Никакой грусти

«Серое небо, серая грязь, Серых предметов взаимосвязь…» Облако ползет, как дым, и делит собою небо. За голыми деревьями Глебу видно только пепельную его часть. «Я вижу кругом только серую грязь…» Обрывки песен возникают из ниоткуда, исчезают в никуда и перетекают в сгенерированные только что. Глеб даже пытается дотянуться до блокнота на табурете, поймать вертлявую ручку и записать отдельные слова, но они крутятся хаотично, повторяются и превращаются в бессмыслицу. На Глеба наваливается черно-белая тяжесть, некое подобие сна, наполненное гротескными персонажами, вплетенными в окружающую действительность. Свистящее дыхание внезапно выдергивает его из этого состояния. Глеб пытается занять более удобное положение, кашляет, возится на липкой простыне. Получив временное облегчение, закрывает глаза и вновь погружается в вязкую дрему, сквозь которую слышит мамин голос. Разговор по телефону длится вечность. Хочется, чтобы нервное бормотание поскорее прекратилось. _____ — Если захочешь поговорить — милости прошу в любое время. Саша выпил газировки у автомата рядом с аудиторией, ополоснул стакан и выжидательно посмотрел на Вадика. Да можно прямо сейчас. Раз внутренний непокой уже очевиден, тянуть нет никакого смысла. — Хрен знает, Сань. Посоветоваться хочу, что ли… Да нет, не то. Душа не на месте, как говорится. Легкое чувство тревоги сначала перышком щекотало сердце старшего, потом стало настойчиво проводить пунктирные линии остро заточенным карандашом. — Вижу. По поводу? Кто чудит на этот раз? — Саша в курсе некоторых подробностей личной жизни Вадика, но, разумеется, не всех. «Оба», — ехидно подсказал внутренний голос. Вадик хмыкнул и толкнул дверь в аудиторию носком ботинка. — За Глеба переживаю, — сухо начал он. — Неужели хулиганит-дебоширит? — Саша скрестил руки на груди. Несмотря на чуть насмешливый тон, взгляд его был серьезным и участливым. — Наоборот. Хороший, хоть к болячке прикладывай! Я о его будущем. Он с гитарой не расстается, песни пишет. Прекрасные песни, Саш. Не по возрасту. — Я знаю. — Вот. Помнишь, тогда подтрунивали над ним, мол, расти быстрее, в группу тебя возьмем? Думаю, нужно и правда попробовать. Периодически Вадик строил радужные планы не хуже Глеба, но никогда не озвучивал своих мыслей, предпочитая не швырять слов на ветер. Видимо, время пришло. Слова выпутываются, как птицы из силков, по мере освобождения сбиваются в стаи, но почему, почему все это царапает горло неправдоподобностью? — Погоди, он же в следующем году школу заканчивает? — Саша озабоченно потер подбородок, — Не путаю? Сложный период. Поступление, адаптация. — Я понимаю. Привыкнет, будет совмещать. Как мы, — подчеркнул Вадик, в глубине души горько осознавая, что Глеб никогда не выдюжит подобного ритма жизни. — Не попробуешь — не узнаешь. Так? — Тонко тут, — уклончиво ответил Саша. — я не сказал бы, что у всех это хорошо получается… Слушай, а сам-то Глеб что думает? — Спит и видит свалить в Свердловск! — Вадик расплылся в теплой улыбке, как будто Глеб сейчас находился у него под крылом. — Но планы грандиозные. Саша одобрительно кивнул: — Амбиции — это хорошо! Есть, в кого, кстати. Но ты его иногда спускай с небес на землю. Так сказать, для пользы общего дела. «Спуститься с небес на землю для моего драгоценного братца — значит прекратить существование», — подумал Вадик, прекрасно понимая, что Саша имеет в виду — за плечами не один напряженный разговор с Глебом. И что-то подсказывает: дальше будет еще сложнее. — Ему однозначно нужно помочь реализоваться. Мне совесть не позволит, Саш, этого не сделать. Есть, конечно, жалкие потуги: безымянная школьная группа, херня, короче. Понятно, что большее пока недоступно, но и в дальнейшем ему без меня точно не справиться! — последняя фраза прозвучала уверенно и твердо. В дружеских разговорах по душам обычно жесткий и прямолинейный Вадик разрешал себе быть предельно искренним и настоящим. Саша, в свою очередь, внимательно и терпеливо слушал, никогда не перебивал и не делал поспешных выводов, раскладывая информацию по полочкам. — В его таланте я не сомневаюсь, так же как и в том, что ты уже все решил, — поигрывая ключом, Саша зашел в аудиторию и сел на стул верхом. — Что могу сказать? Зови на репетицию, пусть своими