одуванчиковое поле и немного прошлого

Я готов рассказать тебе поле, Эти волосы взял я у ржи, Если хочешь, на палец вяжи — Я нисколько не чувствую боли. Я готов рассказать тебе поле. С. А. Есенин "Шаганэ ты моя, Шаганэ"

немного о смысле

июньский вечер ощущался ровно как отдых на звезде солнце. хёнджин бежал за феликсом сломя голову. сначала по щебёнке, по низкой траве и кустам лесной земляники, потом оба утонули в самой сердцевинке чащи. они забыли обо всём, что с ними было: передоз феликса, долги хёнджина, смерть бан чана. сейчас они хотели немного посидеть на облаках, слетать на венеру, открыть парочку новых созвездий с одной единственной зависимостью; она не наркотическая или алкогольная, а другая, по приятнее, но по хлеще веществ. сейчас они пили воду из-под крана, бегали по траве обычно босиком, редко ночевали в своих домах, обожали малиновый чай и смородиновое варенье. и, наверное, они смогли полюбить жизнь. а это, пожалуй, главное – любить жизнь. скрюченные деревья казались главными достопримечательностями лоскутка жизни на планете земля. прекрасно, великолепно! голубое небо постепенно окрашивалось в алый с примесями цвета одуванчика. закаты в лоскутке планеты земли были потрясающими. хёнджин обгоняет феликса, крича что-то на немецком и будто исчезает в пучине колючей травы и мягкой земли. лето только начинается. ломки будто бы и не было. феликс летит за хёнджином, отвечая на немецкие вопли японским практически без акцента. добегает, кажется, до края, спотыкается и катится кубарём со склона. им плевать на клещей: они побрызгались специальным спреем с ядерным запахом лимона. 3, 2, 1 и феликс со всей дури влетает в еле-еле живого хёнджина, а мгновение спустя кажется, что облака спустились навестить почву; либо снег выпал не вовремя. а на деле феликс и хёнджин валяются друг на дружке среди поля белых одуванчиков. желаниями хоть упейся. оба смеются как ненормальные, оба обнимаются до треска костей, оба пытаются вырвать всю жизнь. только недавно ставшие счастливыми подростки, валяющиеся хуй пойми где, не глотнули ни капли алкоголя. они не пьют уже почти неделю. другие могут только завидовать. – ты знаешь о теории зоопарка? – сквозь звуки крошащихся костей спрашивает хёнджин. – нет, но я знаю о симуляции. – о. и как? – ты знаешь, я почти поверил... ветер слабо обдувал лица. иногда случалось такое ощущение, будто тебя обдаёт волнами несолёной воды. каштановые волосы хёнджина немного касались выбеленных волос феликса. так производили молочный шоколад? чувствуется дикое ощущение очищённости вместе с ним. хёнджин перекатился, срывая два поседевших одуванчика, передавая один феликсу: – загадываем счастливую жизнь с цветочными полями без мешанины алкоголя и всякой дряни. – в рифму сказал классно, но вишнёвые сигареты оставляем. и запомни уже дату куликовской битвы. – 8 сентября 1380 года. – и умрём не раньше шести вечера 22-го века, – заявляет феликс напоследок, зажмуривая глаза и сдувая седую крону. получилось одновременно. феликс улыбнулся: как же он любит хёнджина. любит больше, чем ромашки и мёд; его хочется касаться, гладить, утешать. сжимать, обнимать, целовать. из его волос хочется заплести маленькие косички и вплести в них его любимые ромашки, на которые у него аллергия, и лепестки от засохших цветов. он перекатывается ближе к хёнджину, нависая над ним. взгляды соприкоснулись: добро полыхало в обеих парах глаз. феликсовы веснушки хочется соединить во все созвездия известные миру, а затем расцеловать их, уничтожив все звёзды. хёнджинова рука оказалась на феликсовой щеке, а тот тут же прильнул к ней. иногда плакать хотелось просто