С чем пить ледяное вино?

Слэш
PG-13
Завершён
30
автор
Пэйринг и персонажи:
Размер:
12 страниц, 1 часть
Описание:
Посвящение:
Публикация на других ресурсах:
Уточнять у автора/переводчика
Награды от читателей:
30 Нравится 6 Отзывы 1 В сборник Скачать

I

Настройки текста
Примечания:
      Город ветров и свободы славился своим вином, озорством и беспечным нравом; это же и означало, что посещение увеселительных заведений тоже отличается от общепринятых правил и не подчиняется нормам, или же отходит от них. Пока в соседившихся регионах уставший народ тянулся к тавернам по вечерним пурпурно-синим улицам ближе к концу рабочей недели — предположительно пятница и суббота — в Мондштадте эти дни означали любой другой день из предоставленных семи. Плавающее расписание делало жителей города одуванчиков счастливыми, но такими безответственными и беспомощными — как сказал бы типичный представитель Гавани, находившийся под началом Гео Архонта до последних времён. Но, оставшись без защит, во всех красках и пёстрости раскрылся, словно бутон, закон жизненного цикла — не столько важна для результатов исходная материя, сколько то, как ею пользуются. Но Дилюку не нужно пересекать границу и стремиться познать менталитет жителей земель Гео Архонта, чтобы проверить самостоятельно сей закон, если можно бросить косой взгляд на столик поодаль барной стойки, за которым восседал во всём своём гордо-одиноком величии капитан кавалерии. Два бокала избавляли его умственные потуги от плачевной мирской юдоли; пять и более — взращивали в геометрической прогрессии и заставляли поддаться натиску плаксивой нежности и грусти, которые он предпочитал переживать в компании собственных теней и глухого призрачного прошлого. Тем не менее, Дилюк следит за каждым выпитым глотком, отметая от себя чувство уязвления, глотая пилюли обиды, игнорируя при этом подступающее к горлу отчаяние и оставляя только то, что отец — общество в том числе — называл долгом. Кэйя лучше всех внутри плохо запечатанных городских стен знает, чем опасен для человека лишний градус; сквозь алкогольную дымку ум перестаёт функционировать правильно и делает человека деструктивным, сердце становится лживым и ненадёжным, и Альберих, создание из той же плоти и крови, не мог этому так же противиться, стоило ему только пересечь границу. И он проделывает каждый раз ювелирную работу, балансируя на грани, а ещё — является колонной, объятой кариатидами; но что самое главное — абсолютно непоколебим. Рагнвиндр не такой. По крайней мере во времена, когда он смел пить — в те сказочные времена, преисполненные благоухания конца его шестнадцати вёсн, обожённых ладоней подхлёстывающем желанием битв, а ещё сентиментальных клятв навечно быть рядом. Даже единый бокал делал из Дилюка человека с открытой нараспашку душой: с его уст сыпались глупости на всех, отличия между роднёй и персоналом таверны он не различал, конечности переворачивались и петляли, словно ему не принадлежали вовсе, а пьяная улыбка заставляла сердце Кэйи чувствовать всё так, словно он состоит из той одной мышцы. Подобный образ тот запомнил надолго и именно его Альберих вспоминал, пряча улыбку в бокале вина, смотря на брата так пристально, словно заставляя воззвать в памяти ту ночь, когда всё произошло. К сожалению, Дилюк помнил это, а ещё многое количество вещей, произошедших с ними с тех пор, как отец решил сделать Кэйю частью семьи.       Как только Дилюк увидел Кэйю в стенах винокурни и услышал его речь, состоявшую чуть ли не сплошняком из гротескных шуток и низкосортных дурных слов, то для семьи Рагнвиндр наступили крайне беспокойные времена. Хотя слово «беспокойные» сюда мало подходит; скорее «полностью ломающие и без того хрупкое равновесие, совершенно не заботясь о дальнейшем» времена. Кэйя был ужасен. В его четырнадцать, и дилюковские двенадцать, он стремился вырвать с корнями фасад здания и воткнуть поместье в то же место, оперев его на дымовые трубы в рыхлую почву. В переносном смысле, разумеется, но «дом» Дилюка — если брать теорию, что дом каждого человека есть его душа — пострадал буквально. Никогда не слышавший ругани в поместье, ни от отца, ни от персонала, живущего на винокурне, младший Рагнвиндр приходил в ужас от того, что только смел произнести Кэйя