Таинство венчания

Ночь безветренна и абсолютно безмолвна, словно покорно хранит покой для них лишь двоих и их таинства. Она преисполнена тихой, но явной торжественности, и Сасори бы лучше запомнить каждую её секунду навечно, но для него всё происходит, как во сне. Это ощущение пропадает только после окончания церемонии, и он чувствует себя так, будто они с Дейдарой не сочлись брачными узами, а разделили на двоих одну душу. Из освещения — только мраморный диск луны, заглянувшей в покои, где тягучей сладостью витает дым благовоний. Белоснежные церемониальные одежды спадают под ноги с тихим беспомощным шелестом, никому больше не интересные. Золотые нити, которыми они вышиты, — ничто по сравнению с поистине золотым блеском волос Дейдары, и Сасори, отбросив в сторону пояс его одеяния, тянется, чтобы распустить замысловатую причёску супруга. Супруга. Не верится, что они только что обвенчались, и это можно было бы принять за красивый сон, если бы не венцы на их головах, свидетельствующие прошедшей церемонии. Дейдаре золотой венок, усыпанный рубинами, до неприличия сильно идёт, и Сасори оставляет его на голове нетронутым. На его муже это украшение выглядит как корона, а свадебный наряд — как одеяние императора. Он великолепен в своём величии, и Сасори старается сообщить ему об этом каждым своим жестом, раздевая неторопливо и даже с почтением. В немом благоговении он снимает последний слой ткани с плеч мужа, чувствуя, как чужие руки так же избавляют от одежд и его самого. Голой кожи касается ночная прохлада. Стóит ему остаться обнажённым перед Дейдарой, и неожиданное стеснение сковывает грудь. Он никогда не смущался перед супругом, так в чём же дело теперь? В интимности момента? Между ними двумя и правда царит какая-то особенная атмосфера, хрупкая (которую страшно разрушить неверным словом, поэтому они хранят молчание), трепетная, будто они и вправду молодожёны, впервые смотрящие друг на друга без завесы одежд. Спустя время к Сасори приходит осознание — он чувствует себя так, словно обнажил перед супругом не тело, а душу, самый её потаённый уголок, куда не было доступа больше никому в мире, и Дейдара теперь имел полное право исследовать и созерцать её. Самое сокровенное, что есть у Сасори. Муж смотрит на него так, что сердце падает из рёбер куда-то под ноги к вороху свадебных одеяний, и ведёт за руку к широкой постели, чтобы уложить на прохладные простыни. Сасори ластится к теплу его ладони, пока тот нависает сверху, любуется, очевидно, пытаясь навсегда запечатлеть момент в памяти. Момент, к слову, достойный того, чтобы стать сюжетом иконы в дорогой облицовке. На Сасори — ничего, кроме золотого венца и предательски тронувшего лицо румянца, незаметного в темноте ночи. Он стыдливо отворачивается, будто настоящая невеста, которой предстоит впервые в жизни вступить с кем-то в близость. Но если глаза отвести можно, то всё остальное — нет, и в следующее мгновение Сасори убеждается в этом. Из ощущений — Дейдара. Каждым сантиметром кожи, каждым атомом естества — всюду он. Целует, куда только дотянется, трогает, где только вздумается, и даже внимательный взгляд его почти физически осязаемый, ведь Сасори чувствует его, как настоящее прикосновение, с интересом блуждающее по его лицу. И он не выдерживает, поворачивая голову обратно к супругу. Взор его чистый и умиротворяющий, как безоблачное небо. Открытый, призывающий, и Сасори не может не ответить на этот призыв. Они целуются мягко и глубоко, растягивая удовольствие, постепенно устраиваясь в сидячее положение. Дейдара смотрит так томно из-под полуопущенных век, что Сасори позволяет своему разуму помутиться от этого гипнотического взгляда, и дальше помнит всё как в тумане, позволяя делать с собой всё, что мужу угодно. Хотя, чётко помнит ни с чем не сравнимое чувство чужого тепла на оголённой коже, пока супруг обрисовывает контуры его тела губами, наклонившись так близко, что его длинные волосы щекочут доверчиво открытую шею и грудь. Истома перерастает в жар, который расползается по всему телу, будто круги по воде, накрывает с головой, обжигает лёгкие, спускается от тяжело вздымающейся груди, скапливаясь внизу живота. Сасори облизывает враз пересохшие губы и вплетает в