Никакой грусти

Шаткая пожарная лестница с болячками ржавчины дребезжала, играла, с большим трудом выдерживая вес, но со своей функцией в итоге справилась. Теперь можно сидеть на крыше невозможно высокого здания, болтать ногами, чувствовать себя свободным и скованным высотой одновременно. Отсюда город выглядел странно и округло, как через линзу, пепельно-серо, размыто. Отчего-то стало страшно задеть кроссовком оконное стекло на последнем этаже, в груди екнуло, онемели ноги. Дернешься — свалишься. Дернулся. Ногу кололо и щекотало. Не открывая глаз, морщась и негромко постанывая спросонок, Глеб старался не шевелиться, чтобы не получить мерзкого разряда вновь. Еще и сон этот дурацкий… Детские ощущения полета и счастья неумолимо вытесняла пугающая высота и болтающиеся конструкции. Глеб полежал несколько минут, с опаской поменял положение и попытался заснуть снова, поглаживая ладонями слегка шершавую прохладу простыни под подушкой, ускользая, наконец, в новый виток сна. — Самойлов! К доске! — Вадик? Ты чего в такую рань? — Глеб зевнул, почесывая плечи, — каникулы еще даже не начались… — …а я уже приехал. Ты не соскучился? Вадик с интересом смотрел на младшего брата, выискивая, что в нем изменилось с лета, прекрасно при этом понимая, что насильственное пробуждение никак не может способствовать хорошему настроению и радушию. Не выдержав пристального взгляда, Глеб накрылся одеялом с головой, забирая с собой смущение. — Соскучился, — пророкотал Глеб из своего укрытия, — но будить было вовсе не обязательно… — Вот сейчас не понял. Без десяти восемь, Самойлов! — Мне ко второму, Самойлов, — буркнул Глеб, пойманный на месте преступления. — Считай, что я поверил. Пошли завтракать. Вадик был бодр и полон сил в отличие от Глеба, скрючившегося за столом и зевающего поминутно. — Держи, — Вадик протянул ему чашку. — Опять взял мою, — проворчал недовольно Глеб, отодвинул заботливо предложенный чай, — и горячий еще. — Подуть? В коридоре затрещал телефон. Глеб не повел и бровью. — Слушаю. Привет, мам! Да, приехал. Нормально, — Вадик покосился на Глеба, — ну, в школе, наверное, где ему еще… Ага… прослежу. Мам, маленький он, что ли? Не беспокойся… Сегодня? Обязательно? Ладно, схожу. Послушаю. Пока, мам. Соскучился. Трубка мягко легла на рычаг. — Хана тебе, Глеб. Готовься, — засмеялся Вадик, встретившийся с удивленным взглядом, — в школу сегодня к тебе иду, на собрание. Мама попросила. — У меня нормально все, Вадик! — Ага. «Нормально»! Я же тебя просил вести себя хорошо! Часто прогуливаешь? — Бывает. Мне не все интересно просто, понимаешь? Вот сейчас два урока алгебры, потом физика, например… -… и ты на нее пойдешь. Ешь и собирайся. — Уроки проверь еще, — зло бросил Глеб. — Чего попусту время тратить… — Ты воспитывать приехал?! — Если нужно! Воспитательный момент рисковал перетечь в серьезную ссору, если бы внимание Вадика не привлек огромный синяк космической расцветки, красующийся на бедре брата. — Откуда? Глеб поежился, как от прикосновения. — Это я там, на лестнице. Неудачно съехал с перил. — Штаны не порвал? — Обошлось… Глеб перекинул ногу на ногу, скрывая последствия отголосков детских шалостей. Не помешало бы одеться, конечно… Остывший чай был допит одним глотком. Глеб поморщился от противных чаинок и приторной сладости плохо размешанного сахара. — Отведешь меня в школу? — спросил Глеб с издевкой и встал из-за стола, снова являя синяк взору Вадика. — Не нарывайся, — беззлобно ответил Вадик на саркастический выпад и, не удержавшись, дотронулся до сине-фиолетового пятна