Никакой грусти

— Вадька, не получается. Не могу. Глеб поставил гитару на пол, придержав ее, как живую, и откинулся на стуле, забросив руки за голову. — Не понимаю, почему… — Ты меня не слышишь сегодня. Может, пересядешь за клавиши? Взгляды встретились: один с мольбой, второй вопросительный и ожидающий. — Что случилось? Ты как будто зациклился. — Откуда я знаю! Не получается — и все! Глеб вскочил. Гитара упала с жалобным стоном, он кинулся поднимать ее и запнулся о ножку стула как нарочно, ища повод выпустить на волю разрывающие изнутри эмоции, неаккуратно перекраивая жалость к себе в жалость к инструменту. — Блин! Сам настраивать будешь! — Вадик вспылил. Глеб ничего не ответил. Он, помешкав, переложил несчастную гитару на кресло. Демонстративно, что ли, настроить, сейчас… Нет, лучше уйти в другую комнату и побыть одному. Тяжело. Не разобраться пока. Только пожалеть себя немного, подождать, пока осядет пыль после взрыва. Вадик обнял вцепившегося в подоконник брата за плечи. Теплое дыхание пощекотало шею. Нерешительно он чмокнул выпирающий позвонок, нырнул ладонями под футболку, просунул палец в шлевку на джинсах и легонько потянул на себя. Глеб качнулся и капризно повел плечами. — Я понимаю. Не получается. Вадик подул в затылок и примирительно потянул брата за шлевку еще раз, хотя никакой ссоры не было, прощения просить не за что, но уступить придется: чересчур своеобразен его маленький, раним и обидчив. — Тебя никто не гонит, не подстегивает. Если чувствуешь, что накатывает — лучше брось. А то мы так дойдем до драки! И инструменты здесь вообще ни при чем. Поверь. Глеб кивнул и провел ладонью по лицу. — К тому же, тебе, наверное, еще вредно петь, я не подумал, прости. Пока не надо… Может, просто дашь мне свои стихи почитать? Ответ застрял в горле. Глеб проглотил его и слабо пискнул в знак согласия. Вадик вытянул палец из шлевки и крепко обнял Глеба изо всех сил, напитывая силой и уверенностью. — Отдохни. Я пойду покурю на лестницу. Глеб подул на измученные струнами пальцы. — Вадьк, ну можно, я тоже? Я при маме не буду, честное слово! «Зависимость формируется на кончике первой сигареты» — вспомнил Вадик недавно выхваченную, запоминающуюся омерзительным нравоучением фразу из журнала «Здоровье», применимую, в общем, к чему угодно… Но в данный момент Глеб разнервничался и искал хоть какой-то метод успокоения. — Да не будет лучше, маленький! Только голова закружится. — Тогда идем на балкон. Я посижу с тобой! Он вновь нацепил свои белые крылья, правда, наспех, неаккуратно, и они теперь, слегка перекосившись, шкодливо болтались за его спиной. Вадик облокотился на перила, закурил и отвернулся, стараясь выдыхать дым влево, но ветер упрямо нес его в сторону Глеба, вспорхнувшего на тумбочку, играющую роль кладовки, набитую инструментами и всяким ненужным мелким барахлом. Позади него стояли подставки с цветами. Несмотря на регулярные мамины просьбы, он забывал их поливать, и так же регулярно расстраивался, замечая жухлые листочки. Вадик докурил, но заходить не хотелось, и он присел на деревянную скамеечку, оказавшись у босых ног брата. Тот сразу пощекотал его большим пальцем, словно только этого и ожидая, подумал немного и положил ноги на колени, как на ступеньку. Вадик погладил их, скользнул под джинсы, обрисовал лодыжки, отмечая про себя, какие изящные у брата щиколотки. Глеб засмеялся. — Успокоился немного? — спросил Вадик. — Я вспомнил! Как ты мне, совсем мелкому, пальчики считал! — В «сороку» с тобой поиграть, что ли? А что потом? В прятки? — Вадик цыкнул, но все же ощутимо потянул Глеба за каждый палец. — Покусывал! — продолжил Глеб с улыбочкой. — Ну, этого ты не можешь помнить! — Но ты ведь помнишь? — Когда поперек дивана лежит и орет младенец, мама ушла в магазин на минутку и ее нет