Никакой грусти

— Давай быстрее, сейчас руки оторвутся! Пока Вадик искал ключи, Глеб изнывал, нагруженный сумками. Лязгнул замок, зажегся свет в прихожей. Глеб с облегчением поставил ношу на пол и подул на покрасневшие ладони. — Тащи на кухню, — распорядился Вадик и подцепил одну из сумок. Глеб снял ботинки, не расшнуровывая, и дернул молнию на куртке замерзшими пальцами. — Ты чего там возишься? — Вадик сгрудил купленное в холодильник и вернулся в прихожую. — Кажется, молнию заело. Помоги расстегнуть! — Глеб, ты как маленький, ей-богу, — Вадик цокнул языком, — то водички принеси, то раздень тебя! — Почему «как»? — развязно протянул Глеб и прошил Вадика взглядом, — я же и есть твой маленький! Все это походило на внезапно придуманную Глебом игру. Он прекрасно понимал, что куртку можно снять через голову, но сопение Вадика, приподнявшего воротник и пытающегося аккуратно сдвинуть бегунок, веселило его и заводило одновременно. — Ну-ка, подбородок вверх, сейчас не рассчитаю — язык прикусишь, — скомандовал Вадик, пыхтя и прижимая Глеба к стене для собственного удобства. Глеб задрал голову и принялся с интересом рассматривать пальцы брата, вцепившиеся в замок, вспотевший от возни нос, темную челку, падающую на один глаз. Вадик попробовал прикусить воротник зубами, пытаясь одной рукой создать натяжение, а другой дернуть молнию вниз, но у него получилось расстегнуть ее только до середины. — Дурацкая молния… Снимай давай так, потом посмотрю. Надо менять, пара звеньев выпала, похоже. Запарившийся Глеб стащил с себя куртку и расстегнул верхнюю пуговицу на рубашке. — И в чем мне ходить? — Хочешь, кожанку мою возьми. Я все равно ее носить больше не буду, — отозвался Вадик из кухни, — идем ужинать. Мама жаловалась, что ты плохо ешь! — Ой, блин, че я вообще делаю хорошо, — крикнул Глеб из ванной. «Сказал бы я тебе…» Глеб вымыл руки, слегка намочив при этом рукава, вытер их о вафельное полотенце, посмотрелся в зеркало, провел влажными руками по волосам и живо представил себя в Вадькиной кожанке. Пожалуй, она еще великовата… — Я не хочу есть, — сказал он, усевшись за стол и задумчиво покрутив в руках чашку с остатками воды. За окном сгустились ранние осенние сумерки. В стеклах отражалась кухня: Вадик в темно-синем джемпере с тремя белыми полосками, стоящий у плиты и помешивающий приготовленную мамой мясную подливку, оранжевый плафон в виде лилии, белые подвесные шкафчики. Вечер субботы, каникулы еще даже не начались — счастливые деньки свободы начнут убывать только с понедельника, впереди седьмое ноября, а любимый Вадик вырвался из института на целую неделю. — Ешь, — возникшее перед носом Глеба пюре с мясной подливкой вернуло в реальность. Пахнет лавровым листом и свежезаваренным чаем с мятой, собранной на даче летом и высушенной на чердаке. — Не хочу я, Вадь, я не голодный, — вздохнул Глеб и провел вилкой по картошке. — Не валяй дурака. Или с тобой опять, как в детском садике? Сейчас за шиворот натолкаю, — Вадик обнял Глеба от избытка чувств, — давай, давай, после ужина поиграем немножко. Совсем забросили. — Что ты имеешь в виду? Братья частенько выплевывали подобные фразы, искренне не придавая им двусмысленности, но оба одинаково пропускали их мимо ушей, стараясь не обострять и без того накалившиеся до предела отношения. — Я краем глаза вчера выхватил твое стихотворение в тетрадке, извини. Просто телефон искал и наткнулся. Перечеркнутое. — Книжка на тумбочке, Вадя, а врать нехорошо, — отреагировал Глеб беззлобно, радуясь, что Вадик, по-видимому, не долистал дальше третьей страницы, — перечеркнутых там полно. — Первое… Перепиши набело, я ребятам покажу. Может, что получится. — Нет, — отрезал Глеб, — даже не