Зимняя Апатия Фила

На Настю всегда скидывали тяжёлую физически работу – разрубить упавшее дерево, перенести дрова в дом, починить забор или отогнать заплутавших мутов подальше от дома. Зимой в её обязанности, почему-то, стала входить слежка за Филом, а именно за его режимом приёма таблеток. Никто ей так толком и не объяснил, чем вообще он болеет, что даже сейчас, когда запас препарата был на исходе, Артём взял Алису с Гошей с собой и в экстренном порядке уехал на его поиски. Кроме таблеток в доме заканчивалась еда, а это значило, что этих троих не стоит ожидать в ближайшие пару дней. На случай чего, Насте вручили драгоценную рацию с большим радиусом связи и сказали пользоваться ей только в экстренных случаях – батарейки тоже заканчивались. - Проблем быть не должно,- перед отъездом сказал ей Артём.- Обычно он просто погружается в апатичное состояние и лежит где-нибудь. Просто не забывай его вовремя кормить, а таблетки дели пополам, вдруг мы задержимся. С этим они и уехали. Настя была рада наконец остаться одна, свободной от каких-либо повседневных обязанностей. За ней оставалось только одно дело – нарубить дров для камина. За деревом она отправилась в ближайший сквер, нашла там дерево чуть толще её ноги и принялась рубить. Зима была настоящей отрадой для неё – можно было не волноваться о мутах, потому что они не высовывались на такой холод; людей ты и так нечасто встречал, а с тех пор, как выпал снег, так они все вообще попрятались по своим убежищам; единственным минусом был только короткий световой день – Настя вышла за деревом ещё до восхода солнца, а когда притащила последнюю партию брёвен в усадьбу было темно, как ночью. Сложив всё дерево под навес, она наконец-то могла переодеться в сухую одежу; поднявшись на второй этаж дома, она почувствовала странный запах – она не могла его точно распознать – нос заложило от перемены температуры – но его кислые и горькие нотки точно не предвещали ничего хорошего. Запах становился всё сильнее, чем ближе она приближалась к комнате Фила. - Фил,- она позвала его из-за двери.- Я войду? Ответа не последовало. Запах заполнял её нос, рот, лёгкие, оставляя неприятное сладковатое послевкусие. Она нажала на ручку, открывая дверь – запах ударил ей в лицо; в полной темноте она увидела лежащего Фила. Он был подозрительно неподвижен, его дыхание – вот что насторожило Настю: неровное и неглубокое, с какими-то всхлипами и бульканьем. Она скорее подошла к его кровати, откинула тяжёлое одеяло и увидела его, лежащим в своей же блевотине, всего бледного и холодного. Не теряя ни минуты, она легко подхватила его на руки и понесла в ванную, облокотила его на унитаз, упала на пол рядом с ним и как смогла засунула два пальца ему в рот; незамедлительно последовал рвотный рефлекс: из него выходил их завтрак, почти цельные, не растворившиеся и не пережёванные таблетки – почему? Она помогала ему вызывать рвотные рефлексы до тех пор, пока из него ничего не могло выйти физически; тогда она быстро сообразила чайник тёплой, кипячённой воды, поя его и повторяя процедуру, пока не была уверена, что этого достаточно – она не была уверена. Он сидел подбитой птицей, обхватив унитаз руками, сгорбившись над ним, опираясь на него всем телом – жалкое зрелище. Вся его поза выражала ту боль, которую он испытывал. Его бледная кожа покрылась холодной испариной, его чёрные кудри пропитались потом, его лицо пряталось в очке унитаза – унижение, он должен был умереть. В ушах звенел ужасный высоких писк, как от статического электричества; в глазах всё плыло и рябило; всё его тело казалось ему невероятно тяжёлым, словно каменным. И везде, везде эта невыносимая вонь. Вдруг он почувствовал её крепкие руки у себя на плечах, чувствовал, как его поднимают, как с него снимают одежду, как его сажают в тёплую воду – он хотел раствориться в этой воде, стать ей. Его тёрли грубоватой мочалкой, но так бережно, будто он был самой хрупкой фарфоровой куклой; она вымыла его волосы, его лицо, заставила его высморкаться и даже прополоскала его рот. Тухлый запах начинал от него отставать. Кажется, он заснул, потому что в следующий раз, когда он вернулся в чувство, была глубокая ночь – или утро, или вечер, зимой всё