уже, кажется, вечность — сделаешь и не такое, лишь бы успокоить. Слезай. Глеб сделал попытку впихнуть ногу между бедер, но Вадик резко встал, подхватил Глеба на руки, затащил в комнату и бросил на диван. — Эу, и все? Раздосадованный Глеб подтянулся на локтях, согнув ногу в колене. Вадик дернул штору, сорвав ее с нескольких «крокодильчиков» разом, подошел к Глебу, опустился к его ногам вновь, запустил руки под широкие штанины, крепко сжал икры и уткнулся носом в теплый живот. Каждый сантиметр любимого тела хотелось осязать, щекотать, трогать, не выпускать, нести Глеба на ладони и любить, любить, не спрашивая, безгранично, с разрушительной порою силой. Глеб перебрал Вадькины волосы, слабо прижал его к себе, замирая от мурашек, вызванных прикосновениями, а Вадик поцеловал брата чуть ниже пупка, сполз к ногам окончательно и закатал джинсы, открывая щиколотки, которые отчего-то привели его в восторг только сейчас. — Странно… — смущенно произнес Глеб, пытаясь поджать ножки, теряясь от новых ощущений. — Безумно, — пробормотал Вадик, — до чего же в тебе все красиво, маленький… Глеб мысленно заметался. Словно впервые он осмотрел всю комнату, открыл рот, чтобы брякнуть какую-нибудь глупость в ответ или отвесить неуклюжий комплимент, но промолчал, затаив дыхание. Ни поцелуи, ни ласки ртом, ни откровенные несдержанные порывы брата, разжигающие невыносимое для мальчишки желание не могли сравниться с тем, что чувствовал он в эти мгновения. Пожалуй, так Глеб не был смущен никогда. На фоне стыдливости он опять вспомнил приснопамятную дурацкую историю с мороженым в Свердловске, до такой степени жалея себя, что захотелось запить водой это предательски распирающее чувство. Сильные руки Вадика источали невыносимую нежность, но не несли успокоения, обезоруживая Глеба. Он боялся даже мимолетно взглянуть на брата, впервые чувствуя себя с ним беззащитным. Вадик гладил Глебовы ступни, трогал каждый пальчик, массировал свод, едва ощутимо проезжался по коже короткими ногтями и, кажется, тоже был смущен. Кроме гулких ударов сердца — ничего. Даже дыхания не слышно. Глеб прижал к губам указательный палец, заходясь внутренним криком. «Нет, Вадик, не надо, оставь, прекрати!» «Зачем я… зачем я это все… Неправильно, не надо…» Горячие губы коснулись щиколотки, рука властно легла между ног на грубую ткань джинсов. Пуговица ловко юркнула в петлю, молния расстегнулась сама. Глеб водил все еще ноющими от струн подушечками пальцев по колючей обивке дивана, невольно отвлекаясь от происходящего внизу. Вадик прикусил аккуратные розовые ноготки, Глеб дернулся и скрестил ноги. — Хватит, Вадька… Не надо, я не могу так больше… — Мне приятно, — уверил брата Вадик, запомнив излюбленный вопрос. — В-возможно, — невпопад промямлил плавящий собой диван Глеб, — я смущаюсь. Сильно. — А ты расслабься… Закатанные голубые джинсы, растянутые и приспущенные с бедер, скрещенные и чуть ли не прижатые к груди ноги, задравшаяся футболка обнажила две родинки на незагорелом боку. Глеб неловко поправил подушку под поясницей и забрался повыше, от чего штаны сползли ниже, частично открывая взору белые плавки. Вадик стащил штаны до колен, играя и дразня, никуда не торопясь, путаясь в складках и все крепче обнимая брата. Горячие ладони скользнули вверх, отодвинули тугие плавки, пробрались под них, легли на узкие бедра. Обездвиженный Глеб попытался шевельнуть тазом, чтобы избавиться от джинсов, которые уже порядком надоели, зачесалось колено, но обжигающее дыхание брата то исполняло замысловатый танец, то просто прогуливалось по коже. Вадик водил носом под футболкой, поднимая ее выше, касаясь вздымающегося живота губами, языком, всем телом ощущая напряжение крепких мышц и наливающийся кровью член под этими чертовыми белыми трусами, такими особенными и возбуждающими, по-детски