Никакой грусти

… Уютно расположившись под бра, Вадик читал книжку. Глеб видел лишь темную макушку над письменным столом, прислушивался к шелесту страниц, отсчитывая их вместе с братом и делал вид, что спит, неровно посапывая. Наконец, Вадик отложил книгу и погасил свет. — Спокойной ночи! — не выдержал Глеб. — Я-то думал, ты спишь… Спокойной ночи! — ответил Вадик сквозь зевок. По потолку пробежался блик. Глебу представилась машина, несущаяся по пустой дороге и одинокий грустный водитель, спешащий в тепло родного дома. Тоску захотелось чем-то заесть или просто поболтать на сон грядущий — иногда братья сочиняли сказки, накидывая по предложению, смеялись над только что придуманной околесицей и будили родителей. Теперь Вадик взрослый. Ему не до сказок. — Вадя, полежи со мной! — позвал Глеб несмело. Начинается! Блик прополз по потолку в другую сторону, медленнее, раздался скрип тормозов и вновь воцарилась тишина. — Ладно. — проворчал Вадик и присел на краешек Глебкиной кровати. — Ума не приложу, чего ты боишься? — Я не боюсь, — Глеб подвинулся к стенке, уступая брату нагретое местечко, — мне просто бывает неспокойно. Не знаю, как объяснить. А с тобой спокойно. Вадик лег рядом, стараясь не касаться брата. — Мы ведь все равно в одной комнате. Я с тобой, — ласково произнес Вадик, накрылся кусочком одеяла и невольно вдохнул вырвавшееся из-под него тепло. Глеб завозился, прогнулся, чуть тронув Вадика, перевернулся на другой бок, но нашел эту позу неудобной и вытащил немеющую руку из-под подушки, улегшись на живот. Наверное, и правда пора прекращать звать брата под одеяло — вдвоем слишком тесно. И странно. И про спокойствие он соврал. — Вот веретено! Засыпай, раз позвал… Глеб снова затолкал руку под подушку. Маленькие пальчики встретились там с теплыми большими пальцами, ровное дыхание пощекотало ухо. Вадик кашлянул от смущения и убрал правую руку за спину, практически свесившись с края кровати. Через пару минут Глеб притих. В жизни Вадика сложный и прекрасный период. Любое прикосновение вызывает шквал эмоций, и даже музыка в наушниках порой ласкает перепонки настолько двусмысленно, что сердце восторженно стучит у горла. — Уснул, что ли, — обратился к тишине Вадик и легонько толкнул младшего в бок. Попросить Вадика принести воды? Спросить что-нибудь? Дыхание никак не могло вырваться из груди, захотелось реветь. Подождав еще минутку, Вадик покинул Глебкино ложе, аккуратно и бесшумно прилег на свою кровать, но сон сняло как рукой. Под белеющим в темноте одеялом возобновилась возня и, кажется, тонкие всхлипывания: Глеб изо всех сил обнял подушку, буквально влез в нее, зарылся и спрятался от себя самого; обнял с такой силой, что свело челюсти, прижал колени к груди и окончательно смял простыню. Новое чувство придавило его, распластало мятежной пугающей тяжестью. Что-то внутри перевернулось, под ложечкой засосало, как от голода, собственное дыхание казалось чересчур шумным и словно чужим… …Страх растворился, тяжесть отпустила, оставив удивительное приятное послевкусие. Вылезшее из замученной подушки перо царапнуло щеку, приводя оглушенного Глеба в чувство. Город утонул в сказочной предрассветной дымке. Тонкая грань безвременья скоро будет стерта птичьим гомоном и звуками дворницкой метлы. Впереди новый чудесный день — его десятый день рождения. … Глеб перевернул подушку в сотый раз. На новом месте всегда плохо спалось, да и предвкушение завтрашнего дня не давало покоя. Это не просто маленькая возможность прикоснуться к жизни Вадика хоть немного, подсмотреть одним глазком, это — настоящий шанс! Вадику важно присутствие Глеба, как автора, он даже смог отыскать нужные слова, чтобы убедить маму в конце концов! Дорогого стоит! Снова и снова Глеб прокручивал свою мерцающую мелодию, раскладывал на партии, с нежностью и тревогой вглядывался в очертания раскладушки, на которой спал Вадик, заботливо предоставивший младшему более удобный вариант. Опасаясь эмоциональной перегрузки, Глеб встал с кровати и опустился на колени перед спящим братом. — Вадька-а-а! — зовуще взлетело в тишине. — Вадьк, я хочу к тебе! Глеб запустил руку под колючее одеяло, напоминающее больничное, неловко