глазами увидит, с чем собирается иметь дело. Глеб — натура впечатлительная, вдруг его отпугнет, к примеру, техническая сторона вопроса. Это, конечно, маловероятно, но все же. И для тебя картина прояснится. «Обещал забрать меня в сентябре — и не забрал…» — Я уже звал сдуру. Потом подумал, что он морально еще не готов. Пришлось сослаться на непредвиденные обстоятельства. — Ясно, теперь чувствуешь себя виноватым. Вадик, не торопи события, — голос Саши звучит тихо и умиротворяюще, слова перекатываются, как галька, омываемая волной. — Переживания — в копилочку, а сейчас… ну, не знаю, звякни лишний раз домой, чтобы не нервничать. Если причина твоего раздрая только в этом. И он махнул рукой в сторону пыльного телефона, который однажды уже помог перебросить веревочный мост между Свердловском и Асбестом. Вадик присел на краешек стола, так же, как тем далеким февральским вечером, и даже ветер стукнул в окно так же гулко. Вот он, персональный проводник, волею судеб находящийся здесь, хранитель каждого слова, произнесенного сонным ломающимся баском, каждого вздоха, соскользнувшего с влажных губ. Но вместо любимого рокота в трубке взволнованно зазвенел мамин голос. — Да, слушаю! Слава Богу, сынок! Я тебе звонила час назад! Острый карандаш превратился в лезвие опасной бритвы. — Мам, что случилось? — Глеб с пневмонией в больнице. В Свердловске. Мама принялась сбивчиво рассказывать о временном отсутствии рентгеновского аппарата в Асбесте, переполненных палатах, перспективе лежать в коридоре на сквозняке, своих чуть ли не круглосуточных дежурствах и высокой квалификации свердловских врачей. Как ни странно, тревога в сердце Вадика начала угасать, словно нарыв наконец-то прорвался. Глеб здесь, в городе, и он так плохо переносит больницы! — …и я сама его привезла. Мне тетка уже отзвонилась, вечером была у него. И ты забеги, Вадюш. Записывай… Вадик записал информацию на старом настольном календаре, лежащем рядом с телефоном, оторвал уголок, спрятал его в карман рубашки и перевел по-детски растерянный взгляд на Сашу. — Глебка в больнице. — Я понял. Моя помощь нужна? Вадик пожал плечами: — Завтра к нему поеду с утра. Пойдем. Уже поздно. Опять вахтерша выскажется… — Книжек ему захвати! — напомнил Саша, протягивая Вадику ключ. ________ Пока не погасла гудящая под потолком лампа, Глеб что-то рисовал в блокноте, поджав колени. На тумбочке одиноко лежало оставшееся от полдника сморщенное яблоко и стояла чашка со сливами, источающая тепло и уют родного дома. Глеб старался не смотреть на нее, чтобы не дать тоске разгуляться. Хотелось в туалет. Для этого нужно идти по длинному темному коридору на тусклый свет желтой лампочки. Глеб терпел до последнего, мучаясь от паники, противно расправляющей крылья в груди. Наконец, он шевельнулся. Одеяло в коричневую клетку, небрежно брошенное поверх простыни, кольнуло колени, словно еж. Терпение лопнуло. Не вслушиваясь в шорох своих шагов и похрапывание, доносящееся из соседних палат, Глеб шел по бесконечному коридору. Он вспомнил, как лежал в больнице в десятилетнем возрасте, ощутил тоску по маме и перекатил во рту отчетливый вкус больничного киселя. Перед глазами возник нарисованный на стене Айболит — герой тревожных детских снов. Пожалуй, сейчас Глеб даже обрадовался бы ему, как старому знакомому — все лучше, чем стены, до середины выкрашенные светло-зеленой краской и облупившейся кое-где штукатуркой. Управившись с делами, Глеб с отвращением сунул кончики пальцев под струю прохладной воды, вытер руки о штаны, толкнул дверь, задевающую мраморный пол с оглушительным звуком, похожим на рев животного, обернулся и вздрогнул: отражаясь в чернильном прямоугольнике окна, коридор превращался в мрачный лабиринт. Кровать, залитая бледным лунным светом, хрустнула панцирной сеткой. Глеб провалился в нее, как в гамак, и поправил неудобную плоскую подушку. Из компактного радиоприемника, стоящего на соседней тумбочке, вдруг тихо заиграла известная джазовая вещь Take Five, но даже расслабленная, ассоциирующаяся с приятным путешествием композиция в этих стенах звучала жутко и инородно, отзываясь болью и напоминанием, что где-то далеко все хорошо… Глеб вздохнул, приподнялся и посмотрел в окно, как в иллюминатор. Видно кусочек ночного неба: три