иногда. За столом или в уборной, на людях или когда они были визави — роли того не играло; новый член семьи шокировал своими словечками правильный и стерильно белый ум. Потому каждый новый день означал для Дилюка проверку на сомнительную эрудицию, с которой он не справлялся в силу собственной обильной нравственности, становясь объектом шуточных уколов. Но ничего не может длиться вечно и колкости успешно вошли в тот ряд, когда Дилюк во время воскресного бранча, вдоволь наслушавшись о злых шутках и притворных раскаяниях, вылил сок за шиворот накрахмаленной рубашки, следом булочки, приправленные рыбой и творожным сыром, не жалея втёр в чужое темя, показав, что теперь их отношения вышли на тропу войны. Та продлилась, к счастью Крепуса, и по его же инициативе, не очень долго, но Альберих-без-пяти-минут-Рагнвиндр менее буйным не стал. Вся его активная пакостливая деятельность убиралась только простым и добрым соревнованием, а каким — выбирал Крепус. Дилюк, выученный быть лучшим, подхватывал дух борьбы, и потому стремился обогнать Кэйю, будь то бытовые вещи или помощь касательно винокурни. И здесь Дилюк выигрывал, поскольку имел способность более слаженно и чётко выполнять поручения в кратчайшие сроки; Кэйя подобными навыками похвастаться не мог, имея в арсенале лишь хаотичные и изредка правильные действия. («— Какой твой любимый цвет? — Треугольник. Дальше».) Чаще всего Кэйя представлял собой концентрат, противоположный уставам Дилюка: монотонные и систематические действия для него были неприемлемы из-за отсутствия терпения, во время ожиданий его одолевала скука и он не находил ничего лучше, чем браться за другое дело, при этом забывая про первое. Дилюка же трясло от ярости — словно он больной и ему нужен душевед — когда в его планы врывался Кэйя с его внезапными делами, а ещё когда всё шло не так, как ему он уже выстроил. Процесс адаптации у младшего Рагнвиндра оказывался всегда долгим и болезненным, в отличие от Кэйи, который жил по собственным спискам задач, подчиняясь принципам «живём один раз» и «все завтрашние проблемы я передаю завтрашнему мне».       За четыре года их отношения стали менее дикими и более слаженными: Дилюк, привыкший к системе, выполнял ступенчатые задания, требующие много концентрации и терпения; Кэйя же, в свою очередь, с удовольствием брался за препятствия, которые настигали их на жизненном пути слишком внезапно и требовали незамедлительного решения. Но перед этим, года за два, когда Дилюк праздновал свои четырнадцать, их ожидало несколько казусов: начиная с того, что по идее Кэйи на винокурне появился большой крио слайм, которого они принесли голыми руками, почти получив обморожение («— Я говорил, нужно было брать ещё пиро слайма, тогда бы чередовали их и было бы нормально».) а также один день в лесу рядом с поместьем, когда по чудесам фантазии обломанные непогодой или людьми палки превращались в мечи («— Потому что настоящие слишком опасны в их руках, а бутафорные слишком скоро приходили в негодность».), Кэйя им с великолепной точностью и силой приземлился прямо промеж глаз Дилюка, от чего по сей день на носу того красуется небольшая горбинка. Дилюк, преисполненный болью, как физической, так и душевной от стыда, решил отплатить брату, но чуть левее. Кэйя клялся, что теперь навечно остался слепым на один глаз и Дилюку столько же придётся ухаживать за ним, примерив на себя роль сиделки, забывая про начищенные до блеска доспехи Ордо Фавониус. Дилюк просил перестроить весь свой драматизм в концентрацию. Но это всё это — детские мелочи по сравнению с тем, что случилось с ними обоими, когда их коснулся своими соцветиями май.       Дилюк помнит тот вечер, словно с него не прошло долгих и трудных шесть лет. Запомнил ли Альберих — он не знает, но, видимо, некоторые силуэты всё же в его памяти оставались, раз он так взглядом цепляется и задевает, словно намеренно. Но правда ли то, или в очередной раз воображение заставляет Дилюка видеть несуществующие картины, ему не было известно. Впрочем, его памяти будет хватать на них обоих, если Рагнвиндр решит перестать играть в молчанку и примет Кэйю, когда тот ретируется со своего места, оказавшись по другую сторону барной стойки: ближе, чем на расстоянии вытянутой руки, а душевно — в объятиях.       «— Интересно, а как оно, находиться в винном погребе отца? Что там помимо вина? — звучит вопрос вроде бы для Дилюка, а вроде бы и для уже как несколько месяцев не зажигавшегося камина. — Пара сортов виски, поскольку это не ведущее производство. Больше напоминает пробу пера, нежели дочернюю структуру, — просто отвечает младший Рагнвиндр, не поднимая взгляда на брата, увлечённый чтением. — Спустимся? — более живо спрашивает Кэйя, и Дилюк, даже не смотря на него, чувствует его искристый любопытством взор. Под ним также хрустит кожаное кресло. — Хочешь — спускайся. Мне там нечего делать, у меня экзамен на носу, — информирует Дилюк, следом добавляя, — Я думал, что ты там был. Разве ты не знаешь каждую доску из-за своего любопытства? — Он запретил мне с того момента, как я тебя вывел и ты решил использовать на мне свои огненные махинации. — Неудивительно. Всё, к чему ты прикасаешься, рушится и выходит из строя, — подмечает Дилюк, моментом вспоминая лицо отца, когда пламенная птица пролетела над садом, задевая и сжигая зелёные лозы. — Но это ты поджёг виноградники, я всего-то принял попытку скрыться от твоей ярости, — пожимает плечами Альберих, раскидываясь на кресле, — Если бы ты был более спокоен, то сейчас бы я не страдал так в твоей компании, а исследовал коллекции вин. Лишил меня возможности развития в винной индустрии на всю жизнь, а ведь «Рассвет» — ведущая винокурня, столько ценного опыта… — Если бы ты чаще думал и меньше делал, то у нас было вполовину меньше проблем, — оперирует Дилюк, но следом ощущает, как на язык разит вина с тонкой нотой злобы; скорее всего на себя же. — Если бы я меньше делал, то совсем бы помер со скуки, а думаю я и без того достаточно, — поднимаясь со своего места, отталкиваясь обеими руками от ручек кресла, следом возвышаясь над братом, пальцем задевая корешок книги в его руках и опуская вниз, — Сейчас думаю как ты можешь искупить свои грехи. Хочешь знать? — Нет, — даже несколько резко отвечает Дилюк, следом обращая внимание на Кэйю. Уже спустя миг тон его становится более гладким, («— Ты умеешь быть грубым до тех пор, пока не смотришь ему в глаза».) — В чём я виноват? В том, что ты не умеешь держать свой длинный язык за зубами и подбирать выражения? — Во-первых, я достаточно красноречив и это нас не раз спасало. Я готов напомнить тебе, — подмечает Кэйя и следом вовсе выуживает книгу из чужих рук, закрывая её, перед этим заботливо положив закладку, — Хотя я думал, что человек, читающий сложную литературу, должен иметь хорошую память. Что это? Словесное легкомыслие? — Это — основы порядка. Тебе о таких неизвестно. А красноречив ты только потому, что мисс Лиза разрешила тебе пользоваться библиотекой вновь после просрочки книги, — не упускает возможности поддеть Кэйю Дилюк, опираясь локтем на ручку кресла, а подбородком — на кулак, — Кстати, как рука? — Ты такой заботливый брат, — сарказмит Альберих, — Но вход в библиотеку я тоже получил благодаря своему красноречию. Удивительно, правда? — Прямо невероятно. Но ты явно не голос разума, раз решил попробовать пробраться в погреб без ведома отца. Твоё присутствие заметят. — Да неужели? — усмехается Кэйя и, положив книгу на столешницу рядом с креслами, протягивает руку Дилюку, –Так пойдём со мной и покажешь, как нужно тайно проникать в отцовский погреб. — Я это сделаю уж гораздо лучше, чем ты, — принимает помощь брата Дилюк и, хватаясь за его руку, рывком поднимается со своего места, ощущая, как внутри него костром разгорается желание доказать свою правоту. — На практике, всё на практике.       Время идёт, но некоторые вещи остаются неизменны веками: готовность Кэйи сотворить какую-то несусветную чушь ради поднятия собственного настроения и наивность Дилюка, которого по щелчку пальцев можно вывести на вещи разного характера, приправив всё фразой «покажи, как надо». Младшего Рагнвиндра очень просто взять «на слабо» и Кэйя пользовался данной чертой характера ради удовлетворения своего интереса; ведь наблюдать за тем, как в таком хитросплетённом кружеве что-то перетягивает, рвётся и портится невероятно занимательная игра. Подобные фразочки вызывали в Дилюке борьбу совести и долга, но выигрывал чаще всего второй вариант из-за большей аргументации. («— «отец