одинаково. Его спина была холодной от пота, он поднялся на локти – Настя лежала прямо под ним, на полу рядом с диваном, на котором он спал. В камине трещали дрова, освещая её лицо – умиротворённое под маской сна; ей всё время что-то снилось. Воспоминания нахлынули на него, отгоняя остатки беспокойного сна – он жив и всё из-за неё. Почему? Он был голодным; он встал, пошатываясь, добрёл до кухни, открыл ящик с кухонными ножами… может, хоть в этот раз у него получится? Она не могла спать ни без него, ни с ним – она следила, чтобы он не пытался себя убить – снова. Почему? Они сидели за столом на кухне, она ела завтрак, параллельно кормя и Фила – он слишком сильно изрезал руки. Он послушно открывал рот, когда она подносила ложку, послушно жевал и глотал. Вот уже несколько дней он не говорил с ней. - Мне нужно нарубить дров.- сказала она. Он промолчал. - Я выйду на задний двор. Он снова промолчал. - Ты будешь носить мне брёвна. Тогда Фил демонстративно попытался сжать ложку в пальцах – они еле сошлись, захватывая её и почти сразу же роняя. Его руки были туго перетянуты свежими бинтами, на которых снова начала проступать кровь. Он глупо стоял на порожке заднего выхода под защитой козырька, пока Настя в самую настоящую пургу колола дрова – хоть и тоже под защитой навеса, но немного побольше. Ветер практически сносил её с места, снег падал густо, делая видимость минимальной – Артём, Алиса и Гоша так и не вернулись, да и не смогли бы, даже если захотели. Такая погода стояла уже три дня и не обещала меняться, снега выпало по бедро и с каждым часом его становилось всё больше. Фил стоял, переминаясь с ноги на ногу под ритмичный стук топора, пока тот не затих сначала на 10 секунд, потом не продолжился через 20, и через 40. Почти наощупь он добежал до навеса, под которым работала Настя. Что-то было не так. Её там не было. Топор лежал у расколотого бревна, вокруг только древесные щепки и следы. Много следов. Аккуратно ступив на гору брёвен, он кое-как влез на забор, силясь не быть сдутым и не упасть – там, где-то внизу он слышал сдавленные звуки – не крики, она никогда не кричала, когда дралась. Стрелять нельзя – хоть на улице и была жуткая пурга и ни то что видно, ничего и не слышно, но если есть один мут, значит рядом и второй. Он быстро слетел с забора, подворачивая ногу и спотыкаясь об собственную обувь; заложил топор в сгиб локтя, раз пальцы его еле слушались, и полез обратно. Приземлившись по ту сторону забора, он больше не слышал и так глухих звуков борьбы; обшарив вокруг себя, он не нашёл и Насти. Что будет? - Настя!- он кричал в никуда, его крики не услышал бы даже человек, стоящий в пяти метрах от него, но как же хорошо, что Настя не была человеком. Чуткое ухо уловило знакомый голос – это Фил. Надежда есть. Она держала когтистые руки мута в своих, изо всех сил стараясь сдержать их настойчивые порывы вырвать ей все кишки; ногой она упиралась ему в грудь, держа его как раз на таком расстоянии, чтобы задыхаться от его зловонного дыхания, но не умереть от того, что ей откусили лицо. Изловчившись, на секунду она смогла его пересилить, оттолкнуть на пару дециметров – самое то, чтобы успеть перекатиться со спины на живот и броситься бежать. - Настя!- может он зря кричит и её уже нет? может, ему самому уже пора бежать, чтобы успеть спрятаться за не таким уж безопасным забором в их не такой уж безопасной усадьбе? может, это его идеальный шанс покончить со всем? что будет? Что было бы – он не узнает: из сероватой пелены слепящего снега на него выбегает силуэт. Фил берёт топор в руки и замахивается настолько, чтобы размозжить голову муту, но не настолько, чтобы топор вылетел из его хрупкой хватки. Он считает до трёх – оптимальное время для удара любой подвижной цели – раз, два… - Это я!