***
В гостиной оказывается действительно шумно, несмотря на то, что гостей в итоге приехало даже меньше, чем предполагал Арсений. Не считая его, Алёны и Сергея, был двоюродный брат супруги Арсения — Дмитрий с женой Екатериной (прекрасной пианисткой), а также Алёнина родная сестра — Оксана. Дама, в принципе, приятная, но всегда очень жёстко подшучивающая над собственным мужем. Был ещё господин Журавлёв, в последнее время Арсению очень докучавший, и Павел Алексеевич — очень близкий коллега по службе. Надо признать, что настроение у Арсения было несколько скверным. Он не любил чего-то не понимать и не умел спокойно жить, когда ситуация выходила из-под его контроля. Новый облик Матвиенко, хотя и казалось, что перемену в нём заметил один только Арсений, князя Попова очень смущал, заставляя прокручивать в голове все возможные и невозможные варианты того, что же могло приключиться с другом. Легче было, конечно, просто поинтересоваться, но Арсений считал, что такой разговор уж точно не для лишних ушей. А пока в гостиной уже успели поговорить про политику, общих знакомых и даже Санкт-Петербург, откуда недавно вернулся Позов. Из общей атмосферы Арсения снова вырвала Глаша. По всему её виду можно было сказать, что и сама она не хочет его отвлекать, но, видимо, деваться было совершенно некуда. Они вышли на кухню, где Глаша, перестав теребить пальцами свой белый фартук, протянула Арсению небольшую замшевую коробочку. — Приказали доставить прямо в руки, Арсений Сергеевич. — Кто? — Не знаю-с, посыльный передал. — Надо догнать. — Боюсь, что невозможно уже, Арсений Сергеевич. Он с полчаса назад как ушёл, я только сейчас вас решилась отвлечь. Арсений сдержанно ей кивает, показав жестом, что Глаша свободна. Коробочка в руках ничем не примечательна, разве что на ощупь она действительно мягкая. Арсений открывает её чуть дрожащими пальцами, захваченный странным азартом и предвкушением. Внутри коробочки оказывается сложенный в три раза листок бумаги, очевидно, письмо от отправителя, и простое, но Арсений видит, что красивое — кольцо. Он откладывает в сторону листок, чтобы поближе рассмотреть кольцо, с которого на Арсения смотрит небольшой гранат. Красный, почти бордовый камень чуть отсвечивает, когда солнце из окна игривым лучом мажет по кольцу. Арсений примеряет его на безымянный палец, а потом смотрит на свою руку завороженно, будто будучи аристократом по происхождению ни разу не видел драгоценностей. Он оставляет гранатовое кольцо на пальце и берётся за листок, разворачивая который моментально узнаёт почерк. — Господи, неужели опять? «Я не писал вам уже очень долго, собственно, по вашей же просьбе, Арсений. И мне хочется сказать так много всего, так много, что боюсь, эти мысли никогда не смогут вылиться в действительно стоящие вашего внимания предложения. Представляете, во мне всё ещё кипит то чувство, оно не покидает меня ни на секунду, будь я дома, на службе или на улице. Мне всюду мерещитесь вы, а ещё свет ваших прекрасных очей. В этот день я просто не в силах устоять перед вашим очарованием (и своим горем). Пожалуйста, примите этот подарок в честь ваших именин. Я знаю, знаю, что вы не захотите. Он примитивен по своему существу, есть огромное количество более дорогих и красивых украшений, но это — то, что я не смогу и не захочу подарить кому-то другому уже никогда. Это кольцо моей бабушки, перешедшее от неё к маме, а от мамы уже ко мне. Гранат в нём призван защищать от демонов, а ещё, конечно, служить символом моей любви и преданности вам. И я как всегда надеюсь, что ваши губы хоть на секунду тронет улыбка. Всегда ваш А.А.