сказал» достаточная аргументация?».) Позднее Кэйя научился применять данные навыки во благо своего брата, когда его коснулись нервность и тревога за будущее и отсутствие сил на себя, но не за учёбу. Тогда и Альберих спохватился, выуживая внимание брата и путём сложнейших психологических махинаций вынуждая его находиться дома, под его надзором, есть в достаточном количестве и спать должное количество часов. Не совсем честными ходами Кэйя добился лучшего состояния Дилюка и это ещё одна вещь, которая останется с ними до самого конца. Ключи от винного погреба не звенят в руке Дилюка из-за крепкой хватки, когда они спускаются вниз по винтовой лестнице с каменной кладкой; лишь ударяются друг об друга, когда Рагнвиндр вставляет ключ в замочную скважину и поворачивает пару раз влево. Как только Кэйя толкает дверь от себя и та поддаётся, то обоих встречает прохлада, тьма, запах древесины и сквозняк. Проходя через порог, Дилюк сразу же направляется к небольшому столику, на котором устроился подсвечник и пара бокалов; он щёлкает пальцами около фитилей и те поддаются, зажигаясь. Пламя заливает мягким светом комнату и взгляду становятся доступны высокие шкафы до самого потолка, запряжённые винными бутылками. В углу спокойно ютятся несколько бочек, вероятно, тоже наполненные вином. — Это тоже входит в состав экзамена? — не отказывает себе в шутке Кэйя, заметивший небольшой фокус. — Если я скажу, то специально для тебя сделают исключение. Будешь учиться зажигать свечи на расстоянии нескольких метров на время, — отвечает Дилюк, оглядываясь по сторонам, — Если не сможешь, то пересдача через год. — Как хорошо, что я лишь верный следователь жизненных невзгод и радостей, — с театральным вздохом произносит Альберих, подходя к северному стеллажу, высматривая верхние полки. — Ничего, пройдёт пару-тройку лет и ты станешь таким же божественным спекулянтом, — усмехается Дилюк, мерным шагом следует за братом, уже через миг равняясь с ним. — Ты слишком уверен во мне, — отмахивается Кэйя. — Нужно же заполнять пробелы, — Рагнвиндр пожимает плечами, — Этот стеллаж предназначен для ледяного вина. Такое вино готовится из особого сорта винограда и при определённых условиях: виноград подбивают заморозки в первые числа ноября, виноград собирают, но из-за того, что жидкость замерзает, то работать приходится с сиропом. В таком случае в ягодах находится много сахара и из-за этого мало градуса. Оно лёгкое и пьют его с кислыми десертами. — Вот оно как… — задумчиво тянет Альберих, полнимая взгляд на самую высокую полку, — Может, достанем? — С ума сошёл? Здесь ничего нельзя трогать руками, — в недовольстве щурится Дилюк, после руки на груди складывает в знак протеста, — Что там — даже находиться. — Я просто посмотреть хочу, — намеренно отражает позу брата Кэйя, — Вдруг ты мне неправду сказал? — Сомневаешься во мне? — Человек, который не сомневается ни в чём — глупый человек. Для того, чтобы познать красоту истин нужно держать ум голодным, а душу — растерзанной. Только тогда ты, чувственный и отчаянный, будешь искать тропы. — Доля правды в твоих словах имеется, — соглашается Дилюк под уверенное «ну разумеется» Кэйи, после добавляя, — Но только к вину это имеет мало отношения. — Мой любимый и наивный братишка, — хлопает Альберих брата по плечу, после и оставляя на нём ладонь, — Юность должна руководить тобой, а не ты ею. А я, как старший и ответственный, могу взять вину за нас обоих. К тому же всё происходит с моей подачи, так что это будет честно, согласен? — Надо передать мисс Лизе, чтобы она тебе запретила посещать отдел философии и поэзии, — косится на брата Дилюк, расслабляя плечи и готовясь ступить на путь предательств, — А то уж больно сильно разглагольствовался. — Как угодно это называй, хоть новым языком скажи. Ну, что, подсадить тебя?       