шелковистые пряди пальцы, но вынуждает Дейдару отстраниться от себя и слышит недовольный звук. Полно, Дейдара, позволь мужу взять инициативу. Сасори ненавязчиво тянет его за волосы на затылке под ободком венца, чтобы тот открыл доступ к изгибу плеча, и позволяет себе оставить ярко-багровую метку на коже. Ответный стон слаще любого вина. Его хочется осыпать лаской с головы до ног. Из звуков — вздохи на грани с подобными стонами, но ни разу за всю прелюдию не звучат даже их имена. К чему слова, когда здесь всё ясно без них? В каждом выдохе, в каждом касании или брошенном вскользь тёмном взгляде безошибочно угадывается: «Я так сильно люблю тебя, чувствуешь?». Как тут не чувствовать. Сасори отдаёт себя полностью, приникает к родному телу, чтобы погладить перекатывающиеся под кожей мышцы спины, поцеловать шею, оставить ещё пару фиолетовых пятен на плечах и ключицах. Дейдара красив, словно божество, и от мысли, что это божество принадлежит только ему, у Сасори сладко сводит что-то под рёбрами и отдаётся покалыванием в кончиках пальцев. В их действиях, пусть возбуждение уже пронзает всё тело, нет спешки и рвения. Это так по-особенному, осторожно, будто в их первый раз. Сасори млеет и тает в чужих руках, пока его целуют до головокружения и касаются самых чувствительных мест на теле, пока метят пятнами засосов бледную в свете звёзд кожу и терпеливо растягивают. Пока его берут так глубоко, что разум плавится в адском пламени и из груди вырывается стон откровенный, протяжный и оглушительно-громкий в тишине ночи. Луна смущённо прячется в облаках, не смея больше за ними подсматривать. Сасори податлив, как мягкая глина, из которой можно вылепить всё что хочется: подчиняется, когда Дейдара жестом велит ему развести колени ещё шире, подставляется под каждое прикосновение, прогибается в пояснице навстречу чужим рукам, позволяет супругу вжать свои запястья в постель по обеим сторонам от головы, подмахивает бёдрами в такт его размеренным сильным движениям. Дейдара издаёт удовлетворённый звук, отдалённо напоминающий гортанное рычание, и смотрит так, что у Сасори перехватывает дыхание и плывёт перед глазами. Взгляд напротив жадный, теплящийся, тёмный-тёмный, словно отражение полотна неба, которое лишилось присутствия лунного света. Если сейчас не взять над ним контроль, то можно безвозвратно утонуть в нём, и Сасори усилием воли заставляет себя опрокинуть Дейдару на спину рядом с собой. Он, тяжело дышащий, садится на сбившихся простынях, перекидывает ногу через бёдра супруга, седлая, и замечает, как что-то в чужом тёмном взгляде мгновенно вспыхивает, словно искра в горсти чёрного пепла. Это что-то Сасори трактует как вожделение. Он ждёт, пока Дейдара устроится поудобнее, приняв сидячее положение, и начинает игру по своим правилам. Опускается на истекающий смазкой член, находит нужное положение, настойчиво уводит супруга в развязный поцелуй и не разрывает его, пока тот не начнёт нетерпеливо прикусывать его губы, вынуждая прерваться. Сасори, пользуясь случаем, переводит дыхание, старательно двигает бёдрами, задавая темп и глубину проникновения, целует и трогает где придётся, лишь бы не давать мужу выдохнуть. Вздохи Дейдары и правда оборванны, с едва слышимой хрипотцой, от которой вся кожа покрывается мурашками. Он безумно красив с разметавшимися по плечам волосами и съехавшим набок венцом, пусть и тускло блестящим, и Сасори спешит произнести комплимент ему на ухо тихим чарующим голосом. Глаза супруга, в отличие от свадебного венка, сияют в темноте ярко, всё теми же искрами, и смотрят на него так пронзительно, что бросает из жара в холод, а затем в ещё больший жар. Так притягательно, маняще, порочно. Сасори, заворожённый, теряется в этом взгляде лишь на долю секунды, но этого хватает, чтобы Дейдара украл у него инициативу, тут же наделяя движения присущей лишь ему пылкостью. Вот он — момент, который меняет тональность их страсти с чувственной на ненасытную. Сасори знает не понаслышке, что Дейдару контролировать так же сложно, как стихийное бедствие, — на грани невозможного. Но его необъятному пламени, которое способно бушевать подобно пожару, временами стоит покориться, вместо того чтобы пытаться затушить, и тогда, вероятно, оно