Никакой грусти

Прямо сейчас, в эту минуту северный ветер мотает по серому полотну стаю птиц. Прищурившись от белесости, Глеб следит за вынужденными птичьими перемещениями и видит руки, плавно передвигающиеся по клавишам. Он пытается услышать музыку, но полет мысли прерван: Вадик выходит на балкон, вытягивает из забытой на тумбочке пачки отсыревшую сигарету, мнет ее пальцами и кладет обратно, понимая, что не получится сделать ни одной затяжки. — Я схожу в киоск, — Вадик провел пальцем по щеке Глеба, и тот потерся щекой о палец в ответ, — пойдешь со мной? Уже не шуршат под ногами впитавшие изморось и первую талую влагу листья. Глеб совсем пропустил осень, потерялся во времени, растворившись в бесконечном своем ожидании и любви, временами кажущейся безответной. Здесь нет никого. Только редкие тяжелые капли, срывающиеся с деревьев, потрескивание крыльев взлетающих птиц и хруст веток под волглым красно-коричневым ковром. Глеб пожалел, что наскоро нацепил старенькие кеды — у него мерзнут ноги, но он не признается. Вадик протягивает ему только что купленную пачку, но Глеб отказывается и вдыхает свежий воздух, вальяжно привалившись к дереву. Не желая терять ни секунды драгоценного времени, Вадик оттягивает нижнюю губу Глеба большим пальцем и тонкой струйкой выдыхает дым в приоткрытый рот. Глеб вдыхает его, блаженно прикрыв глаза и справляясь с начинающейся крупной дрожью. Откуда берутся эти желания, перетекающие в действия? Странные отношения с младшим братом диктуют свои правила проявлений нежности и грубости, конструирующиеся в реальном времени и существующие только для двоих. — У тебя два состояния в последнее время, — говорит вдруг Вадик, по-хозяйски лихо поцеловав Глеба в щеку, тем самым усмирив дрожь в его теле, — или задумчивый, или истеричный. — Я не хочу обо мне… Вадька, а ты любил кого-нибудь? — Только маму и родину, — засмеялся Вадик, — ты это хочешь услышать? — Отнюдь, — не оценил юмора Глеб. — Тебя. Но это, вроде, не обсуждается. А, музыку еще. Это, пожалуй, моя самая большая любовь. Потому что первая. Глеб возмущенно тряхнул кудрями. Вадик явно увиливает от ответа! — Помнишь, в прошлом году? Ты танцевал с девушкой. Ты любил ее? За истекший год Вадик перетанцевал с добрым десятком самых разных девушек, но пусть это останется тайной, тем более, ответ на вопрос сгорающего от ревности Глеба очевиден. — Я ее даже не помню. Глеб вздохнул, собираясь с мыслями. Стоит ли озвучивать то, что не дает ему покоя? — А я помню. Я смотрел на нее и думал… нет, я хотел… чтобы ты — со мной. Только со мной. Порыв ветра взметнул волосы братьев и одинаково растрепал их, уложив на свой лад. Маскируясь под шум дождя, зашуршали над головой птицы, заслонили небо, грай разрушил тишину. Дымящийся окурок упал в сырую листву. Вадик прижал Глеба к стволу и нежно подул на длинные ресницы: — А ты не помнишь, что было потом? __________ Глеб честно вчитывался в название темы, слушая сосредоточенное сопение Вадика за спиной, и все сильнее злился на себя и на все вокруг, включая потекшую авторучку, перемазавшую его чернилами. — «Виды простейших тригонометрических уравнений». Нет, вы поняли? Простейших! — язвительно пробурчал Глеб и заштриховал в тетради пару клеточек. Вадик, окончательно разочаровавшийся в своих педагогических способностях, аккуратно снял с уставших глаз брата очки, положил их под настольную лампу и коснулся носом следа на переносице. — Я могу сделать за тебя задание. Но спросят ведь не меня. Что я тебе объясняю, ты же не первоклашка! Глеб отстранил Вадика, всем видом показывая, как утомился от его назойливости, шумно захлопнул