Тело у Кэйи, как и хватка, крепкие; сам он выше и шире Дилюка несмотря на два года разницы. Линии лица у него прямые, нет щёк и губы тонкие, при этом практически всегда усмехающиеся или улыбающиеся; глаза — жгучее пламя сквозь синеву льда. Дилюку всегда думалось, что Кэйя генами пошёл в своего родного отца, который ему представлялся, точно картина в золотом чертоге — именно такого положения и достойно его семейство, если судить исключительно по внешним признакам. По духовным данным и манерам Кэйя, как казалось лет до шестнадцати, был бандитом и вандалом, который шатался без дела по улицам или стрелял в птиц из рогатки со скуки, обласканный послеобеденным солнцем. Сам Дилюк пошёл в свою матушку: черты лица у него были мягкими, волосы — густыми, яркими и вьющимися, щёки имели розовый подтон. Их контраст с Альберихом казался удивительно прекрасным, когда они держались за руки. Но что ещё унаследовал Дилюк от матери — жизнь, которую она отдала за него. Крепус никогда не скрывал от сыновей правды, была ли она по тяжести легче пуха или напоминала, словно тягаешь метеорит с места голыми руками — потому о смерти матери Дилюк узнал довольно рано. Кто же знал, что вина, осаживаясь на плечи тёмной вуалью, окажется тяжелее метеорита в сотни, а то и тысячи, раз? Рагнвиндр выуживает бутылку вина, хватаясь за горлышко. Как только бутылка обосновывается в руке с комфортабельной тяжестью, то Кэйя опускает брата на пол, следом забирая вино. — Так-так… Твоя шалость оценивается в… — Кэйя делает паузу, шарясь взглядом по этикетке. Дилюк не солгал, — Сколько будет стоить эта бутылка, когда выйдет на продажу? — Не важно, сколько она будет стоить. Сейчас ей цена — разочарование отца, если он узнает, — Дилюк протягивает руку, — Всё проверить успел? Её нужно вернуть. Отдавай. — Ещё чего. Хочешь сказать, что так усердствовал только для того, чтобы всё вернуть на свои места? Перестань занудствовать. –Кэйя, — с нотками раздражения произносит Дилюк, — Если мы не вернём, то всё ляжет на мои плечи. — Хорошо. Тогда давай так. Тот, кто выиграет, и будет решать, что делать с ней. — Размечтался, ещё играть с тобой. Живо верни. — Во что мы будем играть? — подливает масла в огонь раззадоренная натура. — Я не собираюсь с тобой играть. Отдавай, — начинает подступать ближе Дилюк, принимая с каждой секундой более воинствующий вид и сжимая руки в кулаки. — Сначала дай своё согласие, мистер Грозность, — делает шаг назад Кэйя и поднимает бутылку над собственной головой, — И во что ты хочешь сыграть. Неужели в салочки? — О, Архонты, — глубоко вздыхает от безнадёги Рагнвиндр, — Ты такой непробиваемый. Я согласен. — Поцелуешь меня? — с неизменным лицом произносит Кэйя, от чего Дилюк ещё больше приходит в дисбаланс. — Что?! Думаешь, у меня есть настроение на твои шутки?! Верни немедленно! — продолжает требовать, разъярённый и разгневанный, Рагнвиндр, подходя уже к брату вплотную. Кажется, они оба чувствуют, как дышат. — Ты уже выразил своё согласие. Хочешь сказать, что ты не человек слова? Кому ты тогда служить собрался, если не можешь выполнить такой пустяк? — не без давления произносит Кэйя, продолжая улыбаться, явно довольный собой. — По-твоему, служить — это тискаться с кем попало по подвалам за бутылку? Какой ты мерзкий и безнравственный, — Дилюка пробивает на горькую усмешку от безысходности, — Прекращай это. — Теперь я ещё и «кто попало»? — Альберих театрально вздыхает и оборачивается к винам по левую сторону, словно они не бездушные стекляшки, а самая настоящая публика, наблюдающая за ссорой со стороны, — Ну, вы слышали это? А звал родным! Ладно, может, за дело. Но уговор есть уговор, отделаться нельзя. Дилюк щурится, смотря на брата, сердце у него горит от злости, а зубы болят от тревожного натиска. Не сжимай он так сильно челюсти, чтобы не рявкнуть ничего особенно обидного, что режет язык, и не веди себя Кэйя подобно пятилетнему, понимай он слова отказа, то ситуация была бы оформлена в более спокойные оттенки. А пока Дилюк хочет облачить весь свой гнев в прохладу ночи и одиночества, потому и выдыхает коротко и спешно, разворачиваясь, последовав к выходу из погреба: — Наслаждайся победой в одиночку. Я скажу папе, что это я был и забрал. Ключи положи мне на тумбу у кровати, я их лично верну Эльзеру. Кэйя меняется в лице; у него пропадает улыбка, глаза его теряют озорной блеск и любопытство далее происходящего становится для него бременем, нежели забавой. Бутылка ледяного вина мягко ставится на стол, пока Альберих следует за спутником, вылавливая его за плечо у самой двери, когда тот уже успел схватить ручку. Благо, за всю их совместную историю Кэйя научился различать сигналы и вспышки, после которых он точно не сумеет