погладил под животом и дотронулся до утомленной, но не пресытившейся плоти. Вадик не отреагировал. Глеб задышал в самое ухо чаще и громче, но не от возбуждения, а намереваясь растолкать Вадика, и это ему практически удалось: тот убрал настойчивую руку младшего от своих трусов и прижал ее к груди. Помешкав, Глеб поцеловал брата в щеку, добрался до губ и легонько втянул нижнюю, распаляя сам себя до тихих стонов. Вадик безвольно ответил на поцелуй сквозь сон, выпустил ладонь и тут же был вознагражден щедрой порцией новых прикосновений. — Глеб, только что из-под меня выполз… — Я хочу к тебе, — невинно повторил Глеб, — как тогда, когда мы спали вместе. В первый раз. А еще, помнишь, в детстве? Вадик промолчал, теряя остатки сна и мысленно путешествуя вместе с надавливающими движениями неугомонных пальцев, которые, стянув белье, путались в жестких волосках, как бы случайно скользили по напрягшимся яичкам и ниже. Глеб позволял себе гораздо больше допустимого, изучая Вадика и вгоняя в странное смущение, к которому старший не привык и не собирался. — Приятно? — вполголоса спросил Глеб и уперся коленом в металлический каркас раскладушки, пытаясь получить абсолютный доступ к неизведанному и запретному, а по факту приобрел неиллюзорный шанс свалить на себя всю шаткую конструкцию. — Не знаю, что там у тебя было в детстве — тогда ты особо не делился… Ты не должен этого делать! — Мне всегда хотелось любви и тепла, — лукаво вышептал Глеб, жмурясь от выстрелов в паху и превращаясь в десятилетнего мальчика, впервые испытавшего терпкое чувство концентрированного стыда от первого опыта самопознания на почве влечения к старшему брату, — твоего тепла-а… — Не пугай меня, мелкий! Подстегиваемый страхом и любопытством, Глеб обвел кончиком пальца тугое колечко — трепетно, нежно, вжимая голову в плечи от мурашек, пробежавшихся от затылка до копчика. — Бля! — Вадик дернул заигравшегося мальчишку за руку до хруста и притянул его к себе рывком. — Сейчас опять выхватишь! Очевидно доминирующий до этого момента Глеб даже не понял, как оказался под тяжестью разгоряченного тела. — Я просто ласки хотел, — выдавил он, безрезультатно пытаясь балансировать на раскладушке, понимая, что от него в данной ситуации не зависит ровным счетом ничего. Сердце екнуло, как на аттракционах, а под спиной начала подгибаться ножка. — Не надо! Вадик! Слезь! — Ласки он хотел! Раздраконил, а теперь ласки ему подавай! Властным движением Вадик сдернул с Глеба плавки до середины бедер, впечатался в живот до хриплого вскрикивания и зажал ладонью рот, что стало последней каплей — предательски лязгнув, ножка подогнулась окончательно, раскладушка завалилась вперед подобно лошади, склонившейся к водопою, и под неумолимым действием гравитации братья сверзились вниз. Вадик чудом успел вытянуть руку, зацепив подушку, тем самым смягчив удар Глебкиной головы о пол, но сам довольно ощутимо вписался темечком в ножку стула, грохнувшего о стену. — Живой? — очухавшись, спросил Вадик, предполагая как минимум трещину в ребрах и ожидая чего угодно в качестве последствий оглушительного грохота в ночи. Глеб выпутался из кучи барахла и снова выполз из-под брата — обессиленный, напуганный и раскрасневшийся. — Блять… Боливар не вынес двоих, — буркнул он и пнул ногой злосчастную раскладушку, не рискуя высказать брату то, чего он, в принципе, заслуживал. Вадик включил свет. Унимая дрожь в коленях, он разложил виновницу торжества по новой. — Кому не спится в ночь глухую, твою мать? — отчитывал он Глеба нервным шепотом. — Что ты там — ласки, говоришь, хотел? Получи, распишись! — Заметь, я не инженер, но сообразил, что наваливаться всей массой на эту дрянь — дурная идея! — возмущенно ответил Глеб почти в полный голос. — Самокритично! Ложись, бляха, и не отсвечивай до утра, ума палата! К себе ложись! — бушевал Вадик, расправляя неподдающуюся простыню на соскальзывающем матрасе. Глеб замолчал, приняв справедливое решение переждать бурю, и тихо молвил с наступлением тишины: — Может, все-таки полежишь со мной? Здесь, на кровати. Вадьк. Тут безопасно! — Да ты… Ты можешь думать о чем-нибудь другом? — прошипел Вадик. — Изредка нужно просто