ненавистный учебник и попытался нарисовать что-то на сером переплете. — Не порть книгу! — Разве это — книга? — Глеб потряс учебником и швырнул его на манер «летающей тарелки». Учебник перелетел через письменный стол и шлепнулся на подоконник. — Ты даже не пытаешься вникнуть! — Начало-ось, блять! — Так. Если я еще раз услышу мат из твоих уст вне… — Вадик осекся, осознавая всю абсурдную прелесть воспитательного момента, — постели… Блять! — Что, Макаренко, сдулся? — рассмеялся Глеб, искренне радуясь Вадькиному провалу. Вадик хлопнул ладонью по столу: — Все, Глеб, отставить смехуечки! Я маме обещал! Что там у тебя, тригонометрические уравнения? — Простейшие! — театрально щелкнул пальцами в воздухе Глеб. — Значит, начинаем с самого начала. Он кивает и слушает брата, вещающего про синусы и косинусы, следит за пальцем, обрисовывающим окружность. Не найдя ручку на столе, Вадик берет ее у Глеба, коснувшись руки. Дыхание шпарит по шее и заползает под рубашку. — Синусом угла альфа мы назовем отношение противоположного катета… Глеб грызет дужку очков и проговаривает про себя последние сказанные братом слова, но жилка на виске пульсирует и не дает сконцентрироваться. «Вне постели. Постели…» -… к гипотенузе. Ты слушаешь? Глебу безумно жаль времени, отведенного на выполнение дурацких заданий, но Вадик рядом, и как бы он не выделывался и не кривлялся, показывая свое пренебрежение к точным наукам, а все же счастье перевешивало и разливало в груди пьянящее тепло. — Давай, давай, — обожгло шею в очередной раз. Глеб заерзал на стуле и практически съехал под стол, упершись ногами в стену, не отрывая взгляда от нарисованного для наглядности графика. — Повтори в последний раз, — смягчается Вадик, и Глеб прижимает ладони к пылающим щекам, перепачкав левую фиолетовым. Кажется, пора прекратить пытку. — Совсем устал, маленький? Абсолютно по-братски Вадик мнет холку Глеба и легонько трясет его за плечи, слюнявит палец и оттирает чернила с щеки. — Блин, Вадька, так всегда было, — Глеб подтянулся, выполз из-под стола и зевнул, — ты меня учил, а я не мог ни во что въехать. Не помнишь, что ли? Дышишь в затылок, а я сижу, дурак дураком! Вадик погасил настольную лампу и чисто механически сложил в стопочку Глебовы учебники и тетради: учеба в институте приучила содержать рабочее место в порядке. Положив ногу на ногу, Глеб попытался оттереть с ребра ладони остатки чернил. — Не всегда, — припомнил Вадик, — ноты сразу схватил. — Значит, голодным не останусь, — подытожил Глеб и напоследок ширкнул ладонью о джинсы. — Глеб, а ты ребенком тоже что-то чувствовал? — спросил Вадик, не без тревожности ощутив тяжесть внизу живота. — Наверное. Только я не понимал, что со мной. Глеб уловил едва заметную перемену в поведении Вадика и мгновенно считал настрой, лишь бросив взгляд измученных глаз на красноречиво влетевшие брови. Уголок его губ взлетел вместе с ними. — Вадька… я ведь твой маленький, — Глеб расстегивает джинсы и располагается на стуле, расставив ноги, — объясняй мне. Я быстро учусь… Вадик присаживается на край шаткого письменного стола. Снова щелкает выключатель настольной лампы и задергивается тюль — идеальная интимная атмосфера создана. — … но только тому, — продолжает мурлыкать Глеб, отодвигая стул чуть дальше, — что мне интересно… Он стягивает джинсы вместе с бельем и с вызовом смотрит в заблестевшие, кажущиеся почти черными глаза, достает язык, колеблется, но не облизывает ладонь, и это — единственное нерешительное действие. Вадик неотрывно смотрит на вздрагивающий напряженный живот, следит за рукой Глеба, скользящей почти до яичек. Он умело