***
Я наравне с другими Хочу тебе служить, От ревности сухими Губами ворожить. Не утоляет слово Мне пересохших уст, И без тебя мне снова Дремучий воздух пуст. Я больше не ревную, Но я тебя хочу.
— Осип Мандельштам.
ревность бывала разная. клокочущая, удушающая, горькая и жгучая — такая была ревность начальная. удручающая, обезоруживающая и медленно-крадущаяся — такая была ревность заядлая. она не воспламеняла, не заставляла кровь кипеть в венах; просто заставлял человека желать чтобы он ослеп, оглох, и как угодно сумел избежать её источника. с годами, она не угасала, подобно любви. наоборот, она крепла. костенела. так, что превращалась почти в ненависть; в презрение. поэтому, я ненавидел посещать королевский двор, в те дни когда страж хезевей была на службе; к слову, таким был почти каждый день, ведь она была преданной своему делу. конечно, её подруга-королева частенько настаивала на отпусках, но та едва ли рассматривала подобные опции. большинство, было под впечатлением, что она просто была настолько хороша. не на секунду не хотела оставлять свой пост. от части, это было правдой. но, для знающих правду, всё было гораздо глубже. ею обожаемый беликов, был попрежнему одним из самых лучших стражей при дворе; на равне с ней, собой. он охранял озеру, нашего будущего короля. в связи с данным обстоятельством, отпуска двоих -хэзевей и беликова- едва ли пересекались в графиках. а без него, ей, очевидно, не было смысла отдыхать. поэтому, вместо того чтобы свалить куда-нибудь подальше в их тундру, они светились у двора. брали выходные по паре дней, или же просто, совмещённые дежурства. ходили и разговаривали, под моими окнами. он заставлял её смеяться, а я был вынужден слушать. он относился к ней с благоговением; а она к нему, со жгучей преданностью. непоколебимый беликов был собственником. и она это ему позволяла. он держал её в тисках, а она от этого тащилась, как будто снова в эйфории. я то знал; я видел её в таком состоянии, и раньше. я делал это с ней, только искусственно. я дарил ей эйфорию сквозь укусы, а он, сквозь мимолетные прикосновения к её талии. это было абсурдно, но я даже никогда не спал с ней. нет, она всецело принадлежала этому катастрофическому русскому. и я знал, что он её когда-нибудь угробит. он, и эта их работа. я бы мог держать её в безопасности; более или менее. конечно, с моей стороны, наверное, было глупо надеятся на то, что она оставила бы лиссу. но, всё равно. со мной, ей бы не пришлось таскаться на задания, что даже её не касались. она ведь всегда увязывалась следом за беликовым; не дай бог, кто-нибудь посягнёт на жизнь её драгоценного, а её, в тот момент, не будет рядом. честно, это не удивляло. она ведь даже мертвого его, отпустить не могла. лежала в моих руках, с блистающей аурой при единой мысли о нём. куда уж там, когда он был живенький, да под боком. чертовка была им пропитана. я был уверен, что она им даже пахла. благо, мне не было суждено этого узнать. они ходили такие одинаковые; все в чёрном, все в масках, хреновы профессионалы. он, кажется, улыбался только ей одной. смотрел на неё, так, будто она была ебучим солнцем; ослепляла. будто он загнулся бы без неё. а ей нравилось. ей льстило, что её возносил сам бог. чёртовы лицемеры. а ведь без неё и правда можно было загнуться. зачахнуть; я знал. на её тепло было подсесть проще простого. она его излучала, словно переносной радиатор. сука, да она просто светилась. даже спустя столько лет, она была потрясающая. и достичь ее, было невозможно. она существовала на другой орбите; на иной частоте, где читала лишь его. и она его любила. так любила, что иногда аж тошно становилось. представить как они трахались, было несложно. больно, но очень просто. в какой-то степени, мне было даже интересно. имел ли он её с грубостью присущей тем животным взглядам что кидал в её сторону; или же, с удушающе заботливым темпом, пропитанным нежностью, что сквозила через его прикосновения к её боевым ранениям. подумать было смешно, ведь я даже ни разу не видел как она кончает. наверное, крича. а может, в судорогах. опять же, этого мне вряд ли довелось бы узнать. иногда казалось, что этот её русский был готов пообломать руки всем, кто к ней когда либо прикасался; случайно или намерено, без разницы. он обладал ею. действительно, обладал. мне было неясно, как кто-либо мог обладать роуз хэзэвей, но он это делал. а она ему, опять, позволяла. кажется, она ему вообще все позволяла.. и как тут было не думать о сексе с ней? самое горькое, было то, что я уже даже не любил её. меня просто бесило то, что я не мог ее получить, как бы не хотел. у меня не было много опыта в подобных неудачах. она заклеймила эту часть меня.***
Я помню, любимая, помню Сиянье твоих волос. Не радостно и не легко мне, Покинуть тебя привелось.
— Сергей Есенин.