Полуночное болеро

Чертовски сложно было устроить вечер только для себя, думал Люциус Сприггс две недели спустя. Но по крайней мере, когда ему это удалось, он по грудь погрузился в горячую воду с ароматом гибискуса и розы — и оно определённо стоило того. Увольнение на берег подразумевало, что практически все покинут корабль, и его это устраивало. Он мог бы пойти с Питом, Фэнгом, Айваном, Крошкой Джоном и Френчи, но, судя по всему, они устремились на очередную попойку, а Люциусу казалось, что у него всё еще похмелье с предыдущей, которая была на этой неделе. Баттонс отправился общаться со стаей чаек на берегу, и тем лучше для него, в самом деле — но Люциус точно не ощущал потребности присоединиться. У Роача и Шведа были личные дела на суше; Олуванде и Джим удалились вдвоем, как и капитан с Чёрной Бородой, и Люциус уповал на то, что наконец произойдет некоторый обмен ласками, вместо того чтобы эти четверо притащили обратно на корабль всё свое неприкрытое томление. И хер бы знал, куда направился Иззи Хэндс; может, Бог и знал, но Люциус точно нет. Суть была в том, что, раз уж у него появилось знание о том, как запустить и управляться с капитанским водонагревательным прибором, а еще уединение и свободное время, чтобы этим знанием воспользоваться, он собирался насладиться настоящей грёбаной ванной. Единственное пришедшее ему в голову недовольство заключалось в том, что с его ростом ванна будет неудобной; капитан мог запросто погрузиться по шею, тогда как Люциусу приходилось решать, какой его конец будет свисать из медного сосуда. Спустя час расслабления температура упала с обжигающей кожу почти до холодной; он как раз размышлял о том, чтобы встать обновить себе воду (и может быть, смешать коктейль и взять книгу, что-нибудь короткое, что можно почитать в ванне, и если он случайно уронит её в воду, пропажу не заметят), когда услышал стук в дверь. Гмм. Кто, черт бы его побрал, оставался на корабле в это вечернее время, когда у него под рукой все возможные увеселения пристаней и порта? — Я здесь , а это кто? — звонко спросил Люциус, погружая ноги обратно в ванну. В холле царила тишина; никто не ответил. Затем некто снаружи постучался вновь, но на этот раз сильнее. Люциус набрал воздуха, чтобы потребовать отвалить наконец — как вдруг его пронзило осознание. Первый раз стучали кулаком в перчатке; второй — угловатыми голыми костяшками. И кто еще мог бы сделать тишину между ударами столь красноречивой? Он медленно выдохнул, выметая всё влечение из своего голоса, прежде чем ответить: — Войдите. Дверь открылась ровно настолько, чтобы впустить Иззи Хэндса; он проскользнул в ванную комнату спиной к дальней стене и тут же снова закрыл дверь. Он смотрел в пол, и в течение нескольких секунд никто из них не проронил ни слова.; затем он поднял глаза и встретился с Люциусом взглядом. — Первый помощник Хэндс, — произнес Люциус ровным голосом, роняя каждое слово, точно камешек в тихий пруд. Но он ли это был на самом деле? На нем не было ни его кожаного жилета, ни пояса с ножнами — было не похоже, что он вообще вооружен, если на то пошло, хотя было бы глупо допустить, что у него не спрятано где-то лезвие. И — на его ногах были не кожаные сапоги, а мягкие полотняные туфли на тонкой замшевой подошве; подобные, наверно, мог бы надеть вор, чтобы тихонько отправиться по своим делам. Так что его нельзя было бы выследить по характерному стуку каблуков, когда он двигался по кораблю. Более того, воротник Иззи был расстёгнут. И о… о-о-о… на его шее не было черного платка, завязанного узлом-удавкой с золотым кольцом. Его горло было практически голым. Практически обнаженным. Люциус ощутил, что Иззи хотел отвести взгляд, пока его так рассматривали, — но не отвел. Вместо этого он тяжело сглотнул и пробормотал: — Извиняюсь. За вторжение. — Именно это ты и делаешь, — ответил Люциус, его голос был холоднее, чем вода в ванне, несмотря на пробудившееся движение, которое он ощущал в её глубинах. — Может, я смог бы простить тебя. Раз ты еще никогда не нарушал моё уединение и не заставал меня обнаженным. Очевидно. Иззи облизал