Ш.» Арсений не улыбается. Он только стягивает с пальца кольцо, убирая его обратно в коробку вместе с письмом. Попов не злится, совсем нет, просто тяжело вздыхает, потому что за пару секунд вдруг устал так, словно прожил несколько дней без сна. Коробочка остаётся на столе, а Арсений выходит обратно в гостиную. Да, нужно определённо рассказать Алёне. Он всегда ей рассказывает. Та сидит в небольшом кругу гостей, держа на коленях их семейный альбом, где нет даже фотографий, а всё сплошные карикатурные рисунки в их общем исполнении. Компания громко хохочет, слушая россказни Алёны, один только Журавлёв стоит чуть поодаль, кажется, совершенно не заинтересованный в происходящем. — А это история об Арсении и тайном воздыхателе, — она указывает пальцем на новую страницу в альбоме. — Давай не будем, — просит Арсений, сам от себя такого не ожидая, но Алёна продолжает, то ли его просьбу не услышав, то ли пропустив её мимо ушей намеренно. — В те времена, когда князь Арсений ещё не был женат на своей прекрасной княгине, но уж поверьте, был ещё красивее, чем есть сейчас, — она делает многозначительную паузу, — ему начали приходить письма весьма интересного содержания от некоего телеграфиста и маленького чиновника, который никогда не называл ему имени, а только ставил свои идиотские инициалы в конце каждого письма. В них он заявлял, что ужасно в князя влюблён, да только по статусу ему совершенно не подходит, в чём Арсений был с ним решительно согласен. О, я лично зачитывала эти письма. До чего же они были романтичны, будто для Арсения писал настоящий поэт! Грешным делом я даже начала завидовать тому, насколько Арсений обожаем этим человеком. А потом князь женился на прекрасной княгине, что сейчас зачитывает вам, господа, эту презабавную историю, но письма всё приходили и приходили до определённого момента. Уж не знаю, что произошло с бедным отправителем, но после этого жизнь Арсения Сергеевича определённо стала намного скучнее. Вот и конец. Все, конечно же, захохотали, хотя ничего смешного в этой истории определённо не было. Арсений ощущал некий трагизм кожей, но смеялся вместе со всеми, наблюдая, как Алёна наконец откладывает альбом в сторону. Чуть позже вся компания переместилась в беседку, где сейчас было до ужаса прекрасно. Арсений слушал пение птиц и щебет дам, смотрел как мужчины курят и просто наслаждался вечером, пытаясь даже не вспоминать о гранатовом кольце. Получалось из рук вон плохо, если честно. Вскоре гости начинали разъезжаться. Остаться на ночь решили только Позовы, которых Алёна в итоге пригласила погостить на недельку. Катя охотно согласилась, собственно, даже не давая право выбора Дмитрию. — Мне пора, пожалуй, — Матвиенко хлопает себя по коленям, намереваясь встать. — Так рано, Серёж? — расстроившись, Арсений забывает о Павле Алексеевиче, с которым до этого вёл живой диалог. — Прости, дорогой, но служба не ждёт. — Тогда я тебя провожу! Сергей Борисович кивает, говорит, что они пойдут навстречу экипажу, и идёт прощаться с гостями, наконец предоставляя возможность Арсению остаться почти один на один с Алёной. — На кухне, на столе стоит коробка, посмотри, что в ней. Алёна хмыкает и смазанно целует его в лоб.***