на чертовски соблазнительном гладком бедре, — ты знаешь, что я могу… Мгновенно стало жарко. Вадик торопливо снял свитер, проехавшись воротом по пунцовым, словно отражающим всполохи разгорающейся страсти, щекам. «Хрен бы с ней, со школой! Что я на него насел… Через час он пойдет на уроки, выбравшись из-под родного брата, он будет смотреть на доску туманно, не обратит внимания на замечание, поймает двойку… Какая двойка, черт с ней! Вадик потянул Глеба за майку. Младший обернулся и растерянно уставился на него: — Чего, блин? Мне идти или нет? Крепкие руки легли на талию. Вадик легко подхватил маленького и усадил его на стол, со звоном сдвинув чашки, провел руками по бедрам и опустился вниз, поцеловав, наконец, взбудораживший воображение синяк. — Больно? — Не-а… Вадик притянул Глеба к краю стола и почти силой развел ноги, открывая доступ к телу, о котором грезил в Свердловске. Он запустил руку в волосы брата, откинул голову назад, прицелился и с наслаждением поцеловал шею, едва уловимо пахнущую цветочным мылом и теплом — так пахнет только что проснувшийся ребенок, вспотевший под одеялом воробушек, наверняка измученный ночными кошмарами, измотаннный неинтересными уроками, контрольными и вынужденными прогулами. Язык скользнул меж зубов, уперся в шею, юркнул обратно. Зубы ощутимо впились в кожу, губы жадно втянули ее — Вадик замер на мгновение, оставляя пошлую бордовую отметину. — Вадьк! И еще одну рядом. — Перестань! — попросил Глеб и не предпринял ни единой попытки вырваться, горячим шепотом только подстегнув Вадика продолжить вопиющее безобразие. И снова. Прямо возле уха — Вадик прикусил мочку, спустился ниже и зубами прищемил кожу до боли и отрывистого вскрикивания. Разнокалиберные багровеющие засосы чуть выше предполагаемого ворота рубашки украсили бледную шею. Постанывая, Глеб ерзал и выгибал поясницу навстречу брату, чувствуя холод столешницы сквозь тонкую ткань белья. Он сидел спиной к окну. Ему казалось, что миллионы глаз наблюдают за ними и пронзают насквозь, и это впервые взвинтило его до такой степени, что он вцепился в плечи Вадика, однозначно бы разодрав их до крови, будь ногти чуть длиннее. Вадик продолжал свою сладкую экзекуцию, целуя оставленные метки, любуясь ими, затягивая брата в водоворот собственной похоти и сексуальных фантазий, цветущих вдали от дома буйным цветом. — Хватит, ну хватит, — выпрашивал Глеб, втайне надеясь, что Вадик не услышит, и он действительно не слышал, все сильнее наваливаясь на Глеба, расстегивая джинсы одной рукой, а другой притягивая его за поясницу все ближе к краю. — Просто поцелуй меня… Я же скучал, я так скучал, Вадя-а, — неугомонно шептал разукрашенный братом маленький и тщетно подставлял губы, открывая влажный ротик и выдыхая ему в лицо, — Да поцелуй же, Вадька… Мягко придерживая Глеба за затылок, Вадик окончательно опустил его на стол, наконец отзываясь на просьбу младшего, и Глеб прикусил нижнюю губу в отместку, чем вызвал недовольство в виде шлепка. «Ага! Тебе можно меня!» Глеб прикусил губу еще раз, явно нарываясь, и Вадик властно притянул его к себе. С грубой силой он обнажил брата ниже пояса и прижался животом к члену, задевающему белую майку — она чертовски мешает, Глеб тяжело дышит и не делает резких движений, боясь свалиться с шаткого кухонного стола, явно не рассчитанного на подобные акробатические этюды. Сгорающие от страсти братья вынуждены контролировать себя, чтобы утолить похоть, не побив посуду, не имея никакой возможности перебраться в более комфортные условия. — Вадь! — Молчи… Член