губы, и неловкий стыдливый румянец, расцветший на его щеках, стал почти достаточной расплатой. Почти. — О том, что… — Или ты вспомнишь свои цвета? — фраза прозвучала как посвист скользкого черного кнута; Люциус услышал, как Иззи тихо врезался затылком в стену, потом скрипнула кожаная перчатка, когда он сильнее сжал кулаки. — Жёлтый, — произнес мужчина пересохшим ртом, и Люциус снова погрузился в ванну, наблюдая за ним безмолвно, оценивающе. — Ты злишься… — осторожно продолжил Иззи. — Из-за того, что я сказал… тебе. Той ночью. И ты имеешь на это право. Но это… сложнее, чем ты думаешь. И всё же он не потянулся к дверной ручке, хотя его темные глаза переполняло кричащее желание сбежать. Люциус сделал глубокий вдох, еще один. Когда он заговорил, его голос был спокоен: — Когда ты передумал и решил, что это действительно произошло? Нарастающее напряжение в плечах первого помощника спало: — Примерно через десять дней. Люциус подсчитал: — Увольнение, четыре дня назад. Тем вечером Иззи стрелой метнулся с «Ревендж» на пирс и пропал аж до следующего утра, вернувшись за несколько часов до прилива; у него очевидно раскалывалась голова от похмелья, и Люциус едва ли когда-нибудь видел его настолько взъерошенным. Весь тот день он обращался с экипажем еще более мерзко, чем обычно. — Нет, я бы сказал, за два дня до того; вечер, когда ты выгнал Айвана из своей каморки, — добавил он. — Кстати, он отлично поживает. В то время как Фэнг влился в обнимательную кучу-малу более-менее по собственному желанию, Айван продолжал наслаждаться некоторыми удобствами и слегка прибавившимся уровнем приватности на собственной койке в каюте первого помощника — одним из преимуществ близости к власти. Так или иначе, около недели назад Айван объявился: он принес свою постель и небольшой мешок имущества, объяснив, что отныне первый помощник хочет, чтобы его комната принадлежала только ему. И хотя в первые ночи он оставался на своей койке (и прошлой ночью вернулся туда ненадолго), всё же начал постепенно вливаться в общее лежбище, выбирая себе спутников и позы для сна. — Тебе было не вынести чужое теплое тело так близко, в твоем пространстве, только не с тем, как ты себя чувствуешь, — размышлял Люциус. Краска стекла с угловатых скул Иззи: — Может, ты и прав, — его голос был еще более хриплым, чем обычно. — Что случилось в последнем порту? …Или дай я угадаю. Иззи метнул взгляд прочь, затем обратно. — Ты сошел на берег и сделал то, что нормально помогало раньше, — Люциус изучал свои мыльные ногти, пока его пальцы разгоняли в воде мерцающие разводы ароматических масел. — Но на этот раз оно не сработало. Он подумал, как бы ему не пришлось битый час развлекаться в холодной ванне, так долго длилось молчание. Затем Иззи вздохнул: — Это было не то. — Что ты имеешь в виду? — он поднял глаза. Иззи спрятал руки за спиной, у стены. Жест самоуспокоения? — Я не знаю… как описать разницу. — Может, как если бы кто-то трахнулся с …плотью между твоих ушей, а не просто между твоих ног, — аккуратно предположил Люциус. Выражение лица Иззи стало отстранённым, пока он размышлял над этим. — …Да. — Не каждый кончает от подобных вещей. Наверно, такое сложно отыскать. Взять даже самого Люциуса: Блэк Питу нравилось, если ему причиняли легкую боль, ничего запредельного. Возможно, у него было что-то вроде куколд-фетиша; у Люциуса немного времени ушло на то, чтобы привыкнуть, так сказать, «приводить гостей», когда он возвращался после своих сольных сексуальных приключений. Его рассказы разогревали Пита достаточно, чтобы ему захотелось получить свою порцию. А Фэнг был обычным парнем, который иногда хотел выпустить погулять свою внутреннюю милую принцессу и отдать ей должное, и Люциус рад был помочь, направляя свой острый язычок в подходящее русло, во многих смыслах. Но никто из них — и, если на то пошло, мало кто в прошлом Люциуса — хотел обнажить свою душу вместе с телом. Немногие наслаждались, если вообще могли вынести ровный, прямой, властный голос, который вскрывал их уязвимости, замечал каждый потаённый шрам и скрытую рану и использовал их как