— Что насчёт того мальчика из писем? — спрашивает Матвиенко устало. Они идут по дороге, тонущей в стрекоте кузнечиков и пении птиц. Наверное, соловьёв. — А что с ним? — Честно, Арсений, я и сам не знаю. Но такое ощущение странное, будто коснулся чего-то прекрасного. — Да, например, полного сумасшествия, — парирует Арсений. Он и сам, если честно, не знает, что к этому чувствует. Его воздыхатель, как минимум, глуп, а как максимум, очень несчастен. Арсению не претит даже факт очевидного преследования. Ему просто странно до покалывания в пальцах: разве такая любовь может существовать? — Разве такая любовь может существовать, Серёж? Он же меня даже не знает лично, а пишет такие вещи, ты бы только видел. — В том-то и дело, Арсень Сергеич, что ни ты, ни я не знаем, что такое настоящая любовь. Серёжа вздыхает так горько, что у Арсения невольно сжимается душа. Матвиенко, очевидно, знает о чём говорит, а у Арсения в голове вдруг начинают вертеться шестерёнки. Вот она, та причина, из-за которой Сергей сам не свой! — Боже праведный, Сергей Борисович, вы что, влюбились? — Я так думал, но, к сожалению, ошибался. Наверное, это была страсть, минутное помутнение или что-то совсем другое. И всё же нет, я решительно не знаю, что такое настоящая любовь. — А я и Алёна, например? Разве это не оно? — Оно? — Серёжа громко хмыкает, а потом улыбается глазами. Арсению даже кажется, что совсем капельку насмехается. — Скажи честно, ты бы пошёл на смерть ради неё? Матвиенко замедляет шаг, почти останавливается, будто это как-то поможет Арсению думать. Он, на удивление самого себя, это делает. Внутри что-то начинает кипеть, потому что по всем канонам Арсений должен ответить крепкое «да», но почему-то не может. На метафорической чаше весов собственная жизнь явно перевешивает, и Арсений на секунду даже стыдится этого. А потом стыд резко пропадает, ведь это, наверное, правильно: ценить себя больше, чем кого-либо другого? — Нет, — честно отвечает он, когда видит, что на горизонте уже показался Серёжин экипаж. — Вот и ты, получается, тоже не знаешь. А этот мальчик? Не мне судить, но вдруг она, эта настоящая любовь, сейчас проходит мимо тебя? Они тепло прощаются, потому что Серёже уже действительно пора. Тот улыбается ему, обещает навестить ещё раз в ближайшее время, крепко обнимает и наконец уезжает, ещё раз помахав Арсению рукой на прощание. — Или всё же сумасшествие, — Арсений смотрит вслед удаляющемуся экипажу и вспоминает знакомый почерк своего «А.А.Ш.» Он возвращается домой уже затемно, когда луна игриво выглядывает из-за облаков, которые ночью кажутся тёмно-синими. — Нет, ну это уже ни в какие ворота не лезет, — распаляется Позов, меряя шагами комнату. Алёна сидит рядом, тоскливо глядя в стену, и кажется, совсем не слушает брата. Дмитрий выглядит кошмарно разозлённым, весь раскрасневшийся и растрёпанный, он будто решает важное дело, не требующее отлагательств. Арсений мажет взглядом по комнате и видит ту самую коробочку, в которой должно лежать гранатовое кольцо, и вдруг понимает, о чём идёт речь. — С этим нужно что-то делать, — не унимается Позов. — При живой-то жене, в конце концов. Это уже даже не просто любовные письма — это подарки. Что вообще люди скажут, если, не дай боже, хоть кто-то узнает. Арсений, Алёна, ну что вы молчите оба? Арсений тупит взгляд, потому что говорить ему действительно нечего. В голове до сих пор крутятся слова Серёжи, будто бы специально сказавшего, чтобы Арсений долго перебирал их, не в силах оставить размышления на потом. Алёна, в отличие от взбешённого Позова и задумчивого Арсения, выглядит куда более спокойной, но всё же какой-то грустной. В этот раз, наверное, задело в самое сердце. — Не знаю, Дим. Мне это всё не нравится уже. — И что вы хотите делать? — вмешивается Арсений. — Нужно с ним поговорить, популярно объяснить, что человек заигрался. И если такое повторится, то придётся сообщить в надлежащие органы. — Мы знаем только его инициалы. — Не проблема, я завтра же разузнаю всё, что смогу. Это не так сложно. Я