поспать. Рядом! — Поцелуй меня! — ресницы вздрогнули, губы слегка приоткрылись. — Ты слышишь?! — А ты? — томный поверхностный взгляд, один шажок до скороспелых слез. — Ну извини меня, пожалуйста! Понимаешь, мне неспокойно перед завтрашним днем. А с тобой спокойно. Собственно, поэтому я и… — Хватит, — Вадик прервал монолог, грозящий бесконечностью, — оба хороши. Извини. Голова не болит? «До хуя ответственный! «Так уж повелось», блин!» — Нормально все. — Мы ведь в одной комнате, Глеб. Я рядом с тобой… Глеб перевернулся на живот и обнял подушку с такой силой, что свело челюсти. ___________ »… отвергнутый и вознесенный (?) Не слишком патетично? Отвергнутый и вознесенный… *перечеркнуто* Интересно, как пишет Глеб? Где ищет вдохновение? И ищет ли? Вообще, что есть вдохновение? Мне, например, нужен импульс, а дальше — работа. А как у него? Вот что точно не про нас, так это необходимость присутствия воплощенной Музы! Хотя… Надо спросить.» Всматриваясь в свинцовые облака, Вадик прихлебывал растворимый кофе, ставил чашку на подоконник, оставляя темные круги на поверхности с облупившейся краской, зачеркивал строчки в тетради, маялся от перманентной боли в шее и ловил себя на мысли, что очень устал к концу года. В такие моменты ему казалось, что все зря, что его музыка не интересна слушателю, чересчур концептуальна и тяжела для восприятия, что никогда не потянуть записи альбома, не выстроить звук лучше, чем было на предыдущем, следовательно, толочь воду в ступе не имеет никакого смысла. Даже признание коллег и частичное принятие собственной окологениальности во всем, включая решение технических и организационных вопросов, не добавляли бодрости духа. И все же он — Вадим Самойлов, он умеет добиться практически фирменного звучания, играя хоть на пиле, но эмоциональную исчерпанность никто не отменял, и все эти КВН и новогодние вечера нехило ей поспособствовали. Плюс неудачный дебют на сцене рок-клуба, о котором Вадик предпочел не рассказывать Глебу до поры, выбил из колеи и переваривался уязвленным лидером коллектива с особой тщательностью. «Нельзя расслабляться. В конце концов, я обещал брату, который так и остановится на кухонных записях «свинок», если не подавать ему пример. Кстати, «Свинку» если докрутить… Осмысленная вещица, хоть и юношеский максимализм во все поля. Но умеет же, а!» — Привет! — Глеб сладко потянулся и шикнул от боли в мышцах — последствий ночного полета. — Доброе утро, маленький, — медовым голоском поприветствовал Вадик пробудившегося брата. — Как ты? Принести тебе кофе? Или сам? Глеб потер заспанные глаза, лениво подтянулся на кровати и, вспомнив о поставленной на сегодня задаче, улыбнулся хитро и светло одновременно: — Хм! Ну принеси, если не трудно! Почти счастливый, он пил кофе в общажной кровати, фыркал, обжигаясь, дул в чашку и трогал нёбо языком. В запасе уйма времени. Можно позволить себе насладиться утром, болтая о пустяках, не вспоминая вчерашнее и с удивлением отмечая, что аромат свежесваренного кофе вовсе не так прекрасен, как весьма условный запах переслащенного растворимого, напоминающего жженую свеклу, но принесенного любимым братцем прямо в постель; и он улыбается и даже смеется в голос над очередной студенческой байкой, и клычки его не выглядят хищными, а вздернутый кончик носа — дерзким. — Так, — Глеб посерьезнел и отставил чашку в сторону, — давай свой текст. Признаться, мне очень интересно. — Уважаемый редактор, а вы одеться не хотите для начала? — Я тебя смущаю? Или тянешь время? Передумал? Вадика слегка кольнула Глебкина высокомерно-покровительственная интонация. Закралось глупое подозрение, подкрепленное ночным экспериментом, что младший намекает на смену ролей. Возможно, неосознанно, но кто разберется в лабиринтах его души — тонкой, ранимой, надломленной безумными отношениями и любящей настолько сильно, что, если задуматься, жажда обладания может быть вполне обоснованной. — Вадьк, там, в синем футляре очки, — бросил Глеб, и, не вылезая из-под одеяла, перекинул ногу на ногу. — Все, милый. Программа на сегодня выполнена. Возьми сам. И оденься уже! — Вадик откинул одеяло и театрально указал на стул с ворохом одежды на спинке. — Битте!