Никакой грусти

А ведь Вадик прекрасно помнит тот вечер. Теплую спинку Глеба под домашним костюмчиком, привезенным маминой подругой из Германии, и оранжевый грузовик, к которому постоянно приделывал колеса и привязывал веревочку. Глеб провел большим пальцем за ухом и попытался повиснуть на шее, но Вадик отклонился и завалился на бок. «Ты со мной не играешь!» — Ты чего? Ты… не хочешь меня? — искренне удивился Глеб. — Хочу услышать от тебя кое-что. Как вчера. Странное смущение охватило Глеба: всего пару часов часов назад он терзал себя в ванной, прокручивая на кончике языка «хочу тебя» снова и снова. — Ай… ах, как вчера-а… Я же пьяный был! — Пьяный, — подчеркивает Вадик и задирает голову, уворачиваясь от прикосновений, — осмелевший! Ты так повзрослел! — За эти каникулы особенно, — добавил Глеб, — ты хочешь, чтобы я просил? Он стреляет глазами, кокетливо поводит плечами, придвигается к Вадику и бессовестно предлагает себя. Губы братьев невыносимо близко. — Три слова, маленький, — Вадик прикладывает указательный к ямочке под носом. — Тогда я тоже хочу три слова, Вадя! Перетягивание каната. Глаза в глаза. Светло-голубые и карие. — Ты все еще сомневаешься? — вскипают карие. — Мы же братья! И так похожи! — хитро прищуриваются светло-голубые. «Вот щенок! Черт с тобой, вытерпеть невозможно!» — Я люблю тебя, маленький! — Четыре… — буквы перекатываются в долгожданный поцелуй, как бусины, дыхание, подслащенное искренним «я хочу тебя» цепляется за ворот и проникает под кожу. В игре, выдуманной Вадиком только что, нет победителей и проигравших. _______ Вадик целует ладони и пробует на язык узоры на подушечках. Эти пальцы сегодня вытягивали музыку из сердца, перелистывали страницы тетрадки в клетку, задумчиво крутили покусанный карандаш и даже чертили что-то на куске ватмана. Между этих пальцев теперь изредка дымится сигарета, но они еще не впитали запах табака. Эти пальцы то самозабвенно и по-хулигански дергают струны гитары, то сосредоточенно перебирают их, то мечтательно поглаживают в поисках вдохновения. Любимые пальцы. Любимый мальчик, постоянно требующий откровенных признаний и сомневающийся в силе ответных чувств. — Давай еще раз… так, — робко просит Глеб родным полушепотом, приподнимается на локтях и разводит ноги, подаваясь бедрами навстречу для подтверждения своих намерений. — Конечно. Только не спеши, маленький. Вадик трогает губами теплую ямку между ключиц, под нежное сопение целует шею с почти угасшими печатями, гладит между ног, с томлением отмечая, как твердеет под ладонью с каждым прикосновением. — Люблю те-бя… — И я! — восторженно реагирует Глеб, прячет нос в волосы брата и вдыхает родной запах уверенности, пота и страсти, проезжающийся по всем чувствам разом. Вадик другой. Он взрослый и сильный. Ему не жаль проиграть, напротив: ему хочется покориться, и от этой мысли Глебу становится жгуче обидно: наверняка он делит брата с кем-то еще! Но сейчас он здесь, требовать чего-то на будущее бессмысленно, а ревность порядком надоела. «Я хочу, чтобы всегда все было, как сейчас», — загадывает Глеб, твердо веря, что сбудется, ведь он больше не произнесет своего желания вслух. Вадик обнажает брата ниже пояса и умиляется сползшему с изящной щиколотки белому носку, выглядящему так по-детски мило, что он не выдерживает и поправляет его, мимоходом целуя ножки. Холодные! Он сжимает их в теплых руках и касается губами сведенных вместе коленок. — Тогда не понравилось, — с теплом припоминает Вадик. — Делай со мной, что захочешь, — голос Глеба мягкий, словно крадущийся в темноте, а буквы спотыкаются о невидимые препятствия. «Да-а? Ну смотри!» Глеб кричаще беззащитен в белой маечке и сползающих белых носочках, дьявольски нежен, ангельски порочен. Вадик очерчивает контур приоткрытых губ прохладной, тонко пахнущей мылом головкой, и проводит по горячему подрагивающему языку. Запустив руку в волосы и схватив брата за кудри, он откидывает голову назад, вынуждая Глеба выгнуться и открыть рот шире. Он ласкается о язык, все сильнее оттягивая волосы, но не позволяет себе большего, даже когда берет брата за шею и чувствует клокочущие удары под кожей. Он боится стиснуть пальцы крепче, причинить боль, и одновременно нестерпимо хочет этого. Два пальца ныряют за щеку, проезжаются по языку и практически упираются в глотку, провоцируя рефлекторное слюноотделение. Глеб непроизвольно выталкивает их, выгибается снова, разводит ноги и тянется к члену, но Вадик отшвыривает его руку и вводит смоченные слюной пальцы в узкую сжимающуюся дырочку, вздрогнув от звонкого отрывистого крика, наконец-то прозвучавшего в полный голос неожиданно для самого исполнителя. Вытащив пальцы, Вадик подставил ладонь: — Плюй. Плюй, не облизывай! Глеб послушно выполняет просьбу, в глубине души