и безболезненно. ~       Она умерла. Затоптана, убита. Её крохотное тельце выкинули в раковину, будто ничего не значила. И это было бы не обидно, если бы не было правдой. Даже множество заточенных кукол попрощались с ней, провожая.       Обрёл свободу не только Билл. Она — тоже. Два маленьких звена в миллионе душ, которые никогда не встретятся.       Но с ними Роберт будет всегда.