понятия не имею, почему вы не сделали этого раньше. Арсений задумывается, прокручивая на пальце кольцо-печатку, но невольно представляя новое — гранатовое. Почему? Просто не хотел, наслаждался чужим вниманием или сочувствовал? Он и правда не знает, обнаруживая, что собственная, не то, что чужая душа, — потёмки. И в себе до ужаса хочется разобраться, просто сесть и подумать без преуменьшения или преувеличения. Но Алёна отвлекает. Смотрит так обезаруживающе, почти со слезами в карих глазах, что Арсений понимает — сейчас у него нет шансов отказаться от затеи Позова. Да и зачем, собственно. Наверное, в этой истории и правда пора поставить точку. — Тогда едем завтра же. — Подожди, ты разве тоже едешь? — Алёна вскакивает с места, всем телом подаваясь ближе к Арсению. — Я против. А вдруг он и правда сумасшедший, это может быть опасно. — Я чувствую, что должен это сделать, Алён, — Арсений мягко убирает её руки со своей шеи. — Всё будет нормально, не переживай.***
Антон Андреевич Шастун — действительно мелкий чиновник. Живёт он, надо сказать, в не самом лучшем районе. Но и не в самом худшем, конечно, хотя, казалось бы, мог. Арсений понимает, где он находится только тогда, когда с Дмитрием по правое плечо стоит около староватой на вид двери. Ещё пара мгновений, секунд, вздохов, и он, наконец, увидит человека, который вкладывал в письма свою душу. Он не представляется мерзким старикашкой, нет, наоборот, Арсений видит его кем-то очаровательным, может, даже симпатичным. Арсений очень сильно боится разочароваться. — Вам кого? — дверь открывает хозяйка. Женщина выглядит помятой и немного усталой, на вид ей не дашь больше пятидесяти. — Шастун дома? — Дома, где ж ему ещё быть. Вторая дверь налево. Мгновения, секунды, вздохи проходят, и когда дверь открывается, Арсений наконец видит его. Антон стоит вполоборота, наблюдая за птицами, мельтешащими за окном. Очень высокий, кудрявый и с пронзительным взглядом зелёных глаз. У него умилительно торчат уши, делая этого, как минимум, тридцатилетнего мужчину больше похожим на какого-то юнца. Он мажет взглядом по вошедшим и вдруг замирает. Антон будто вдыхает полные лёгкие воздуха, но забывает как выдохнуть, потому что перед ним — Арсений. Тот, кого он точно не ожидал увидеть на своей территории. Арсений нутром чует как становится некомфортно, разрастается по комнате чужая паника и собственная необъяснимая усталость. И некомфортно даже не потому, что Антон — преследователь или тайный поклонник, не важно, — стоит сейчас и мнётся неуверенно. А потому, что жизнь снова чертовски несправедлива. — Антон Андреевич, верно? — воспрашает Позов, по ощущениям, вникуда. Глаза Антона прилипли к Арсению, видимо, на ближайшие пару вечностей. — Тогда, полагаю, это ваше. Он ставит бархатную коробочку на стол, вплотную придвинутый к стене небольшой комнаты. Здесь достаточно душно, будто окно не открывалось уже очень долго, дышать становится всё труднее, и Позов, тоже замечая это, начинает нетерпеливо перебирать пальцами. — Это был подарок, — Антон отмирает, переводя взгляд с Арсения на Дмитрия, и тут же спохватывается. Не хватало ещё, чтобы он начал нервно мельтешить. — Что же вы это, присаживайтесь. — Нет, благодарю за предложение. Мы, в общем-то, по делу к вам пришли, господин Шастун. И я думаю, что вы достаточно умны, чтобы понять, по какому именно. Тон Позова оставляет желать за собой лучшего, потому что презрения к этой маленькой комнатке, маленькому, хотя и очень высокому человеку в его голосе столько, что не услышит разве что глухой. Арсений же предложение принимает, присаживается на старый стул, который