запаниковав на фоне ожидания боли, смущаясь собственного поведения, теряясь от коротких команд Вадика. Он неподдельно переживает, заметив отсутствие смазки, но не может пересилить себя и спросить обо всем напрямую. В фантазиях все так просто! — Ложись! — А как? — На спину, «как»! — рявкнул Вадик, раздраженный вспыхнувшей в неподходящий момент жалостью, вызванной наивным вопросом и подогреваемой блеском напуганных глаз. Тягучая слюна коснулась члена. Вадик с усилием разводит напряженные ноги брата, создавая для себя максимально удобные условия, упирается головкой в тугое отверстие ануса. — Не зажимайся! — Скажи, что любишь! — не выдержал накала Глеб. Решив миновать неприятный момент как можно скорее и утомившись тянуть резину, Вадик вошел в брата толчком. Глеб заныл, испытав уже знакомую, ни с чем не сравнимую боль, сегодня оказавшуюся нестерпимой. — Да блять! — несдержанно выстанывает Глеб сквозь зубы. — Говорю же, расслабься! Сейчас еще раз, не будет больно… — Скажи! — Люблю, люблю… ну что еще? Чуть изменив угол проникновения, Вадик двигается осторожно и плавно, боль слабеет и исчезает вовсе. Подминая Глеба под себя, он убирает волосы и шепчет в ухо «люблю» бессчетное количество раз, обнимает худое мальчишеское тело, стягивает майку на спине и впивается в заалевшие губы. Он опускает маленького пониже, заметив, что тот уперся головой в каретку, используя проявление заботы как прекрасную возможность вогнать член практически на всю длину. — Еще! Вадя-а, еще! — Глеб размазывает шепот по щекам брата, не понимая, чего же хочет «еще»: глубже, быстрее или чтобы член сильнее касался влажного от пота живота. Он умоляюще вторит свое невыносимое «по-жа-луй-ста» в такт и обхватывает Вадика ногами, коснувшись носочками бедер. Участившееся дыхание Вадика намекает на приближающийся финал, Глеб пытается уловить момент и почувствовать сперму внутри, но сконцентрироваться не получается: он вжат в диван и вздрагивает всем телом. Последние толчки выдавливают из него обрывки стонов — от низких с хрипотцой до визгливо взлетающих, граничащих с рыданиями. Уткнувшись носом в ключицу, Вадик трется о взмокшую майку и не спешит вынимать, эгоистично забирая себе все наслаждение без остатка. — Тебе хорошо? — с деланным удовлетворением спрашивает Глеб, предпринимая слабую попытку сбросить с себя отяжелевшего брата. Член мягко выскальзывает, Вадик переворачивается на спину и растягивается рядом с Глебом. — Садись на меня. Глеб усаживается сверху, незаметно коснувшись пальцем пульсирующего влажного отверстия из любопытства, и сжимает бедрами бедра Вадика, рассматривающего его по-кошачьи лениво. — Всегда будет больно? — вырывается вопрос, не дающий покоя. — Потом-то не больно, — отвечает Вадик, имеющий на этот счет исключительно теоретические познания и, откровенно говоря, не стремящийся подкрепить их практикой, — сделай себе приятно, маленький… — А? — Да подрочи, боже мой! Мне что, тебя опять напоить? — Я понял! Просто никогда не слышал в свой адрес! — оправдывается уязвленный Глеб. Ему еще придется привыкать к перманентной грубости Вадика, к цепким пальцам, оставляющим синяки, к его нежеланию говорить сразу после, тогда как Глеба просто распирают любовь и нежность, роятся накопившиеся вопросы, на которые нет и не может быть ответа больше ни у кого. — Давай, давай, — Вадик берет ладошку Глеба, плюет в ямку посередине, кладет ее на член, накрыв своей и направляя, — погнали! ______ — Материться ты не стесняешься, — заметил Вадик, стирая мутные капли, долетевшие до подбородка и наблюдая за восстанавливающим дыхание братом. — Что опять на тебя нашло? «Он не объяснит. И не поговоришь с ним без истерик! Непролазные дебри… Я всегда хотел его, хотел, чтобы он растворился во мне, принадлежал только мне! Глеб, милый, я не отпущу тебя ни на шаг. Не смогу.» — Вадька. Понимаю, я сам просил, но, как ты говоришь, не тот случай. Прости. Наверное, я просто слишком тебя люблю. Я не выдерживаю. «Мы оба слишком любим… Если тебе так плохо, я могу попытаться приложить все усилия и справиться с собой. Но будет ли легче? » — Может, нам… прекратить? Глеб вытаращил глаза: — Ты вообще слышишь меня?! Ты уедешь послезавтра, все и так прекратится! А я жить без тебя не могу! Он вскочил и начал собирать раскиданную по дивану одежду, откидывая подушки в поисках и путаясь, где чьё. — Оставь все, Глебушка, иди ко мне! Я уже обещал: будем разбираться в наших чувствах вместе! Я же не бросаю тебя! Не будь ребенком, мы не можем всю жизнь просидеть в обнимку! — А если я скажу, что можем? — выпалил Глеб, бросив ворох на пол, — потому что я так хочу! Да! Я хочу играть в твоей группе! Но это еще не скоро, поэтому я отдам тебе и стихи, и музыку — это все, что у меня пока есть! Если я не могу поехать с тобой, пусть они…