- Настя перехватывает орудие в опасной близости от своего плеча. Её плохо слышно через обмотанные вокруг нижней части лица шарф, к тому же, полностью залепленный снегом. Она вся была облеплена мокрым снегом. Раздался боевой рёв мута откуда-то из глубины снежной вьюги. Она берёт топор в свои крепкие руки. Было бы славно, если поблизости и вправду не было никакого другого мута, иначе он бы уже на всех парах нёсся к ним. Снова силуэт. Она делает уверенный и сильных замах. Считает до трёх. Раз. Два. Три – топор задевает крепкую голову мута по касательной, на снег падает шмат прокажённой плоти и сколько-то осколков верхних слоёв его черепа. Вот мут уже справа от них – рывок через завал снега, ещё один чёткий и резкий замах. Три – она отрубает ему кисть с когтистыми окоченелыми пальцами; мут сбивает Настю с ног и заливает своей горячей желтоватой кровью, его челюсть впивается ей в правый бок. Крика нет – она не кричит, когда дерётся. Пока она пытается ослабить хватку мута, Фил кидается на поиски топора в сугробах вокруг схватки. Настя глухо пыхтит, извиваясь в зубах суперхищника, пока его челюсти всё сильнее и сильнее сжимают её бок. Почему так долго? Уже весть снег под ней пропитался их кровью. Сопротивляться становится сложней. Он заносит топор резким рывком и рубит муту шею; топор застревает на полпути где-то между крепкими позвонками. На мгновение челюсть сжимается так сильно, что Настя начинает терять сознание от боли, но в следующую секунду она уже чувствует облегчение – она свободна. Фил выдёргивает топор из шеи – мут издаёт яростные булькающие звуки, из него фонтаном бьёт кровь, он, шатаясь, поднимается; его голова висит под странным углом, но он всё ещё жив. Замах – в этот раз удар обрушается чётко по челюсти мута, снося её с концом. Она падает под ноги уже оклемавшейся Насте. Замах – Фил сносит ему голову, и она отлетает к челюсти. Он подаёт руку Насте, лежащей на снегу – она принимает и, крепко держась за правый бок, встаёт. Они пробираются через почти метровые сугробы к двери забора. Еле как закрывают её, борясь с сильными порывами ветра. Он помог ей раздеться, чтобы помочь с ранами – двойным рядом острых как бритвы зубов мут растерзал её бок. Только сейчас к ней начала подступать боль от укуса – жгучая, щиплющая, невыносимая боль. Пока он как можно осторожнее обрабатывал кровавые дыры, она чуть ли не переходила на вой – обычный крик не мог передать той боли, что ты испытываешь в первые часы от укуса мута. Руки тряслись, пальцы и до этого еле сходились, а сейчас ещё и задубели от холода – он еле как смог достать иглу из её коробочки, не то, что мало-мальски удержать её. - Я не могу,- прошептал он стыдливо, почти себе под нос.- Я не могу их зашить. Он не знал, услышала ли она его через свои крики и стоны или просто уже устала ждать и хотела быстрее с этим покончить – Настя взяла иглу в свои всё ещё крепкие пальцы и всунула свою кисть в его холодные руки. - Шей.- было всё, что она смогла выговорить до того, как снова разразилась истошным криком боли. Её кровь ярко сверкала под пристальным взором настольной лампы; кожа вокруг ран начинала синеть; сама она начинала принимать мертвенную бледность – тем не менее, она всё ещё держала иглу крепко между пальцами. Так крепко, что Фил даже не боялся, что она может выскользнуть. Он, направляя остриё одной рукой, аккуратно придерживал края раны другой. Когда наступало время перехватить иглу, он почёсывал её указательный палец и забирал её, натягивал нитку и отдавал обратно. Когда с наложением швов было кончено, Настя уже без чувств лежала на диване – в той же позе, в которую её посадил Фил, всё ещё сжимая иглу между пальцами. Он тщательно промыл раны – он боялся, что кровь остановилась из-за того, что больше в теле её не осталось. Он перевязал её бок. Он переодел её в чистую одежду и уложил на соседний диван. Он полдня оттирал кровь от дивана и половиц, тщательно выстирывал кровавую одежду – её и свою. Она не проснулась к обеду, после и к ужину. Фил не знал, что делать. Он вспоминал о Гоше и Алисе, сейчас даже приезд Артёма обрадовал бы его; они сталкивались с таким, они были покрыты порезами и шрамами от опасностей мира, а не от своих же рук, как Фил; они умели сохранять лицо перед близостью смерти, а он даже зашить рану не смог бы без посторонней помощи. Настя умрёт из-за него. Он её убил. Он не смог убить себя, поэтому он убил её. Настя медленно открыла глаза – веки были словно налиты свинцом; скинула с себя тяжёлое одеяло; попыталась подняться, но острая боль в боку заставила лечь обратно. Воспоминания того дня в перемотке пронеслись перед глазами – на