Spider princess

       Хруст паучьих ног — музыка для ушей. Альбедо довольно щурится, разжёвывая очередное паучье создание, резко и быстро оглядываясь по сторонам, шарит руками в траве, надеясь отыскать ещё и ещё, он ведь видел здесь огромную паучиху с немаленьким выводком, это значит, что если сожрать их всех, можно утолить свою тягу к ним на довольно долгое время, которое он может провести в городе или в привычной лаборатории на хребте, не отвлекаясь на внезапный порыв снова съесть паука.        Сначала это немного пугало, заставляя поёжиться с собственных мыслей, а потом он с этим свыкся, довольно урча, и без какого-либо стеснения смыкал зубы на паучьем брюшке, совершенно точно зная что чужие восемь глаз тоже прекрасны на вкус. Неприятно было только потом сплёвывать пушок с их ног или коготки, если те удавалось откусить от лапки. Он пробовал их жарить или готовить любым иным способом, но так же эффективно они голод не утоляли. Он недовольно фыркнет, вскроет баночку и найдя глазами нить паутины, сложит те, лишь для того чтобы унести прочь и в случае, если его замучает голод на хребте, ему бы не пришлось спускаться с него. Открыл крышку и вот уже желанное лакомство у тебя в руках. Он довольно хмыкает, зная, что это безумно весело. Главное никому не говорить, иначе его безупречное положение рискует пошатнуться.        Он был уверен лишь в одной вещи. Маленький секрет, тщательно скрываемый даже от ассистентов и малышки Кли, что на вечно вертится под ногами. С ужасом, он со временем осознал, что её присутствие его бесит, что улыбаться и поощрять её слишком сложно, что хочется выставить её за дверь, и кричать о том, что ей здесь не рады. Что-то тёмное и мерзкое сжимает внутренности стальной хваткой и лишь на одном самообладании он чуть не отталкивает ребёнка, которого вовремя забирает на руки капитан Альберих, переключая внимания ярких глаз на себя. На пару мгновений он замирает, мысленно благодаря ей за то, что та невольно не позволила ему раскрыться. А через считанные секунды, благодарность перерастает в неясную злость, заставляющую сжать зубы и раздуть ноздри. И дело снова в этой мелочи, что голову на чужое плечо уложит, крепко обвивая руками чужую шею. Успокаивающий голос капитана позволит всплыть на поверхность, вспомнить о том, что он человек, что причин для злости нет...        Улыбка леди Альберих действительно успокаивала лучше любого препарата и серии вдохов. Она поставит девочку на ноги, велев той иди спать, потому что её заждались. И едва она скроется из виду, он спрячет лицо в ладонях, словно вспомнив себя. И широко распахнув глаза, Альбедо поднимет на неё лицо, встречаясь с теплящимся на дне чужого глаза беспокойством. Она склонит голову набок, уверенно сделает два шага вперёд, вглядываясь в него, словно чувствуя что что-то не так.        И он спокойно улыбнётся. От Кэйи веет чем-то родным, так похожим на дом, оставшийся в руинах и присыпленный пеплом. Рядом с ней хорошо, внезапно поселившийся в голове зверь мигом успокаивается, стоит ей оказаться достаточно близко. Мысленно досчитав до пяти, он опустит голову, зная, что она прямо сейчас позовёт его, попросит поднять лицо и объясниться, ведь... Она определённо заметила, что что-то не так, понимает, но почему-то не спрашивает в лоб, словно даёт шанс объясниться самостоятельно, прежде чем её пальцы крепко обхватят его плечи, словно он какой-то вшивый похититель сокровищ, мешающий ей вести дела. Прежде чем она склонит голову, по-птичьи прищурится, мягко, для начала, чтобы ни за что не вспугнуть, спросит в чём дело, быть может, даже осторожно проведёт по щеке кончиками пальцев, намереваясь к себе расположить.        