согреет до самого сердца, не причиняя вреда; в данном случае — распалит лишь сильнее, заставляя кровь закипать, и Сасори поддаётся, отдавая себя в его власть. Незамедлительно следует оглушительный шквал ощущений, заставляя почти задохнуться, как если бы его с головой захлестнула волна, выбив воздух из лёгких и лишив возможности сделать ещё один вздох. Впрочем, поцелуй Дейдары ему всегда будет желаннее, чем глоток кислорода, и Сасори срывает его с чужих губ, окунаясь в безумие. Он давится стонами, утыкаясь куда-то в чужой висок и чувствует, как пальцы непроизвольно сжимаются на первом, что под ними окажется. Руки цепляются за спину супруга, путаются в его волосах, отчаянно хватаются за сплетение свадебного венца и срывают долой с головы. С металлическим перезвоном тот падает рядом с постелью, но Сасори не слышит его, выстанывая имя Дейдары так громко, что, кажется, за распахнутым настежь окном взметаются испуганно птицы. Он не обращает внимания, запрокидывая голову в новом несдержанном вскрике и чувствует, как к шее приникают дразнящим укусом. Это не больно, но так ощутимо, что он вздрагивает всем телом и изо всех сил сжимает волосы на затылке Дейдары, из чьего горла доносится одобряющий стон. Ноги Сасори дрожат от накатившего напряжения и теперь, чтобы продолжать насаживаться на член любовника, приходится перенести вес тела на руки, уперевшись в его надёжные плечи. Весь стыд, обуявший его, стоило ему оказаться перед Дейдарой без одежд, бесследно исчезает, растворившись в воздухе вместе с запахом благовоний. Они лицом к лицу и Сасори сквозь своё страстное опьянение готов поклясться, что во взгляде напротив собраны все звёзды с неба и они мерцают для него одного. От мыслей об этом отвлекает особенно удачный толчок, высекающий искры из глаз самого Сасори. Дыхание сбито, голоса в унисон, и возбуждение невыносимо почти до болезненного. Дейдара на ощупь горячее, чем раскалённая сухая земля в летний полдень, и вряд ли даже солнце может с ним потягаться. От него веет жаром, и этот жар настолько велик, что ещё немного и все звёзды растают и стекут с небосвода, оставляя их вдвоём в непроглядной тьме ночи. Сасори нестрашно — он и не глядя чувствует обжигающую ладонь, обхватившую член, слышит прерывистые стоны супруга в изгиб шеи, подхватывает ускоренный темп целенаправленных толчков. Горячо-горячо-горячо, он на грани полнейшего исступления, льнёт к Дейдаре сильнее, хотя, казалось бы, куда ближе? Температуры между их телами запросто хватит, чтобы сплавить их в одно целое, не только между обессиленно разъехавшимися по простыням ногами Сасори, но и каждым сантиметром пылающей кожи. Дейдара в какой-то момент начинает вкрадчиво твердить, как сильно любит его, и Сасори, будучи в забытьи, слова взаимности в ответ шепчет, потому что голос уже безнадёжно сорвал стараниями любовника. Его вспотевшая кожа скользит в руках Дейдары, и тому приходится сжимать пальцы до расцветающих синяков, но Сасори не чувствует боли, умоляя не останавливаться, и супруг, разумеется, продолжает. Продолжает выбивать из него всхлипы с каждым новым толчком, дразнить укусами в мокрую шею, низко рокотать на ухо: «Ты сведёшь меня с ума, Сасори», и эта р звучит так развратно из его уст, что Сасори чувствует, что и сам уже сходит с ума. Никогда прежде никто не называл его имя так. Гортанно, перекатывая на языке с упоительным удовольствием, и, возможно ему показалось, но — как самую грязную в мире пошлость, от которой он, к слову, готов кончить сию же секунду, не разбираясь, что там ему показалось. А Дейдара, подлец, точно видит, что написано на его лице с бессознательно приоткрытым ртом и затуманенным взглядом, и доводит его до оргазма одним чётким движением пальцев по члену. Сасори почти отключается. Даже не понимает, стонет он облегчённо или не может издать даже звука. Его снова захлёстывает толща воды, утягивая в глубину океана, и там, на этой глубине, ему слышится голос Дейдары. Взор застилает мутная поволока, сквозь которую ничего не видно. Он чувствует, как его укладывают на постель и с головы спадает золотой венец. Тепло родных объятий греет лучше всякого пламени. Луна, наконец, робко показывает край из-за облака, роняя на них свой серебряный луч.