проси. Возможно, я перепишу, если ты считаешь идею хорошей, но твоей группе не отдам. — Группа может стать и твоей тоже, Глеб! Младший отрицательно покачал головой. — Стихи у тебя прекрасные, — Вадик ласково дернул брата за рубашку, — что у тебя в голове? Как родятся все эти образы? — Если уж ты-ы не понимаешь, тогда что говорить о ребятах! — Я хотел сказать, что все твои произведения… известные мне, во всяком случае… не совсем соответствуют твоему возрасту. В хорошем смысле! Это очень глубоко, маленький. И местами даже страшно. — Не, не глубоко, — засмеялся Глеб, — у меня все просто. Не люблю лишнего пафоса. — В твоих простых словах кроется целая Вселенная, — Вадик аж поперхнулся от неуклюжей высокопарной похвалы с ярчайшим оттенком лести. — Ха! Ты прибереги такие комплименты для… своей, — недоверчиво покосился на брата Глеб, нехотя облизнул вилку и дотронулся мизинцем до маленькой болезненой трещинки на нижней губе. — Ну, перестань, Глеб. Я просто предлагаю тебе поработать вместе, — Вадик был серьезен, как никогда, — я больше не буду ничего обещать, бывают определенные сложности. Но, по крайней мере, тексты твои я считаю весьма подходящими для группы. Вместе посмотрим, доработаем. Главное, не стесняйся и не обижайся, если что. Хорошо? Глеб с деланным равнодушием пожал плечами, вылез из-за стола и бережно вымыл тарелку, пряча улыбку и скрывая восторженный трепет, зародившийся где-то под ребрами. ____________ Бра освещает кусочек комнаты и угол дивана. Форточка открыта, холодно, тюль немного парусит от внезапных порывов ветра. — Вадь, спой мне что-нибудь! Вадик чутко перебрал струны и ласково погладил теплый бок гитары. — Что тебе спеть, маленький? — Что хочешь… Только для меня. Спой, пожалуйста! Песня вместо сказки на ночь. Вместо диафильма на белой простыне, висящей на спинке стула. Пыль струится в луче проектора, поскрипывает механизм. Маленький Глеб сидит на диване, прижавшись к брату и слушает сказку про стойкого оловянного солдатика. Глаза его уже слипаются, неумолимо клонит в сон, но есть еще крохотные ежевечерние дела, без выполнения которых под одеяло не нырнуть… Голос Вадика мягкий, как вата, теплый, убаюкивающий. Он спускается по плечам Глеба и согревает, как тот самый растянутый свитер, а струны гитары звенят и переливаются, как елочные игрушки. Глеб сидит на том же диване, под тем же светильником, пьет из той же чашки со сливами остывший несладкий чай. Ему совсем не хочется пить, не хочется спать; хочется лишь, чтобы время не бежало так быстро, и он кусает обветренные губы, добиваясь, наконец, металлического привкуса на языке. — Все, хватит бренчать. Уже поздно, — Вадик отставил гитару, выпрямился на стуле и поводил шеей. — Сегодня же можно лечь вместе? _______ Глеб умылся, переоделся в пижаму и провел расческой по волосам, пару раз зажмурившись — прядки спутались. — Гасим свет? — спросил Вадик и потянулся к выключателю. — Я не знаю, — растерянно произнес Глеб вполголоса и замер у разложенного дивана. — Да что с тобой? Я просто спросил… Давай не будем, — пробормотал Вадик и откинул одеяло, приглашая брата. Вадик коснулся искусанных до лоскутков шершавых губ, не поймав дыхания — Глеб затаился. — Болят, наверное, даже, — Вадик очертил губы пальцем и поцеловал брата еще раз. — П-подожди… Он пошуршал чем-то в прихожей. Вернувшись, присел на край дивана и отвинтил крышку маленькой плоской баночки. — Давай помажем, а то разнесет еще. Надо же, Глеб, до мяса искусал! — Вадик набрал немножко жирного крема на палец и мазнул губы брата. Глеб отпрянул: — Вадь! Фу, ну что ты делаешь! Блин, и щиплет! — А как мне тебя целовать? — Так и целуй! Еще чего! Вадьк, ну перебор уже, правда! Вадик закрутил крышку и