И чтобы не чувствовать на себе тяжёлого вопросительного взгляда, он хватает её запястье первым, неожиданно резко, даже для себя, поднимая голову. Это кажется таким правильным, словно это само собой разумеется. И подняв уголки губ, впившись пальцами в руку, чуть на себя ту потянув, его убогое подобие улыбки расплывётся в нечто довольное, но очевидно, ничего хорошего не предвещающее. — Знаешь, пауки и правда прекрасны на вкус.        Кэйа поднимет бровь, на пару мгновений опешив от такого заявления. Пауки? Прекрасны? На вкус? Это какая-то шутка, потому она скрестит руки на груди и прищурится, заглядывая в лицо собеседника. Это звучало очень... Странно и пугающе, если бы она не была подготовленным ко всякого рода мерзостям человеком. Хочется потрясти коллегу за плечи и спросить у него, какого чёрта, ведь... Он явно чуть не сорвался на Кли, несколько мгновений назад, а сейчас... Говорит ей какую-то чушь о пауках и о том, как их лучше съесть? Она не верит своим ушам, лишь хмурится, внимательно наблюдая за чужим выражением лица, а после вздрагивает, осознавая то, что на её запястье железная хватка, и вырываться из неё немного... тяжеловато? Когда это он умудрился стать таким сильным? Или Кэйа просто-напросто не замечала чужой силы, видя в алхимике интересного собеседника и человека, который тоже периодически проводит время с малышкой? Кэйа вздрогнет, когда он прислонится лбом к её плечу. Такой жест кажется ей непривычным, вызывающим желание отойти, но кажется, вопреки всем её желаниям, тот переместит руки на чужие локти, сожмёт, чуть носом проезжая по ключицы, после осторожно на носки поднимаясь, прежде чем прошипеть негромко: — Я сделаю этой мерзкой девчонке больно... — он хитро усмехнётся, чувствуя как дрогнет чужое тело в его руках, в попытке успокоить, проведёт вверх к плечу, в её излюбленном жесте плечо сжимая, а после, внезапно переведёт чужое внимание на себя вновь, оторвётся от чужого плеча, широко распахнув глаза, продолжит. — Так больно, как она того заслужила... Тебя ведь она тоже бесит, скажи же это!        Но вместо ответа его осторожно оттолкнут, прищуривая единственный глаз. Альбедо нахмурится, когда она развернётся, бросая что-то похоже на безумца. Он усмехнётся. Да, она права. Он безумен, безумен по паучьей плоти, по её компании, по желании показать это всем и каждому. И кажется, сначала... Надо оторвать ту от этой мелочи, доказать, что ему можно и нужно доверить, что именуемое людьми сердце в его руках будет под надёжной защиты, что... С ним ей будет спокойно, что никто не тронет её более, но...        Десну пронзает болью, он чуть пошатнётся, передумав преследовать девушку. Осторожно проведя языком по болезненному месту, он удивлённо вскинет бровями, нащупывая изменивший форму клык, вроде похож на паучьи хелицеры. Кажется, он понял, что именно вызвало в нём отчаянное желание загрызть кого-нибудь. Пауки ведь... Тоже хищники. А значит, желание крови вполне обоснованно, это как голод, который надо постоянно утолять. И он нервно засмеётся, ощупывая вновь приобретённые клыки, что кажется, немного не помещаются во рту. С кончика зуба капает слюна, заставляя того брезгливо фыркнуть, прежде чем он подойдёт в зеркале.        Увидеть на своём лице лишние шесть глаз тоже было очень странно. Словно он теперь и правда становится пауком, хотя... Он ведь всё ещё человек и если сжать руку в кулак, подобно своей воле... Глаза и зубы исчезнут, словно он совершенно обычный человек, без подобного сюрприза где-то под рёбрами и мясом. И чуть успокоившись со своего открытия, в голову внезапно ударит голод. Желание вонзить острые зубы в чью-нибудь плоть, чтобы словить краем уха чей-нибудь писк, перебиваемый вкуснейшим запахом крови, что медленно потечёт по глотке, заставляя почувствовать себя настолько хорошо, что...        Сожрать кого-нибудь кажется решением правильным и вполне логичным. И кажется, подождать до утра невозможно, а рядом, наверняка не ушедшая домой Альберих, что ночью плетёт интриги на благо города или возится с бумаги, исключительно в желании, с её слов, помочь магистру.        