от неверия. дыхание часто сбивалось. – джинни, – пролепетал феликс, что всё ещё тёрся о его руку. рука хёнджина резко оказалась на затылке феликса, а его губы оказались на чужих (уже почти родных) губах. пальцы медленно перебирали осветленные волосы. как же хотелось жить. иногда плакать хотелось просто от любви. дыхание всегда можно наладить. рука феликса легла на шею хёнджина, немного щипая её, а потом спустилась на бока. губы хёнджина на вкус были мармеладные. и голос у него такой же. воздух постепенно заканчивался. губы феликса на вкус были как шоколадное масло. точь-в-точь. а голос ощущался тёплым чёрным чаем, таким бархатистым, что аж горло раздражало. их пальцы щипали, ковыряли, гладили, тёрли, перебирали. феликс оторвался от хёнджина, тяжело дыша. они смотрели в глаза друг другу ещё долго. и не стоит их отвлекать, дайте им ещё парочку столетий. хёнджин шепчет что-то, обхватывая всё его тело и прижимая к себе. гематомные ноги, перерезанные животы, выколотые глаза и вскрытые запястья стоят всего того, что сейчас у них есть. они пили чёрный чай исключительно с сахаром, они сушили бутоны роз хёнджина для праздников, они выкидывали лезвия из карманов друг друга, они грели чокопай в микроволновке. но они же смогли полюбить жизнь. а это, пожалуй, главное – любить жизнь. пальцы хёнджина совсем тихонечко плетут косички на феликсовой голове. 23.23. опять ангельское время, только вот крылья у него чутка поломаны. придётся зашивать белыми нитями, если не пряжей вообще. а как-то раз так зашивали и хёнджина. на запястьях и предплечьях ярко видны огромные шрамы. феликс слишком часто их целовал, заглушая дикие фантомные боли: они бывало вцеплялись, будто змеи отдирали сильно белую кожу, а потом обрабатывали это всё ядом. руки хёнджина часто не двигались, а губы феликса работали противоядием или волшебным зельем. все они расщепляли вселенную, и ещё неизвестно кто тут тонет: они в ней или вселенная в них. второе явно выигрывает. хёнджин весь израненный нанес ранения и феликсу. все умерли, а они остались. выжили или, скорее, поубивали. наверное, хёнджин не хило так подпортил и тело ликса, и разум. втирал что-то про первичный бульон и изгании лилит из рая, опровергал безумными словечками теорию относительности и говорил что-то про клетку планеты земля. а потом феликс чуть не поверил в симуляцию человечества и на основе хёнджиновых словечек об энштейне решил, что эфиры менделеева – не пустые выводы. вместе они бы захватили не только млечный путь, но и андромеду. а они предпочли отказаться от колёс, перестать верить в иисуса христа, но остаться быть верными первичному бульону. всё-таки зарождение в море казалось очень даже приятным на ощупь и горячим на вкус. это, вроде как, называют романтикой – то, что между хёнджином и феликсом. а первичный бульон – утопия. зарождение в море слишком красиво звучит. они всё думали, где украсть те 300 тысяч видов семян культурных растений и продать другой стране, а на все вырученные деньги купить дохуище травы и выкурить все мозги. а потом вспомнили: бан чан такое наверняка не оценил бы. бан чан... феликс сильно скучал по нему. именно бан чан нашёл разодранного феликса в переулке с передозом. он тогда впервые попробовал мефедрон, сказав, что уже заядлый наркоша. в общем, принял больше, чем надо. а оказалось впринципе делать так не стоит. наркотики – злющее злище. если бы феликс мог, то он бы точно уничтожил их всех. в первую очередь для помирающих от героиновой зависимости детей. мер-зость. ну а в целом сейчас было одиннадцать вечера какого-то здорового лета какого-то 2013 года. шрамы всё так же болят, но зато