отложил баночку в сторону. Идеальный момент, кажется, был упущен. — Ты же все понимаешь? Вадик стащил с себя футболку и потянул пижамную кофту брата вверх. Глеб поднял руки, ворот ширкнул по лицу. Он едва заметно кивнул, инстинктивно поджал губы, слизал с них вазелин и, поморщившись, убрал остатки ладонью. — Я боюсь больше тебя, Глеб. — Мне кажется, ты слишком серьезен, — Глеб отчетливо вывел каждое слово, словно в тетрадке. Вадик убрал одеяло в ноги, но, помявшись немного, спихнул его на пол. — А мне кажется, что ты ни хрена не понимаешь, — вспылил вдруг Вадик, — то пьяным в школу во время собрания явится, то… И Глеб, не выдержав, разрядил невыносимую обстановку, запрыгнув вдруг на Вадика сверху и впившись в губы жадно, мокро и сумасшедше, вкладывая в поцелуй все накопившееся за детство, когда еще не отдавал себе отчета в чувствах, совсем не похожих на родственные. Ловкий язык блуждал во рту брата, крепкие пальцы перебирали и путали волосы, не оставляли ни малейшего шанса оторваться. — Я не могу больше терпеть, — быстро проговорил Глеб на вдохе, — я все-все понимаю, я же не ребенок… «Ребенок. Ты распоясавшийся ребенок, с детства затисканный мной. Ты неприлично красив и бесстыдно талантлив. Не могло быть по-другому. Не может быть по-другому. Твои стоны, губы, потрескавшиеся до крови, твой странный взгляд и темнеющие кудри — казнь. В твоем дыхании — юношеская терпкость, а поцелуи оставляют во рту молочное послевкусие. Мой мальчик…» — Только слушайся меня, — Вадик осторожно переворачивает Глеба на живот и проводит ладонями по изящной спине. — И дышать не забывай там… Вместе с тихим нервным смехом и дрожью в потолок взлетает еле различимое «пизде-ец». Что творит с ним этот ребенок! — Ч-ш-ш, не напрягайся, — шипит Вадик, разводит ноги Глеба чуть шире, целует бедра, находит круглую баночку с вазелином, откручивает крышку снова. Жирная мазь теплеет и скользит между пальцами, по комнате распространяется вторая волна сладковатого запаха. Вадик следит за собственными движениями, наблюдает, как она тает и поблескивает в тусклом свете ночника. Глеб нетерпеливо стонет в подушку, водит щекой по наволочке и приоткрывает ротик, цепляя влажной губой горячую от дыхания ткань. Пальцы касаются маленького отверстия, тоненьких волосков вокруг, ощупывают лучи складочек, и Глеб приподнимается немного, прогнувшись в пояснице. — Тише, тише, — Вадик кладет левую руку на спину маленького, укладывая его обратно. Неукротимое желание пополам со страхом отключило разум и перечеркнуло сексуальный опыт: Глеб не сумеет сдержаться. Вадик приподнимает его сам и дотрагивается до члена, замершего в каменном ожидании. — Зачем ты-ы… — вскрикивает Глеб и роняет голову на подушку. — Так надо! Восстанавливая дыхание, вздрагивая всем телом от собственного сердцебиения, Глеб перевернулся на спину и обиженно закрыл лицо ладонями. Вадик молча погладил его по груди, по гладкому животу, провел носом от пупка до шеи, поцеловал темнеющую метку. — Вся ночь впереди! Обоняние щекочет слабый аромат ромашкового шампуня, заигравший вдруг на взмокших волосах. — И даже не думай, что так легко отделался… Глеб растягивает рот в дерзкой плотоядной улыбке, сбросив с лица обиженное щенячье выражение. Сейчас он достоин именно того эпитета, которым случайно наградил Вадика на даче, требуя признания своего безусловного превосходства над представительницами противоположного пола. Он гладит член, не потерявший упругости, уверенно сжимает его, задумывается на секунду, подносит ладонь ко рту и театрально облизывает, оставляя вязкую слюну и желание порвать простыню в клочья. — Тормози, — Вадик убирает руку нацелившегося на привычное самоудовлетворение брата, целует