Вадика скользит по животу, по члену Глеба, но этого мало, всегда было мало! Он по обыкновению сжимает его бедра, толчком проникает между, и Глеб, уже набравшись опыта, помогает себе рукой, рассматривая вспотевшего красивого Вадика, не отводя взгляда от капризного изгиба губ, прикрытых от удовольствия глаз, копны волос. Он смирился со своим неудобным положением на столе, ритмично постукивающем о подоконник, он наблюдает за Вадиком, ласкающимся о внутреннюю поверхность сжатых бедер и ласкает себя, в изнеможении приподнимаясь с прохладной столешницы. Горячая струйка выплескивается на живот, как в замедленной съемке, вязкая жидкость впитываются в белую майку, Вадик целует отстрые колени, замедляется, но не останавливается, пытаясь испить свое угасающее наслаждение до последней капли. Он финишировал первым, истосковавшись по сладости юного тела, распоясавшись от сюрреалистичной ожившей картины из снов. Вадик убрал руку Глеба, лизнул свою ладонь, чем впечатлил брата до восторженного поскуливания, обхватил упруго подрагивающий член и через минуту уже наблюдал стекающие между пальцев мутные ручейки спермы и младшего брата, выгнувшегося на кухонном столе и заходящегося беззвучным криком. — Прости… Вадик заботливо взял Глеба за плечи, приподнял его, помогая слезть с импровизированного ложа, и Глеб прильнул к нему, не желая расставаться, обнимая обессиленно, мечтая распрямиться на кровати до хруста, абсолютно не имея никакого представления, как сейчас идти в какую-то школу. Он хотел увлечь брата за собой, заснуть на его широкой груди, убаюкиваемый стуком родного сердца. Он согласился бы, не раздумывая, прожить всю жизнь на плече Вадика, как попугай пирата, он готов был не выходить из дома, заключенный в крепкие объятия, и не желал себе другой судьбы, с горечью отмечая, что все это — из области разгоряченных болезненных фантазий. ______ — Что теперь делать? Глеб рассматривал в зеркало пестрящую метками шею. Кое-какие сведения на этот счет у него уже были. Например, он знал, что явиться в учебное заведение в таком виде неприлично, да и некоторые одноклассники были в курсе его личной жизни, а если быть точнее, ее отсутствия. — Тебя же не будут спрашивать, кто! А если спросят, придумай девчонку, что ты, как маленький. С твоей-то фантазией! Уважать начнут. — Угу. Начну-ут! Нет у меня никакой девчонки, они мне не интересны! Ну… в смысле… — замешкался Глеб, поняв двусмысленность фразы, — мне с ними не интересно, блин, короче, ты понял! Как я пойду в школу? Сам гонишь, и сам же… — Так я же и говорю — придумай! Или давай я записку напишу. «Остался дома по болезни», — Вадик спрятал за смешком обжигающее чувство вины. Глеб не обратил внимания на шуточное предложение — он набрался духу и вдруг выдал с разбега: — Только не проси прощения! Вадик вздрогнул — Глеб прочел его мысли. — Мне все приятно, Вадька, даже очень. Я понимаю, что так нельзя, это все неправильно, это наш секрет и прочее… — Не нервничай только, — старший подошел к зеркалу, взял маленького за волосы и легонько поводил головой, все же любуясь на засосы, как на произведение искусства. — Я не нервничаю! Я хотел сказать: если делаешь подобное — не извиняйся потом, — Глеб сбивчиво пытался донести мысль, — Ладно? Ты… меня хочешь ведь. И я тебя хочу. Нам не за что извиняться. Глеб уничтожал Вадика сквозь зеркало на удивление жестким взглядом своих хрустально-голубых глаз без страха и стеснения. — Хорошо, маленький, я понял тебя, — теплые губы мазнули самую тонкую отметину, по форме напоминающую озеро Байкал на