ничего исправить; потому и останавливается, ощущая, что если отпустит Дилюка сейчас — переступит допустимую границу. — Люк, подожди, — он не сильно сжимает братское плечо. Голос его звучит тихо, весёлые нотки не находятся, даже отклика. — Что ещё? — вымученно вопрошает Рагнвиндр. — Составь мне компанию. — Мне — интонацией выделяет слово, — Не нужна твоя компания. — Нет, нужна, — поворачивает лицом к себе брата Альберих, который голову от того отворачивает и сжимается, желая, вероятнее, обратиться кем-то незначительным и до которого нельзя будет добраться, — Иначе бы ты так не впрягался за меня постоянно. — Ну, ты можешь облегчить мне ношу и не делать необдуманные поступки, — поворачивается к брату Дилюк, — Как тебе идея? — А ты можешь облегчить жизнь мне, если перестанешь так трястись над каждым косяком, — оперирует Кэйя, от чего Дилюк смотрит не на него, а куда-то сквозь, («— Понимает, о чём ведётся речь.») — Ведущая индустрия не только одного региона, а нескольких. Люди с других земель приезжают попробовать ваше вино, ты действительно думаешь, что достаток семьи пошатнётся от потери одной бутылки? Не неси чушь. — Дело не в заработках, дело в достоинстве. Не могу я себе позволить брать что-то без разрешения, я воспитан честностью. Для меня что-то взять и не спросить перед этим — верхушка вульгарности, — пытается донести до чужого разума свою истину Дилюк, — Самые сложные испытания Ордо Фавониус покажутся мне мечтательной расслабленностью, а вот вина — отнюдь. — Для меня самое сложное это сидеть и смотреть, как ты себя изо дня в день калечишь ради победы над этими испытаниями. Когда ты в последний раз не беспокоился о каждом вздохе? Когда ты был счастлив в последний раз? Дилюк подозрительно смолкает и Кэйя понимает, что задел чужое нутро с невообразимой точностью. О меткости слов говорит и то, как Рагнвиндр хмурит густые брови и каким тяжёлым становится его взгляд, а мышцы его напрягаются. Он готовится сделать что-то, о чём Альберих увы, даже думать не смеет; Дилюк невероятно прост по своей природе, которая состоит из малого количества чувств и переизбытка долга, но даже те оставшиеся крупицы он прячет за семью печатями и в таких случаях он становится более сложной задачей. Тем не менее, вид Кэйи становится менее печальным и тоскливым, когда Дилюк подходит к винному шкафчику, достав оттуда пару бокалов и штопор. — Дурацкие методы у тебя, — на выдохе произносит Дилюк, положив штопор со стороны брата, а следом двигая к нему один из бокалов. Сам же обосновывается по другую сторону, — Открывай. — Так бы сразу, — сразу же становится веселее Альберих, после принимаясь избавляться от препятствия к радости в виде пробки. К счастью, та очень просто поддаётся. — Бескультурье, — с остаточным недовольством фыркает Рагнвиндр, когда Кэйя наливает ему порцию больше положенного. — Брюзга, — отшучивается Альберих и не в силах подавить улыбки, поднимает свой бокал, — Будем. — Будем.       Первый бокал вина для Дилюка ощущался как ошибочный прогноз. Второй бокал принёс ему алкогольную расслабленность и болтливость, а третий выдал разрешение на смех. На четвёртом Рагнвиндр заметил, что Кэйя не пьёт, а только подливает, поэтому удачно предложил ему брудершафт; и они, перекрестившись руками в локтях, решили покончить с остатками роскоши на счёт «три». Мысли, подобно юрким ужам в водоёмах, уплывают и теряются среди мелких волн от Дилюка, а на место им приходит спиртная сбивчивость и непонятливость высказываемых терминов. Улыбка Кэйи, и его ранее ясные разговоры, становились коварным сложносочинённым разнообразием, только сильнее раздразнивая взгляд и распаляя без того жаркое естество. Сердце, грозно стучавшее под рёбрами в противовес легковесности и необдуманному лепету, заставляло Дилюка ощущать, словно от сердцевина — единственное, что от него осталось. Вымученный жарой, градусами и желанием сделать что-то необдуманное, он предлагает Альбериху наконец покинуть стены погреба и представить лицо лунному лику и прохладной ночной погоде. Тот не смеет отказаться, как и не смеет не отпустить смешок, когда Дилюк поднимается со своего места и держится на ногах только при помощи честного слова. — Почему ты мне не напомнил о закуске? — вопрошает Дилюк, придерживая Альбериха