меняет скорость и силу так, как если бы проделывал все это один — раскрепощенно, поскрипывая стулом далеко не в первый раз. Глеб знает все. Достаточно изучив свое тело, он с наслаждением демонстрирует навыки Вадику, смакуя каждое движение, не торопясь кончить. Да, он хочет этого, он может себе позволить, но с кайфом балансирует на грани, ни в коем случае не наращивая темп, доводя себя практически до экстаза и прекращая ласку вовсе. Влажные губы вытягиваются, словно выманивая поцелуй, и тут же приоткрываются. Он закусывает нижнюю, зажмуривается изо всех сил на мгновение и распахивает глаза, взмахивая длиннющими ресницами специально для Вадика, гримасничая и облизываясь, щедро раскрашивая свое и без того искрящееся представление придуманными на ходу и продуманными в одиночестве деталями. Становится нестерпимо жарко. Глеб дергает себя за ворот, выдрав с мясом несколько слабо пришитых пуговиц и, вцепившись в рукав, с треском стаскивает с плеча рубашку, не отвлекаясь от основного занятия. «Малыш! Сколько нерастраченной энергии… А мы все с алгеброй никак не разберемся», — отмахивается Вадик от неуместных мыслей, массируя между ног и наблюдая за поблескивающими зубками Глеба, рассматривая розовые мазки румянца, подсветившие скулы и наградившие маленького ангельской невинностью. Глеб проводит по члену вверх и вниз, с усилием проезжаясь по головке большим пальцем. Он на секунду смущается. Взгляд Вадика нестерпимый — звенящий, колкий и пылающий одновременно, точно застывший на морозе вишневый сок! Пересилив себя, Глеб возобновляет ласку, легонько поддерживая возбуждение большим и указательным. — Давай, Вадька, — прерывистый шепот слетает с искусанных губ, — сделай себе приятно! — Видимо, это тебе интересно… Вцепившись в волосы, Вадик привычно откидывает голову Глеба и врывается языком в рот — быстро, грубо, ненасытно, окончательно и бесповоротно заявляя свои права и показывая, кто здесь старший. Он тянет его за перекошенную рубашку, призывая занять более удобное положение, но Глеб кивает на стол. Да, Вадик старший. Но будет так, как хочет Глеб, и никак иначе! Сбросив только что сложенные учебники и тетрадки на пол, опрокинув локтем стакан с ручками и карандашами, Вадик садится на стол спиной к окну. Ему хочется притянуть брата к своему животу, снова оказаться в плену горячего рта, наполненного вязкой слюной, но младший кладет его на лопатки, развратно скалясь, по-детски хлопая глазками и подставляя сложенную лодочкой ладонь: — Плюй, — Глеб копирует брата, как может, разве что интонация не совпадает. — Да не так, — Вадик разворачивает ладонь так, как ему удобно и выполняет просьбу, оставляя на губах блестящую паутинку. Какая, в принципе, разница, как, но Вадик в очередной раз включает старшего опытного брата и не упускает возможности коснуться крепких любимых пальцев. Глеб медленно проводит одной рукой по стволу, а другой ласкает головку, повторяя за Вадиком и теряя остатки контроля над собой. Движения старшего грубее и резче, вырывающиеся стоны истеричнее и пронзительнее. Глебу все сложнее не думать о нем внутри, и это становится последней каплей: жадно лизнув воздух, он выгибается, откинувшись на спинку стула, и кончает на истерзанную рубашку, перемежая поскуливания полупротяжным, фривольным, по-мальчишески бесстыжим «а-ау». — Сладкий, — шепчет Вадик и покидает покорившуюся страсти новую поверхность. Предвосхищая вечные вопросы Глеба о любви, понимая всю значимость таких простых, но бесконечно важных слов, Вадик прерывисто вышептывает «люблю», взяв брата за подбородок. Он целует его в воспаленные губы и наконец-то исполняет