мерзко поскрипывает под весом его тела. Дмитрий метает в него уничтожительный взгляд. — О, я понимаю. Я всё прекрасно понимаю. И звучит это до боли в груди жалко. — И что же мы будем в этой ситуации делать? Знаете, я более чем уверен, что вашей силы воли хватит, максимум, до следующих именин. С такими, как вы, всё предельно ясно, — Позов усмехается, не боясь показаться отвратительным в своём поведении. Арсений, впрочем, это знает и так, поэтому только ощущает мурашки, появившиеся на спине, когда Антон Андреевич болезненно щурится. — Дмитрий, прекратите, — Арсений старается звучать твёрже, чем он есть на самом деле. — Я знаю, что с этим делать, но я бы хотел, — Антон запинается, что-то обдумывая у себя в голове. — Разговор. Наедине. Он смотрит на Позова почти умоляюще, но замечает это, похоже, только Арсений. Дима почти задыхается, будто просьба касается напрямую его. Арсению в целом странно, что тот так печётся над его репутацией, что начинает раздражать ровно настолько, насколько пытается помочь. Позов своими резкими словами лучше точно не сделает, а только доломает этого человека до конца, словно старую-старую игрушку с чердака. У Арсения на этой мысли сжимается сердце. — Я согласен, — говорит князь прежде, чем Дмитрий успевает разразиться гневной тирадой. — Ты с ума сошёл. Арсений и не отрицает. — Дмитрий, выйдите, пожалуйста. Уходя, Позов громко хлопает хлипкой дверью. Несколько минут Антон молчит, всё никак не отлипая от окна. Попов, если честно, и думать боится, какая буря сейчас творится у Шастуна в голове. Возможно, там сильный ветер сдувает на своём пути всё, что в этом человеке есть: устои, принципы, предохранители. Или серый дождь барабанит, вбивая в землю последние надежды на счастливый финал. — Я знаю, что ничего бы не вышло, — Антон начинает медленно, продумывая каждую сказанную букву. — В любом случае. В решительно любом раскладе. Арсений молчит, бегая взглядом по чужой сутулой спине, и совсем не знает, что отвечать. Так же, как и этого человека он совершенно не знает, видя его первый раз в своей жизни. И нет ничего страннее и, наверное, страшнее, чем это. То, что любовь Антона априори была неправильной, болезненной и не имеющей право на существование. Она — ошибка. Всего лишь сбой в устоявшейся системе мира, никак не зависящий от Арсения, и уж тем более, от Антона. — Понимаете, сердце — оно ведь глупое, верно? — продолжает Антон после длинной паузы. — Не то, что люди, возомнившие себе, что могут что-то в своей жизни решать. Он громко фыркает, будто сам не верит. Скорее наоборот: пытается самого себя уничтожить, бесконечно раня то самое глупое сердце, похуже, чем это делает Позов. Арсений встаёт со стула, потому что больше не может терпеть. Подходить ближе кажется даже немного опасным, потому что искрит слишком. Настолько, что поднеси спичку, и взлетишь на воздух в ту же секунду. — Только ничего они не решают, Арсений, — Шастун разворачивается, услышав за спиной тихие шаги. — И я этому прекрасный пример. Они смотрят друг на друга долго, почти не моргая. Арсений ищет в нём что-то, хоть что-то, что вызовет скромный отблеск симпатии, шевельнёт в груди забытые струны любви, хотя бы заставит Попова усомниться в том, что он к Антону не испытывает ничего. Совсем. Кроме всепоглащающей жалости. — Я увидел вас в цирке. И пропал. А Антон, пусть неосознанно, но с каждым мгновением давит всё сильнее. Арсений его правда понимает, старается по крайней мере. А воспалённый сейчас мозг вдруг начинает думать о собственной вине, которой здесь не существует и не существовало никогда. Это добивает, оставляя после