за шею, а тот — другого за плечи. — С чем там пьют ледяное вино? С кислым? Глядя на твоё лицо потребность в закусках отпала сама по себе, — не удерживается от шутки Альберих. — А ты сахарный! — восклицает Дилюк, — Такой, что аж зубы болят. Обо мне не хочется подумать? — О тебе? Да я постоянно о тебе думаю. Уже не знаю, что и делать, чтобы о тебе не думать, — снова отшучивается Кэйя, крепче приобнимая брата за плечи, так как тот начал подозрительно съезжать вниз по нему. — Какая честь занимать столь большое пространство в мыслях подобного человека, — закатывает глаза Дилюк, не в силах противиться улыбке, — Даже не знаю, что с этим делать. — Судя по твоим алым щекам, ты решил обольститься. — Это алкоголь, ни больше, ни меньше. — Удобно, когда есть чем оправдываться, верно? — улыбка Кэйи становится шире, а взгляд — довольным. — Если бы это было оправданием, то я бы выиграл ту бутылку, — Дилюку требуется вся его сила воли, которая осталась в пьяном теле, чтобы не смотреть долго на чужую физиономию. — И мы бы всё равно её испили, — продолжает мысль Альберих, пускай и неверно, — Но «Дилюк не изменяет своим принципам», верно? — Пока ты не встаёшь поперёк, — останавливается Дилюк и, крепче хватаясь за чужую шею, заставляет следом остановиться и спутника, — Заставляешь меня принимать другие решения, которые вовсе не оцениваются, как здравые. — «Заставляешь»… Какое грубое слово, — выдыхает Кэйя, — Не заставляю, а подталкиваю к тем желаниям, которые ты хочешь исполнить, но не можешь из-за своих же рамок. Хочешь со мной поспорить? Прошу — ты всё ещё можешь меня поцеловать, и тогда докажешь, что ты прав. — Да ты смеёшься! — продолжает улыбаться Дилюк, но уже больше от абсурда ситуации, — Ты специально выбираешь такое действие, чтобы одержать победу в этой бессмыслице. — Я выбираю это, потому что знаю о твоих желаниях, — с долей уверенности пожимает плечами Кэйя, — Так защищаешься, словно я не вижу, как ты на меня смотришь. Зачем же противишься, если мы оба этого хотим? Дилюк молчит, потому что не знает, что ответить на данный вопрос. Алкоголь приоткрыл завесу и предоставил чужому взору его позывы, но вместе с этим окунул с головой в безнадёгу: неужели он со стороны выглядит настолько очевидно и абсолютно прозрачно? В собственных переживаниях Дилюк и не замечает, как Альберих тоже смолкает и для них обоих это приобретает даже позитивные ноты: неловкость коснувшись их обоих, сглаживается молчанием. Но в эту паузу Рагнвиндр принимает поистине уникальные для него решения, на которые он бы даже не взглянул, не будь он пьян. Свежесть ночи тоже глухая, и лишь хрустальный воздух дробится от неизвестного мурлыкающего мотива, на которых Дилюк обращает внимание, но в итоге переводит взгляд на Кэйю. — Что это? — интересуется Рагнвиндр, — Звучит очень странно. Не похоже на мелодии Мондштадта. — Хочешь, спою тебе? Мне её пела мама, а потом я начал её напевать, когда меня что-то тревожит в ночи. Кошмары, например, — Кэйя поднимает взгляд к сверкающему диску в небе. — А сейчас? — спрашивает Рагнвиндр, приобретая в момент более сосредоточенный вид. — «Сейчас»? — Сейчас мучают? — уточняет Дилюк. — Какая разница? — Кэйя обращает свой взор на брата, — Что, собрался петь мне колыбельные? — Может и собрался, а ты — не даёшь мне даже шанса побыть романтичным, — с нотками горечи, нехарактерных для трезвого его, произносит Дилюк, — Я стараюсь. — Надо же, герой-любовник, — усмехается Кэйя, — Сначала её спою тебе я, а там посмотрим. Дилюк вслушивается в чужой голос и мотив мелодии переносит его в мир ассоциаций, где фантазия выстраивает красочные миры с высокими часовнями, резными наличниками окон и людьми, со стальной волей. А когда Альберих касается его руки, перекрещивая пальцы и подтягивая к себе ближе, постепенно уводя в танец, то внутри самого Дилюка что-то непременно рушится или, наоборот, восстаёт из золы. Все его художественной отделки обелиски и мраморные орлы, восседающие над захороненными тёплыми чувствами, были вынуждены покинуть свои саркофаги из-за отсутствия сдерживающих причин; ими Рагнвиндр пренебрегает, когда Кэйя с ним вальсирует и держит руки, к удивлению самого Дилюка, неописуемо нежно. Тем не менее, он видит, как Альберих переживает: его голос иногда сбивается