Сама же Кэйа... Как объект пищи, совершенно случайно, не рассматривается. Он вдыхает, она слишком чётко ассоциируется с домом. Холодным, но всё равно уютным и манящим странным шармом. Он сглатывает, кидает взгляд в окно, понимая, что нужно всего лишь переждать ночь. Днём он обязательно решит кого можно без особых последствий загрызть. В голову приходит вариант начать с тех, с кем Кэйа иногда ведёт дела, ведь какая разница, как умрут эти отморозки, от меча Кэйи или его зубов?        Альбедо довольно улыбается, оглаживая собственные пальцы. Он фыркает, чувствуя предвкушение. Под языком скапливается слюна, и сглатывая, алхимик понимает, голод медленно подкрадывается в подкорку, заставляя отшатнуться от зеркала, кидая беспокойный взгляд на лежащий на столе фолиант. Он давно интересовался устройством живых организмов и кажется... Настало время проверить есть ли хоть толика правды в написанном. Пальцы начинают быстро перебирать страницы, в поисках нужного изображения, венчавшего каждую новую главу. Мгновениями, перед глазами всё плывёт от неконтролируемой жажды мяса, кровоточащей плоти, желательно без неприятного сюрприза в виде противного вскрика жертвы. Он вздрагивает, стягивая перчатки, на мгновение замечает как вместо привычного ногтя красуется коготок на обратной стороне пальца. Выглядит так себе. Он невольно фыркает, стискивает зубы, возвращая своим рукам привычную форму. Надо бы как-нибудь закрыться и разглядеть все произошедшие метаморфозы. Но сначала он зажигает свечу, подносит ближе к страницам книги, внимательно вчитываясь в написанное. Он понимает, пауков существует великое множество, и как бы умён он ни был, он не уделил достаточного внимания тому, чтобы разглядеть поближе то, что он ел. Сейчас, безусловно, Альбедо об этом сожалеет, недовольно фыркая.        Не то чтобы, это было очень информативно. Хотя, безусловно, ему удалось вычитать пару интересных моментов, которые теперь придётся держать в голове постоянно. Например то, что на лабораторных мышей он тоже может запросто накинуться, восприняв тех за потенциальный источник пищи. Вновь фыркнув, он слишком резко захлопывает книгу, и раздвигает шторы, пустым взглядом окидывая ночной город.        Он едва ли догадывается о том, чем обернётся его голод для этого города. Что вообще может случиться от того, что он съест какого-нибудь ублюдка, желательно уже обработанного капитаном Альберих, чтобы случайно не заставлять орден перестраивать планы, обсуждаемые в кулуарах. А о наличии таковых, как минимум у капитана кавалерии, он ни разу не сомневался. Сам ведь краем глаза видел чужую дружелюбную улыбку, при общении с этими недоносками. Видел как тихо и ласково она смеялась, на пару мгновений позволяя к себе прикоснуться, прежде чем лезвие будет приставлено к чужому горлу, а игривый взгляд единственного глаза станет жёстким как сталь. И тогда убегать будет поздно, опасливо запляшут снежинки вокруг неё, готовые обратиться льдом, чтобы пробить чужую грудную клетку. Он невольно улыбнётся, возвращая перчатки на руки. В последнее время, как ему удалось подглядеть на столе у магистра, все готовятся к возвращению Варки, а потому пытаются привести в порядок хотя бы бумажную волокиту. И наверняка Кэйе сейчас не до этих преступников и едва ли она будет злиться на него за случайно сожранного информатора. А если и будет, то он покажет ей во всей красе свои новые возможности. Он уверен, это заткнёт ей рот лучше любых аргументов. Чёртов страх, прекрасное оружие, главное не заиграться. А потому, довольно хмыкнув, он облизывает губы, невольно задумываясь о ней вновь.        Капитан Альберих определённо не должна занимать столько место в чёртовых мыслях, выдворяя оттуда всех остальных. Порою, особенно если та где-то в поле зрения, например забирает или приводит бесящую мелочь. И в подобные моменты он пугается самого себя, понимая, что совершенно точно теряет логическую нить во время эксперимента, что может закончится не очень хорошо.        