звезды, нанизанные на невидимую ниточку и гало, тщетно пытающееся согреть озябшую луну. Радиоприемник поблескивал тоненькой металлической пластинкой со стертым названием. «На «Маяке» легкая музыка.» «А где-то здесь Вадик… Интересно, мама сказала ему про меня?» ________ — Привет! Вадик потрепал по щеке задремавшего под системой Глеба, и тот с трудом поднял отяжелевшие веки. Больничный режим часто заставляет путать день с ночью. — Вадька! — младший расплылся в сонной счастливой улыбке. — Как ты, родной? — Спасибо, хуево! — коротко отрапортовал Глеб и, поймав удивленный взгляд старшего, нахально добавил: — Чего? Я же в постели! Забежала медсестра. Покосившись на посетителя, вытащила иглу из вены, отодвинула штатив в угол и покинула палату. Согнув руку в локте, Глеб сел на кровати, уперся спиной в железную каретку и уставился на брата. В белом халате, небрежно накинутом на плечи, он выглядел странно и притягательно. Вадик достал из сумки пачку зефира в шоколаде, фрукты и «Мастера и Маргариту» в кроваво-красном переплете. Без всяких просьб опустил кипятильник в чашку, достал складной нож, аккуратно надрезал гранат и с треском разломил его на четыре части. На халат и простыню брызнул рубиновый сок, тарелка с тугими переливающимися зернами легла на Глебкины колени. — Вадьк, открой тумбочку! — Глеб наморщил нос от терпкости и влез языком в зуб, чтобы избавиться от косточки. — Что достать? — Просто открой — увидишь. На верхней полочке лежит блокнот и угадывается точно такой же кроваво-красный переплет. — Вот блин. Я не знал! — раздосадованно бормочет Вадик, — спросил у товарища в общаге… — Да ладно, я уже читал. Сам схватил первую попавшуюся — не до того… Будешь? — Глеб кивнул на тарелку. — Тебе принесли. Выздоравливай. Сильно плохо было? — Ну да, — Глеб выковырял надоевшую косточку ногтем, — было бы лучше, я бы отстоял право на лечение амбулатор-рно. Тонкий аромат мандаринов, горящих на тумбочке яркими пятнами, усиливается и все настойчивее напоминает о приближающихся праздниках. Вадик погружает в кипяток сверкающее ситечко, вскользь касается Глебкиной руки. «Что-то похожее на счастье. Если он будет приходить каждый день…» — Вадьк, почеши мне спину, пожалуйста! — попросил Глеб, облизал сладкие от сока пальцы, повернулся и нетерпеливо свел лопатки. Кровать пружинит, раскачивая его, как на волнах. — Симулянт! — едва слышно шепнул Вадик, поглядывая на дверь — в коридоре что-то грохочет, поглощая громкие голоса. Сквозь футболку просвечивают темные круги. Вадик проводит по мягкому хлопку вверх и вниз, уверенные движения пальцев ни на что не намекают. — Мама успела полечить, — смущенно объяснил Глеб, — эта фигня теперь чешется. «Черт знает что!..» Легкий шлепок по шее — хватит. Глеб поправляет футболку и укладывается снова, минуя колючее одеяло. — Будут какие-то пожелания? — спросил Вадик и потянулся к книжке, лежащей на тумбочке, чуть привалившись на кровать. Дыхание сбилось, вызывая надсадный кашель. — Сходу не скажу, — сдавленно ответил Глеб и вытер слезы, вызванные приступом, — журнальчик можешь какой-нибудь притащить. О чем говорить в окружении посторонних глаз и ушей? Есть масса тем, но даже самые отстраненные и невинные страшатся казенных стен. Вадик заботливо расправляет одеяло, отгибает край простыни, оказавшись недопустимо близко. Сердце по-кроличьи стучит, Глеб заливается краской до ушей и дышит растертым носом настолько горячо, что чувствует, как он саднит. Засунув руки под поясницу, чтобы не позволить себе лишнего, он изучает любимого как в первый раз — от густых взъерошенных волос до капризного изгиба губ. Боясь рухнуть от выстрела карих глаз, он томно отводит взгляд, при этом радужка на мгновение убегает под веко — милая особенность с оттенком меланхоличного блядства. «Поцелуй меня. Поцелуй, пока мы одни. Сделай вид, что проверяешь температуру!» Но старший смотрит на маленького, будто сквозь стекло. — Самойлов! Братья вздрогнули. Вадик обернулся, Глеб встревоженно вытянул шею. В палату заглянула та же медсестра. — Завтра с утра сдадите кровь. Натощак! Вадик скомкал халат, быстро оделся в гардеробе, выскочил на скользкое крыльцо и закурил на ходу. Отойдя на пару шагов, он посмотрел наверх, вычислил окна палаты, но, видимо, Глеб решил его не провожать.