и подрагивает на моментах, когда их лица оказываются слишком близко; несмотря на всю свою напускную уверенность, Кэйя — не самый смелый человек. Луна та свидетельствует небывалое: младший Рагнвиндр поддаётся лечению своих потуг любовью, а Альберих прикидывает, как на нём будет смотреться роль местного врача-практиканта. Тем не менее, пока они слушают друг друга и обнажены их души, то имеют право на жизнь самые животрепещущие идеи. — Ты никогда не рассказывал о своей семье, — решает прервать смущающую паузу между ними Рагнвиндр, не отрывая глаз от брата. — Всему своё время, — отвечает тот и, взяв правую руку в свою, делает шаг, пока Рагнвиндр уподобляется Кэйе, — Настанет день и ты проснёшься с осознанием, что знаешь обо мне всё, — они делают шаг навстречу друг другу, — Ведь это не я здесь сковываю себя цепями чести. — Зато ты скользишь, юлишь и елозишь, — по правилам танца они ещё делают шаг назад, но хотелось наоборот оказаться как можно ближе. Дилюк, с плохо скрываемым желанием, сжимает чужую ладонь. — И ты от этого без ума, — подхватывает Альберих, когда они снова оказываются рядом. — Люблю и ненавижу. Я чувствую себя так странно, когда ты говоришь что-то иногда. Ощущение, словно между двух огней. — Значит, моя работа выполнена превосходно, — закончив элемент, Кэйя вновь умещает ладонь на чужой талии, а второй — переплетает пальцы, — Должен же кто-то заставлять тебя видеть множество других путей кроме того, который тебе навязали. Дилюк хотел уже было возразить, но в силу опьянённого ума от градуса вина и нахлынувшей симпатии, он смотрит Кэйе за спину, от чего тот оборачивается назад. — Что там? — интересуется Альберих, выискивая предмет, заинтересовавший его братца. — Не знал, что кристальные бабочки способны светиться ночью, — говорит тот Кэйе. — Я и забыл, что ты хороший человек, который спит уже в такое время. — А сколько сейчас времени? — Я не знаю. Вероятно, уже глубокая ночь, — пожимает плечами Альберих, наблюдая за тем, как взгляд Дилюка прикован к элементарным букашкам, — Хочешь, поймаем их и поставим как ночник? — Нет, мы не сможем, — мотает пару раз головой Рагнвиндр, — От них же ядра остаются, когда к ним прикасаешься. — Так мы банку возьмём и будут у нас бабочки. — Всё равно нет. Лучше спустимся посмотреть. Решено было спуститься, преодолев небольшой каменный выступ, разграничивающий винокурню и виноградники. Только Кэйю вводит в ступор глухой звук позади, как только он оказывается на другой территории, успевая даже сделать несколько шагов. — Люк? — спрашивает он, оборачиваясь, и находя брата, упавшего на землю, которого едва потряхивало со смеху; кажется, оттанцевать партию ему помогла только опора Альбериха и вся, уже растраченная, концентрация. — Люк! — громче повторяет Кэйя и бросается к брату, буквально падая на колени перед ним, пока тот поднимался со своего места, вытирая кровь, потёкшую носом, — Перестань смеяться, дурень! У тебя идёт кровь! Что в этом смешного?! — О, Архонты! — на выдохе произносит Дилюк, — Я наконец счастлив, Кэйя. Счастлив. Внезапный лёгкий ветер почти унёс пьянство, оставив лишь хмельную лёгкость и податливость. Виноградные лозы скрыли любовную чепуху и поцелуи. Чувства победили».       Предаваться воспоминаниям далее мешает почти родной голос, который для Дилюка сейчас имеет более горький привкус, чем тогда. — Ну, что, ещё пара бокалов? — вопрошает капитан кавалерии, опираясь локтями на барную стойку. — Нет, — голос Дилюка звучит несколько шатко, но как только он отворачивается от брата — становится твёрже, — Нет, Кэйя. — Ах! Шесть лет прошло, а «Рассвет» всё ещё отвечает своим принципам! — смех Альбериха точно всполох, режет пространство таверны, — Вино! Поистине хорошее вино! На столешницу приземляется мешочек с характерным звоном и тяжестью, наполненный морой. — Увидимся на следующей неделе, братишка, — ради формальности Альберих поднимает руку в знак прощания, когда до двери остаётся пара шагов. Дилюк точно будет работать, когда тот вернётся.
Примечания:
Отношение автора к критике
Не приветствую критику, не стоит писать о недостатках моей работы.
Права на все произведения, опубликованные на сайте, принадлежат авторам произведений. Администрация не несет ответственности за содержание работ.