желание обоих: раскрыв головкой лепестки губ, проникает в ротик, но не глубоко; плавно скользит по языку и запрокидывает голову, прокручивая свежие впечатления: скрип стула, пацанячье «ау», брызнувшие в разные стороны пуговицы… Вцепившись в горячее плечо Глеба, Вадик кончает бурно и кинематографично, как в своих фантазиях, регулярно подогреваемых просмотром добирающихся до советских студентов шедевров немецкой киноиндустрии и пару раз претворенных в жизнь с представительницами противоположного пола, отличающимися не слишком тяжелым поведением. Глеб оттягивает рукав, приготовившись оттереть сперму с лица, но Вадик сам убирает стекающие мутные капельки с уголков рта, стирает их со щек, целует брата снова, но уже по-другому: осторожнее, вытянув губы и касаясь их тыльной стороной ладони после поцелуев. — Да не трать ты время, — лениво выплевывает Вадик, наблюдая за засуетившимся в поисках одежды Глебом, — пойдем на диван… ________ Вадик растянулся перед телевизором и пытается вникнуть в ситуацию в стране и мире, а Глеб выводит на его груди послания, по-котеночьи нежно трогает соски, вспотев, откидывает одеяло и накрывается вновь, едва почувствовав озноб. Он робко кладет на Вадика ногу, обнимает со вздохом и делает вид, что пытается уснуть, но в тот же момент Вадик гладит его по голове или касается пальцем вздернутого кончика носа. — Я, конечно, не рассчитывал, что ты врубишься в свою алгебру, — говорит вдруг Вадик, отвлекшись от новостей. Скорее всего, он тоже слушал их без внимания, полностью погрузившись в себя. — За десять лет можно было понять, — пальчик Глеба возобновляет путешествие по груди, животу, останавливается возле пупка, вычерчивает график и окружность. — Да я не к тому… мама очень переживает. И, кстати, завтра она приедет. — Угу, — тянет Глеб, скрывая разочарование и чуть ли не глотая слезы, — а ты уедешь. — Послезавтра. Но, в общем, да, завтра уже… нельзя. Подготовь мне свои тексты, пожалуйста, хорошо? Чего молчишь? Вадик не заметил, как Глеб кивнул, тихонько всхлипнув. — И мелодию. Ту самую. Не передумал отдать? Молчание. Вадик толкнул притихшего Глеба в плечо: — Эй, где ты там? Передумал? Плачешь, что ли, опять? Не будь девчонкой, что за поведение? Я уже не могу, Глеб! В моей постели регулярно кто-то плачет! Это выматывает и роняет самооценку. Слышишь? Самойлов! — Р-роняет? Мне кажется, наоборот! А вообще, я не сомневался, Самойлов, твоя постель редко пустует, — Глеб выдернул руку из-под подушки, до боли в спине проехался по жесткому ворсу ковра на стене и уселся на диване, скрестив ноги. — Господи, Глебушка, да я не то имел в виду! Прости, родной, но я же не железный, — Вадик продолжал усугублять ситуацию, но Глеб, на удивление, все еще не закатил истерики, — ты даже представить себе не можешь, какой ты! Никто ни в какое сравнение! Ты один такой, ты мой, понимаешь? Мой с рождения! Бывают, конечно, какие-то связи, но… Глеб лягнул Вадика ногой под одеялом: — Перестань, Вадька. Я все понимаю. Просто так хочется знать, что я не один, что меня любят, и мои чувства не просто так пронзают космос. Закинув руки за голову, Вадик с упоением слушал философствующего на ночь глядя брата, впитывая каждое слово. — А секс… Секс — это единственная возможность стать одним целым. Ты думаешь, почему я до сих пор ни с кем, кроме тебя? Не было их, что ли? «Ты вырастешь, маленький. И твое отношение к сексу однозначно изменится…» — Не могло не быть. Слушай, а твое заветное желание? Не изменилось? Глеб удивленно вскинул бровь: — Ты помнишь? Оно, наверное, глупое. Детское. Все меняется. «Я просто хочу всегда быть с тобой!»