успокаивались они теперь куда легче: зелья феликса действительно, правда-правда, очень сильно помогают. хёнджин был уверен: феликс – ведьма. от корня "вед" или от слова вещий. феликс ненавидел себя за свою податливость злым синтетическим игрушкам, но почему-то хотел потрахаться под экстази. и именно феликс предложил завязать. – верёвку вокруг шеи, – перебивает хёнджин, договоривая предложение шуткой. через пару секунд в него прилетит провод от зарядки и послышится невнятное: – ты, блять, безнадёжный, – он тихонько вздыхает и говорит чуть громче, – я не принимаю полторы недели. ломка дикая, но я держусь. может, вместе как-нибудь, а? чан поможет, если что. – мне терять нечего. они ещё много чего принимали после, но пытались отвыкнуть. оба дико болели, обоих дико тошнило. хёнджин даже сбегал за дозой, но бан чан его как-то находил и ловил. бан чан... он абсолютно точно в раю. хёнджин любил феликса до смерти. любовь – тонкие ниточки, проникали как-то под сердце и впивались надолго. а ещё такое чувство, будто алоэ кусается; а феликса хотелось рисовать, заплетать, прижимать. не отпускать, сильно целовать, покорять. для феликса хотелось быть лучшим, но перед феликсом хёнджин всегда был собой. они собирали ожерелья-колье из дешёвых ракушек на реках, вешая их на пряжу; не понимали откуда у них царапины и раздробленная кожа и хотели научиться летать до звезды процион. они слишком сильно любили друг друга, забыв о других зависимостях. они целовались пылко, будто лезли на рожон, стирая эмаль друг дружки. они случайно ломали рёбра в порыве страсти и теряли зрение из-за какой-то там любви. они вставляли иголочки в хрящи или мочки ушей, когда нужно было успокоиться. и самое то главное – они ведь смогли. они смогли полюбить свои обугленные жизни, которые только и могли, что убивать веществами. неправильные существа отпустили бан чана и решили никогда не отпускать друг друга. здоровье, конечно, хромает, но зато перешитые сердца неплохо так стучатся в порыве такой зависимости, что по-хуже наркотической. и феликс, и хёнджин понимали, что это, поэтому просто позволяли зарастаться кожей и костями друг дружки. получилось неплохо. темнело слишком красиво на лоскутке жизни планеты земля. поле прячет тех двоих от палёного алкоголя: все иссушённые колоски следовали за ними по пятам. последними словами бан чана были какие-то бредни на счёт моря и австралии. хёнджин нежно гладит рёбра феликса, пересчитывая их вдоль и поперёк. они всё ещё лежат на смятых одуванчиках и уже смотрят на чуть-чуть проявляющиеся звёзды: в такой глуши практически без фонарей их было куда лучше видно. давние знания астрономии хёнджина всплыли и решили вытеснить всё дыхание опять. он пальцами указывал на звёздную роспись, параллельно объясняя что это за созвездие, рассказывая ну всё-всё. наверное, и хёнджин, и феликс были умнее, чем казались. – джинни, – перебивает феликс, получая удивлённый взгляд в ответ, – я тебя люблю. сильно, на самом деле. хёнджин резко отводит взгляд к звёздному небу, немного розовея. всё равно румянца видно не будет, но пусть феликс посчитает, что это зов звёзд. – я тоже тебя люблю. сильно, – бубнит он в ответ, – пошли домой. дом. у них есть дом, а это, пожалуй, главное в любимой жизни – иметь место, где тебя всегда будут ждать. год без наркотиков, два без бан чана, три без родителей. зато сейчас они есть у друг друга и, вроде как, всё хорошо. наверное, даже отлично. сейчас они зовут джисона и минхо выпить апельсинового сока и пересматривать "тайну третьей планеты". сейчас они плетут венки из звёзд и заплетают косички из галактик. аж глазам приятно и тепло, ну правда.