влажную ладонь. Своими развратными действиями Глеб дает отмашку. Второй акт. Вадик спокоен. Он больше не чувствует никаких угрызений совести и не задает себе вопросов — на них все равно нет ответа. Растянувшийся Глеб, вцепившийся в подушку, подмявший ее под живот и томно приподнимающий бедра лишает воли. Ничего, кроме вожделения до стука в висках — ожидание было слишком долгим. Внизу живота стрельнуло, засосало под ложечкой с отголоском легкой тошноты, низкий отрывистый стон перетек в шипение. Глеб выдернул из-под живота подушку, выкинул ее на пол, вытянул руки и схватился за край дивана. Палец Вадика, обильно смазанный вазелином, скользнул внутрь глубже, разминая и потихоньку растягивая узенькую нетронутую дырочку под вздохи смущения и короткие шикания. Глеб старается не зажиматься, хотя ощущения пограничные: предвкушение удовольствия сменяет дискомфорт. Вадик проводит членом по пояснице Глеба и шлепает по ягодице, заявляя свои права на безоговорочное обладание братом. Он упирается головкой в скользкое от смазки отверстие, полностью контролируя ситуацию, но плавные движения даются с большим трудом. Он раскрывает брата постепенно, медленно, но Глеб заводит руку за спину и беспомощно хватает воздух. — Вадь! — Больно? — Нет, — врет Глеб, сожалея, что выкинул подушку, — ай, блин, нет, стой, стой! — Больно, больно тебе, подожди! — Вадик останавливается и гладит заскулившего маленького по коже, покрывшейся острыми мурашками. — Возможно, чересчур затянули… Толчок. Глеб съежился от жжения и резкой болезненной вспышки, которая угасла так же быстро, как появилась. «Можно и перетерпеть. Больно сначала, потом приятно… говорят.» — Не больно, — выстонал Глеб, принимая в себя брата. — Малы-ыш! «Нет девчонок слаще, уже и приятнее… » — Блять! Наконец-то! Одно из словечек, которых Глеб еще не употреблял в жизни, но так мечтал услышать от Вадика, мысленно занимаясь с ним любовью! Натужный стон, исполненный еще ломающимся подрагивающим голоском подстегивает Вадика к более активным фрикциям, и он падает на брата, сжимая его, сминая собой, подсовывая руки под грудь, придавливая до боли в ребрах. Внутри мальчика так горячо и нежно! Вадик раскачивает его и подчиняет себе, как тряпичную куклу, хватает за волосы и откидывает голову назад, упиваясь стоном недовольства; он вжимает его в диван, проводит ладонью по шее, добирается до влажного рта, погружает в него пальцы, оттягивает щеку и размазывает по ней мокрые следы; он входит весь и хлопает бедрами о бедра, ощупывая живот брата, памятуя о сексуальном опыте с многочисленными подружками. Глеб почти теряет сознание от удовольствия и непонятных околоболезненных ощущений, от странной наполненности и запредельного первого опыта. — Вадь-ка-а… Вадик касается самых чувствительных точек, то вгоняя член на всю длину, то почти вынимая его — это Глебу не нравится, но он придавлен к дивану и может только тихо проговаривать любимое имя. Схватив Глеба за бедра, Вадик взрывается первым. Он подхватывает, притягивает к себе мокрого от пота, обессилевшего раскрасневшегося мальчишку, помогает ему рукой, желая одновременного наслаждения. Выдох. Вадик вынимает член осторожно, стараясь не допустить болезненных ощущений, ложится поперек дивана и лениво поглаживает брата, боящегося шевельнутся. Глеб пытается удержать новое состояние изо всех сил и закрывает глаза от сладких взрывов внизу живота. — Курить? — спрашивает Вадик. Глебу лень вставать и одеваться. Он поднимает глаза и чуть заметно качает головой. Молчание. Вадик целует Глеба в щеку, находит в шкафу старенький банный халат, набрасывает его небрежно и открывает балконную дверь, обдав комнату почти морозным воздухом. — Вадька! Простудишься…