Так не должно быть. Не должно нечто, отдалённо напоминающее почти позабытый дом над жаждой познания превалировать. Не должно сжимать рёбра и заставлять себя срываться на бег, от отчаянного желания сжать край чужого нелепого плаща, чтобы продлить чужое присутствие на считанные мгновения. Чтобы заглянуть в чужую звёздочку, прежде чем понять, что он опять делает всё не так. О, наверняка наставница бы посмеялась, сказав, что он перенял человеческое несовершенство, чувствами отличными от базовых физических отличающихся зовущимся. Это так странно и совершенно отвратительно. Не должно всё внутри сбиваться в комок, от вида чужих касаний к ней, от желания встать подле, нос где-то в изгибе шеи спрятав и осторожно вздохнуть, словно она иллюзия, сотворённая из паутины и пуха одуванчиков. Вздохнёшь и разлетится, оставаясь веером разбитых иллюзий и странного осадка в желудке. Такого вязкого и противного, что выблевать хочется, но никак не получается. А потом на смену ему приходит злость, что свистом по ушам проходится, оставляя опустошение, заставляющее взять себя в руки и на какое-то время забыть о ней, словно это не она парой незатейливых касаний подняла самую мерзкую грязь из его нутра, удалить которую будет весьма проблематично.        Её приглушённый голос разносится по коридору и перебивается лишь стуком каблуков магистра. Она тихо смеётся, говоря что это точно-точно всё, как та и просила, шутит про сон, и нервозно усмехается с укора о ночных делах. И правда, какая разница как защищать город? Если магистр делает это пониманием и добрыми поступками, то капитан плетёт сети где-то за их спинами, мягко разводя их пути. Кэйа знает, у них и так слишком много врагов, знает, что положение города и так слишком шаткое, а потому...        Ни капли не гнушается касаний мерзавцев и ковыряний во внутренностях фатуи. Что уж скрывать, если она сама однажды пришла к нему с едва живым телом, прося инструменты и извиняясь за то, что допрос ей приходится проводить в его лаборатории, ведь иначе магистр Джинн её отчитает, а если узнает она, то узнают все. Тогда он лишь кивнул ей, внимательно следя за отточенными движениями, вслушиваясь в сталь чужого голоса, следя за ровным лицом, лишь презрительно фыркая от брызнувшей на лицо крови. А потом она бросает ему то, что стоит открыть окна, ведь если этот кусок мяса не признается, она распотрошит ему брюхо, чтобы чужая смерть была медленной и мучительной. Он сам поморщится, вспоминая какая вонь стоит после приготовления препаратов. И правда, стоит открыть окно, прежде чем она приведёт свою угрозу в действие.        Ошмётки красного одеяния дипломата превратились в совершенно непригодную для носки субстанцию. И тяжело выдохнув, оставалось лишь разорвать те в ещё меньшие клочья, чтобы ничто не могло намекнуть на их принадлежность к той организации. Альбедо спокойно смотрел за чужими руками, умело разделывающих чужую тушку, и где-то на задворках собственных мыслей, восхищался чужому мастерству, пытаясь в опущенные глаза капитана заглянуть.        Обычно, после подобных допросов живыми жертвы не уходили. Есть ли дело, кто перед ней, если она точно такая же часть системы, только другой, менее грозной, менее жёсткой, но всё ещё системы, работающей на благо города ветров. И им ли осуждать её за столь подлый подход у исполнению своих обязанностей, если они сами не ведают стыда или совести? Когда весь этот спектакль закончится, она устало прислонится лбом к стене и шумно выдохнув скатится на пол, обещая алхимику убраться за собой. Пара тяжёлых вдохов, она начнёт медленно подниматься на ноги, желая как можно скорее не то оказаться в постели не то дойти до любой удобной для сна поверхности. Кажется, она сжимает плечи, нервно губы покусывает, тихо-тихо у Барбатоса прося прощения, едва не срываясь на что-то менее адекватное.        