карте. Глеб повернулся и приоткрыл ротик снова, намекая на поцелуй, но Вадик приложил к нахальным губам палец. — Ну, прикрой чем-нибудь это непотребство. Не снимай шарф, как вариант, — предложил он, — хотя я б гордился, че ты! Глеб вскинул руку, чтобы отвесить брату смачный подзатыльник, но тот увернулся. — У тебя бы такого не было! Ты — другое дело. Ты опытный. Трахаешься там со всеми, — зло процедил Глеб, заправляя вылезшую рубашку. — Оу! Это кто тебе сказал? — Вадик удивился скабрезному словечку больше, чем высказанной претензии. — Я ж не дурак, — горько усмехнулся Глеб и открыл шкаф в поисках подходящего для маскировки предмета гардероба. — Что за сцена ревности, Глеб? Кстати, не там ищешь. Поищи в мамином платок какой-нибудь. Глеб вскинул брови. — Серьезно? — Абсолютно, — Вадик скрипнул дверцей, выдвинул ящик и выудил синий шелковый платок с турецким узором, называемым в народе «огурцы». — Вадь, ты издеваешься? — Да иди сюда, хорош дуться. — Да пошел ты! Вадик поймал раскрасневшегося Глеба под локти и притянул к себе. — На этот раз я правда виноват, не надо было этого себе позволять. Синяк этот твой… — Вообще не надо было ничего себе позволять! — Глеб попытался вырваться из объятий, но Вадик почти приподнял его над полом и сжал пальцы сильнее, — Зачем ты приехал? Взять меня с собой, как летом обещал?! — Я домой приехал, Глеб. К маме. К тебе, — серьезно ответил Вадик, подавляя страх и раздражение, — Прекрати истерику. Пожалуйста. Поговорим обо всем после. Глеб сопел, шмыгал и запрокидывал голову. В носу щипало, и он делал все возможное, чтобы тягучие, как киношный глицерин, слезы не покатились по щекам. — Отпусти меня! Вадик разжал пальцы и увернулся от вновь замахнувшегося Глеба, захлебывающегося обидой. Глеб выдохнул, нервозно поправил манжеты, вытер нос рукавом, размазал по нему влажный след, снова заправил рубашку в брюки и зло выхватил мамин платок из рук Вадика. — Давай я попробую сделать красиво, Глеб! — Сделал уже! — Цыц ты, что ли! Он аккуратно вытянул многострадальную вещицу из растерянных пальцев, вспомнив одного институтского пижона, носившего шейный платок под воротом рубашки, накинул ее на шею брата и потянул на себя концы, подобно полотенцу в ванной год назад. Год. Год тоски, желания и возрастающей с каждым днем страсти. Год сумасшествия. Целый год… Старший потянулся к припухшим, манящим воспаленной сладостью губам младшего, только сейчас заметив легкий пушок над уголками рта. — Нет, — выдохнул Глеб, отклоняясь, — ты лучше разберись с этим! Подняв подбородок, он без кокетства стрельнул глазами из-под длинных светлых ресниц. Вадик пыхтел, сооружая на шее Глеба нечто, призванное скрыть следы собственной неутолимой жажды. Надо сказать, получалось неплохо и выглядело, в общем, эстетично, осталось только обыграть образ, чтобы хоть немного приободрить брата. — Вот. Любуйся. Ты же хочешь стать рок-звездой — начинай прямо сейчас. Выпендриваться, — засмеялся Вадик, наблюдая за Глебом, поправляющим непослушными пальцами платок и придирчиво осматривающим себя в зеркало. Яркое синее пятно горело на фоне черной рубашки странно, вычурно и весьма притягательно, оттеняло глаза и добавляло мальчишке эротизма до неприличия. — Спасибо, братик, — притворная благодарность повисла в воздухе. — Тебе идет, маленький! — Блин, лучше молчи! Глеб поправил аксессуар еще раз, кое-как расчесал перед трюмо в прихожей спутанные волосы, натянул куртку и хлопнул дверью, стараясь не смотреть на Вадика, следившего за всеми манипуляциями, словно зритель в первом ряду.