неё напал мут. Она рубила дрова. Она услышала чьё-то дыхание и сердцебиение в паре метров от себя – вьюга глушила почти все звуки. Её схватили и поволокли куда-то вверх, через забор, в снег. Её снова укусили. Сейчас её мучала адская жажда и голод, ей хотелось бегать и прыгать, ей хотелось кричать во всё горло от прилива сил – но всё тело задубело, стало тяжёлым, каждое движение приносило боль. Лёжа, она разглядывала комнату, в которой спала – серо-зелёные стены, тёмный паркет, старинная дубовая кровать с простым полосатым постельным бельём, нет ковра, занавески связанны и пропускают яркий солнечный свет в помещение, стол около окна всё ещё завален вещами, книжный шкаф полон литературы и странных, сломанных игрушек. Стены, правда, всё ещё были голыми – она так и не придумала, что на них повесить. Стул около подножия кровати и коробка под ним – из коробки пахло стерильностью и медикаментами. Вся комната пахла медикаментами, спиртом и кровью – и её, и Фила. Фил клевал носом над чашкой жидкого и уже холодного кофе – эти несколько дней ему не давали спать состояние Насти, голод и холод. Артём, Гоша и Алиса до сих пор не вернулись, хоть снег и перестал идти на следующее утро после атаки; рация села ещё вчера, когда он пытался достучаться до них; еды оставалось буквально на два приёма; только дров всегда было в достатке – Настя постаралась – но и они скоро начнут заканчиваться. Он тёр глаза, чтобы не заснуть – он боялся спать. Он боялся, что когда он заснёт, на них нападут муты. Он боялся, что когда он задремлет хоть на полчасика, с раной Насти что-то случится и, когда он проснётся, будет уже поздно. Рана долго не затягивалась, как это повелось у Насти – он боялся, что второго укуса она не переживёт. Никто и первого не переживал, но это же была Настя – она не могла умереть, как и он, похоже, никак не мог. Было бы нечестно. Он резко вздрогнул и очнулся от наступающего сна, когда услышал сильный грохот из коридора – за эти дни он привык к гробовой, давящей тишине. Он аккуратно встал, протянул руку и достал из ящика самый большой нож; хищно начал красться вглубь коридора – он был готов изрезать, распотрошить любого мута на своём пути; дойдя до двери, он прислонился к замочной скважине и начал всматриваться, искать цель. Из скважины была видна небольшая часть главной лестницы и дверь в подвал – он ждал. Когда тяжёлые шаги стали приближаться к двери, он отошёл, встал в пустую, зашторенную нишу и стал ждать. Дверь со скрипом открылась. Паркет зашумел под весом тела. Он увидел его и резко выпрыгнул из своего укрытия. Настя с громким охом увернулась от подлой атаки из засады и звонко шлёпнулась на пол. Фил шумно втянул воздух через зубы, наконец осознавая, на кого на самом деле он поднял нож. - Настя!- он крикнул злобно и обижено.- Твоя рана! Фил кинулся к ней, скорее осмотреть раны, скорее убедиться, что с ней всё хорошо, что он ей не навредил. Она тяжело села в вертикальное положение, подняла слои одежды, открывая к обзору крепко забинтованное туловище – бинты свежие, он поменял их утром, крови нет. - Неплохая работа, с твоими-то руками.- её голос еле звучал, был грубым и присвистывающим – сорвала, пока кричала.- Жутко чешется. Он не понимал, что происходит – один день она буквально умирает под его иглой, второй лежит ни жива, ни мертва, третий лихорадит, поочерёдно сменяя температуру на мертвенную хладность, сейчас перед ним сидел потрёпанный жизнью, но живой и многообещающий человек. Его волнения были зря? Бессонные ночи зря? Он всё делал зря? Фил не знал, хочет ли он ей со всей силы двинуть или задушить в объятиях. Он устало вздохнул, разглядывая её силуэт – она сидела, приложив руку к правому боку; её бледное, синеватое от холода лицо помялось от долгого беспамятства, но уже светилось безусловным положительным настроем, как и всегда. Она тоже разглядывала его – помятый от бессонных ночей, с кровавыми от постоянного бдения глазами и уставшим телом; он напоминал призрака, тень из загробного мира, но что-то новое появилось в его лице, чего раньше в нём не было; он смотрел по-другому, он держал себя по-другому. Насте больше не казалось, что он снова захочет убить себя. Она почти была в этом уверена.