Тряпку в его руке она воспринимает подобно сигналу будильника. А потому нехотя поднимается, протягивая к той руку, словно вспомнив про своё обещание убраться. Альбедо задерживает взгляд на чужом подбородке, но всё же отдаёт, понимая что толку особо не будет и стоит бы проследить за тем чтобы в лежащую пока ещё кровоточащую тушку Кэйа лицом не упала. Объяснить магистру, или, не дай бог, кому-то ещё, почему капитан Альберих лежит в чужой крови, а у него на столе труп дипломата, довольно проблематично, однако...        С чужого тела он забирает глаза, такие яркие, зелёные, застывшие в предсмертной агонии. Открывает банку, формалин в неё заливает, и пока Кэйа выводит кровавый след с чёрного хода, возле которого и всадила дипломату нож в бок, лишая того возможности убежать, но не задевая важные органы, чтобы тот не ушёл на тот свет, не рассказав девушке всего, что она хочет услышать. Проводя по ослеплённому мёртвому лицу, он невольно фыркает, следы чужой светлой помады на щеке замечая. Что-то внутри шевелится, заставляя руку с инструментом над рёбрами занести. Она мастерски поиграла над его кишками, оставив пару царапин на ребрах, но совершенно напрасно не стала крошить его грудную клетку. Боялась что тот раньше времени откинется? И в принципе, это имело место быть, ведь... Она вполне искусный рыцарь, обученная бить чётко и без промаха, в ведении допроса безупречное фехтование может стать проблемой, которую та решает своим обаянием и инструментами, которыми та не владеет столь безупречно.        Альбедо закрывает окна, а потом закладывает тело в печь. Белая простынь, загвазданная мерзкой кровью отправляется туда же. Если сделать всё достаточно быстро, то едва ли кто-то почует запах горелой плоти, кроме них двоих. Облив изуродованную голову маслом, он поджигает её, закрывая все затворы. В конце концов, оправдается перед магистром химикатами. Они порою пахнут гораздо хуже горелой плоти, и это не надо доказывать кипой бумаг. Тем временем капитан выжимает воду из тряпки, пусто смотря на грязно-красные разводы, сглатывает, и на пару мгновений в её взгляде проскальзывает звериный ужас, кажется, что сейчас она выпустит кусок ткани, отползёт от ведра, напоследок толкнув то водой. Альбедо вздохнёт, протирая стол, осмотрится, выбрасывая пропитанные кровью куски, делая пару шагов к ней. И словно отмерев, она отойдёт, заканчивая с полом.        И едва разводы на полу закончатся, она поднимется с колен, упрётся в стену и тихо поблагодарит, обещая сию же минуту уйти с глаз долой. Он лишь головой покачает, руки на груди скрестив. О, он не сомневается в том, что она уйдёт обратно в кабинет, но... Это кажется таким неправильным, что ему хочется удержать ту за руку, усадить за чёртов стол и укрыв пледом, внимательно проследить за тем, чтобы глаза чужие закрылись.        А сейчас он вновь вчитывается в буквы, и почему-то тревога уступает торжеству, позволяя расплыться в довольной улыбке. Безумная жажда — процесс естественный, особенно сейчас, когда ему хочется прижаться ухом к одному единственному сердцу, но при этом не поранить то острыми зубами и когтями. От этих мыслей проступают хелицеры, не позволяющие рта закрыть. Вязкая слюна падает на страницу. На мгновение он вздрагивает, Лиза свои книги безумно любит, но беспокойство тут же сменяется жаждой. Если Лиза только подумает о том, чтобы заставить его пожалеть, о зубы тут же окажутся введены в её прекрасную плоть. Конечно, быть может не только зубы, но это имеет значение лишь в том случае, если он захочет чтобы этот город погас под гнётом безумного количества паучьих ног. О, пауки тоже могут плодиться, и для того чтобы размножиться, подойдёт любой кусок мяса, кроме