себя раскорёженное подобие прежнего Арсения. — Что мне для вас сделать? — Арсений подаёт голос впервые за эти бесконечные минуты. Проскакивает мысль, что Позов прав. Он всё ещё слишком добр ко всем подряд. Он всё ещё смахивает на половую тряпку, которой можно воспользоваться. На секунду в глазах Антона вспыхивает надежда. — Поцелуй. Всего один. Обещаю, я исчезну навсегда. Шастун похож на пса, обречённо просящего ласки. Это снова бьёт по больному, будто любое действие Антона, воспринимаемое Арсением с его широким эмоциональным диапазоном, не было бы таковым. — Антон, у меня жена, — у Арсения начинает жечь глаза. — Всего один. Попов сглатывает жгучую обиду на самого себя и подаётся вперёд, неловко утыкаясь своими губами в чужие. Для Арсения это ведь не значит ничего, пока для Антона, возможно, весь мир. В поцелуе нет ничего приятного, но он и не отвратителен. Просто — никакой. Антон держит руки при себе, не двигается ближе, чем Арсений ему позволяет, просто касается нежно-нежно, пытаясь мгновение это растянуть и очень боясь навредить. Арсений мягко отвечает, позволяет чужому языку пройтись по губам, даже мазнуть по своему. Но мгновение кончается, как и всё остальное, включая терпение. Ему, конечно, не больно. По крайней мере, не так, как Антону. Но неприятно, да, до горечи на недавно зацелованных губах. Арсений в последний раз смотрит в чужие зелёные глаза и ловит слабую улыбку. Антон благодарит его безмолвно и, наверное, ещё раз отдаёт своё глупое сердце. Арсений тихо выходит из комнаты. В коридоре ждёт Позов, переминясь с ноги на ногу и то и дело глядя на часы. Торопится он, что ли? Или просто хочет закончить всё побыстрее? Арсению хочется горько улыбнуться, потому что теперь — точно всё. И назад — никак не вернёшься. Он останавливается на секунду, будто в голове вдруг резко щёлкает пониманием. — Не говори мне ничего. Я знаю, что этот человек убьёт себя.***
Конечно, ночью Арсению не спится. Он уверен, что уже замучил Алёну тем, что постоянно ворочается. Но спать совсем не получается, поэтому Арсений уходит в соседнюю комнату для гостей, которая почти всегда пустует. Здесь темно и тихо, как и во всём остальном доме, поэтому у Арсения для того, чтобы подумать, появляется целая вечность. Или часа четыре, до подъёма прислуги. На глаза попадается бумага, а потом ещё и камин, который очень легко можно будет разжечь. Арсений вздыхает глубоко, а потом присаживается за стол, бережно трогая пальцами белые листы. «Я писал тебе лишь однажды, когда просил перестать слать мне твои совершенно кошмарные письма. Кошмарные не потому, что мне не нравилось содержание. Теперь я это признаю честно — мне это льстило. Не нравилось это только кому-то, кто был со мной рядом. Не мне, Антон. Я знаю, что ты никогда не прочитаешь это, никогда не увидишь больше меня, а я тебя, поэтому и позволяю себе такие вольности. И мне безумно горько, что ты прожил свою любовь так. Знаешь, один мой друг сказал, что не знает настоящей любви. А ты, похоже, знал. Или считал себя помешанным, как и все остальные, кто об этой истории слышал. Даже я иногда. Но всё это очень горько, Антон. Даже морали никакой нет, только тот факт, что ты смог полюбить, а тебя — нет. Бывает ведь такое, правда? И у нас вышло. Но ты прости меня, пожалуйста. Хотя ты бы сказал, что я не виноват. Любой нормальный человек сказал бы. А если честно, я забуду очень скоро. Да и страдать, в общем-то, не буду. Потому что мне самому не больно, мне больно — только за тебя. Но я знаю, ты ведь простил. Ещё тогда, в комнате. И я себя прощу. Обещаю. Мне жаль, что я никогда не был твоим. А.С.П.»