мило врезавшимися в нежную кожу любимого мальчика, соблазняющими и подчеркивающими невинность одновременно. Вадик целует член сквозь ставший развратным в считанные секунды предмет гардероба, Глеб стонет, чувствуя натяжение, желая свободы и совершенно забывая о своей истерике, которой он совсем недавно тряс, как флагом. Его отпускает терзающее смущение, хотя о чрезмерных ласках Вадика он все же предпочел бы не вспоминать, умирая от таких форм любви и обожания, невольно сравнивая их сегодняшние проявления с заботой и лаской в детстве. Терялось что-то важное. Теплое. Большое и необъятное. Выскальзывала из рук одна сказка, уступая место другой. Глеба швыряло меж двух миров, било о скалы, но все же дарило ощущение полета и зыбкого подросткового счастья, вешающего крылья на миг и отнимающего их без предупреждения. Сладкая истома вовремя возводит плотину — горячим слезам не прорваться. Джинсы на полу, следом там же оказываются Вадькины, футболка смята и засунута куда-то под подушку. Глеб широко разводит ноги, допуская брата к себе, заключая его в объятия, и Вадик ныряет в этот океан запредельных эмоций и сумасшедшей любви. Волна потихоньку смывает слово «запрет», написанное на песке корявой веточкой. Жадные, будто истосковавшиеся друг по другу рты братьев смыкаются, сплетаются языки. Излишняя нежность вымотала Вадика и он целует Глеба с животной страстью, стаскивая белье одной рукой, другой придерживает его за затылок, не выпускает, затягивает узел: он — его. Только его! Поцелуи все ниже, мокрый след на животе. Соль на языке обретает сладкое послевкусие. Вадик проводит волосами по бедрам, бодает уверенно опустившуюся сверху Глебкину ладонь, подстегивая тем самым к активности, и тут же получает отклик — Глеб прихватывает его за копну и направляет к промежности, подаваясь бедрами вперед. Вадику нравится новая роль, хотя так ли она нова? Он давно во власти мальчишки, он всецело подчинен ему, и черт знает, до чего это может довести… Глеб не рассчитывает сил, цапнув брата слишком крепко. Профилактический шлепок по бедру, пошлый смешок сверху, но хватка не ослаблена. — Вадька! Глеб нетерпеливо поводит бедрами и ловит собственный высокий крик, на редкость музыкально звучащий, с хулиганским оттенком — Вадик проводит по члену языком и берет его на всю длину, ритмично двигается, и Глеб подхватывает ритм, проникает глубже, теряет над собой контроль, дышит чаще, хрипло вскрикивает, словно заученно бегая по нотам. Звонкие крики и голосовая эквилибристика вдохновляют Вадика, бьют по перепонкам, селятся груди и играют на струнах вен. Ему нет никакого дела, что их могут услышать — важнее раскрепощенного подростка, схватившего его за волосы всей пятерней, нет ничего! Член упирается в горло, отталкивается от стенок, не проникает глубже, но и этого вполне достаточно для исступленных спазмов. Дрожат колени. Глебу хочется свести их рефлекторно, но он сдерживается и лишь ближе прижимает Вадика к животу, обхватив голову уже двумя руками, вгоняя член до упора, и Вадик рискует стиснуть горлом головку. — Да-а! — истерично выкрикнул Глеб и согнулся пополам, не отпуская брата от себя. Вадик вытер лицо футболкой и глотнул через силу: эксперимент не прошел бесследно. Глеб свесил голову с краешка дивана, рассмотрел комнату, резко поднялся и с наслаждением прикрыл глаза от сладко отхлынувшей крови. Натягивая трусы, Глеб морщит нос — колючая обивка оставила следы на ягодицах, и Вадик тоже отмечает этот факт, улыбаясь от умиления. Рассмотрев ладошку, Глеб находит на ней задержавшийся темный волос. Он накручивает его на палец, лукаво наблюдая за тем, как брат подтаскивает к окну табурет, поправляет штору, достает из вазочки на серванте расческу и приводит себя в порядок. — Вадьк… Давай сыграем еще раз. Теперь получится!