пожалуй Кэйи, избранной им на роль святыни, на роль алтаря, перед которым можно пасть на колени. И он будет падать, едва пауки станут опасны для города. Будет хватать её за руку, шепча о том, что ей лучше не уходить, ведь... Арахниды могут навредить ей, ведь... Они не смогут сиюминутно понять, на кого ни в коем случае нельзя нападать. Альбедо зубы новообретённые облизывает, захлопывая фолиант. В животе урчит, что заставляет его лишь недовольно фыркнуть. Ничего, у Кэйи есть уйма отработанных информаторов, которых можно без зазрений совести сожрать, в лаборатории есть целых два человека, которых можно использовать не только в качестве пищи, но и в качестве инкубатора. Он усмехнётся. Паукам нужно ровно три недели на то, чтобы они сформировались в полноценные яйца и ещё одна на то чтобы вылупиться и пережить первую линьку, которая потом позволит им плодиться без его участия. И всё-таки... Ему придётся вмешаться потому что... Слишком многие захотят прервать это. И если Сахарозу можно будет съесть и никто не вспомнит о ней вне ордена, то с магистром придётся повозиться. Просто съедением не отделаться. Слишком публичная она персона, шум поднимется неадекватный, но... Взгляд цепляется за баночку с пауками, которые наверняка уже не годятся в пищу. Мысли о них уже не будоражат, заставляя всем телом вздрогнуть.        Оставив те, и погасив свет, Альбедо скользит вдоль стен до дверей кабинета леди Альберих. Он даст ей пару намеков, о том, что с привычным укладом жизни стоит попрощаться, что совсем скоро той будет необязательно скрывать свою принадлежность бездне. Это ведь так легко понять, он ведь чувствует себя рядом с ней так спокойно и уютно, что нет никакого смысла прятаться, всё так и кричит в ней, о принадлежности ордену, и звездообразный зрачок, и обилие знаков погибшей цивилизации на одежде, и обломанные зубья артефакта, словно боги признают её, но ни разу не полностью.        Он заходит тихо, замечая ту уснувшей над пустым столом. И ради чего? Ради ордена рыцарей, который скоро падёт по его воле, ради города, который он превратит в паучье логово, ради места, что станет лишь серой тенью Мондштадта сегодняшнего. Нет, он никого, кроме пищи своей не убьёт, он не уничтожит хлеб и вино, не станет устраивать резню во имя себя, ведь... это совершенно невкусно и бесполезно. И уголки губ дёрнутся, он заботливо задует тусклое пламя свечей, и обогнув стол встанет подле капитана, осторожно по плечам чужим проводя. На его осторожный намёк о паучьей природе она отреагировала странно, словно это её напугало, но с другой стороны... Он её понимает, а потому совершенно не злится на отрешённую реакцию, поцелуй на макушке чужой оставляя. Когда пауков станет слишком много, когда он будет единственным избавлением от них, когда Кэйа поймёт, что ступать без него за порог опасно, она позволит ему приблизиться, позволит прятать нос в плече и ласково зацеловывать свои щёки.        Альбедо облизывается, невольно на спину руки свои опуская. Кэйа красива, и этим она бессовестно пользуется, вытаскивая все самые сокровенные тайны из тех, кто хоть как-то осмелится городу навредить. Вот только более ей этого делать не придётся, ведь... никого, кто мог бы выдать парочку секретов за её поцелуй не будет, они все станут пищей для последующих выводков, а сама Кэйа... Тем самым прекрасным созданием, которое любить положено. И пусть он добьётся этого немного нечестно, то не имеет значения, если она всё-таки окажется рядом, раскрывая ему объятия...        В конце концов, у Кэйи есть ещё целый месяц на то, чтобы понять, что ей стоит держаться рядом с ним, целый месяц на осознание одной простой вещи, прежде чем он начнёт представлять паукам её королевой. Четыре чёртовых недели на то, чтобы пустить его к себе прежде, чем он отыщет для неё подходящие кандалы.        Где-то на горизонте алеет рассвет.