рычаги… даже если результат был катарсическим. Один из его бывших даже заявил раздраженно, что если бы он хотел поболтать про вину и стыд, то лучше сходил бы на исповедь. Тогда-то Люциус и постарался наложить вето на темную сторону своих дедуктивных размышлений. Он не мог не обращать внимания, не замечать детали о людях, но он мог попытаться управлять тем, как и когда использовать то, что он узнал. Иззи ждал, глядя на него, руки по-прежнему были аккуратно сложены за спиной. Словно в готовности услышать дальнейшие инструкции. Или, может, в стремлении неким образом ограничить себя; Люциус осознал, что уровень воды в ванне упал ниже, чем он думал, и верхние три дюйма его эрекции вырвались на поверхность. — Итак, — продолжил он как ни в чем не бывало. — Получается, я теперь буду маленьким грязным секретом первого помощника Иззи Хэндса? Иззи тяжело сглотнул. — Называй меня… как-то иначе, — пробормотал он. «Ни тебе ответа на вопрос, — подумал Люциус. — Ни да, ни нет. Но то, что он делает — ааах». — Гмм, — ответил он вслух, подвинувшись в ванне, поместив руки на свой член, прикасаясь, но не двигая ими. — Может, той ночи и не было вовсе… может, это был сон, — его тон был задумчивым. — И если этого не происходило, то сейчас я совершенно один. А если я один, то я могу делать всё, что захочу. Он захватил в кольцо указательного и большого пальцев мошонку, скрытую под водой, но, вероятно, всё-таки видимую в окружении пузырьков, и потянул с наслаждением, добавив лишь одно сжимающее ласковое касание по всей длине члена. — Блядь, — тихо, почти благоговейно проскрипел Иззи. — Может, я могу помечтать прямо сейчас… об одном очень умном мальчике. Вот бы он был здесь, — Люциус начал дрочить себе томно, подстегиваемый огнем в глазах Иззи. — А если, — попробовал произнести Иззи, но слова отказали ему. — Если бы… он был здесь… — И что же? Иззи вздрогнул. — Он здесь? Вот что я имел в виду, — уточнил Люциус. Иззи прикусил губу, достаточно сильно, чтобы Люциус задумался, не пошла ли у него кровь. — По крайней мере прямо сейчас… ты действительно секрет, — Иззи сумел ответить на предыдущий вопрос. «Умный, умный мальчик!» — Но грязный – никогда. Его взгляд метнулся вниз, туда, где трудились руки Люциуса. — И маленький — тоже. Лукавый смешок отразился от ближайших стен: — Звучит почти как шутка. Первый помощник Иззи Хэндс шутит? Господи, этот человек мог бы передать целую энциклопедию смыслов лишь взглядом, поворотом головы. Нужда и дискомфорт сражались в напряжении его челюсти — звук его имени и звания был оковами и цепями, которые отшвыривали его обратно к роли, которая становилась всё теснее. Люциус умолк на мгновение, и веселость исчезла из его облика, но осталось что-то вроде улыбки. Где-то в глубине своей души он отыскал немного великодушия: — Нет, никаких первых помощников и всего прочего. Только не здесь. Только не сейчас, конечно, нет. Но я почти готов поклясться, что вижу своего умного мальчика, вон там… Иззи застыл, не от отвращения или уместного страха, но от томления, настолько острого, что это было болезненно, настолько мощного, что в это едва ли можно было поверить. — А если бы он был здесь, что ты велел бы ему сделать? — прошептал Иззи. — Я всё еще немного огорчен из-за него, — ответил Люциус, хотя его руки снова нашли верный ритм. — Честно говоря, я все еще более чем обижен. Веки Иззи затрепетали, медленно закрываясь и открываясь: эти довольно сухие слова поразили его едва ли не сильнее, чем что бы то ни было прежде. — Но если бы он был здесь, — вздохнул Люциус. — Я бы хотел массаж головы. Иззи плавно пересек помещение, стягивая свою перчатку и заталкивая ее за пояс кожаных штанов, и его рвение свидетельствовало о том, какое облегчение он испытал: не просто от возможности уйти из-под прямого взгляда, но и оттого, что Люциус позволил прикоснуться к себе, даже если всего лишь к макушке, а не к чему-нибудь более возбуждающему. Затем эти длинные пальцы скользнули в его мокрые волосы, и он застонал. О, эти пальцы были умелыми; давление на фолликулы было таким, как нужно. Иззи не тянул сильно, а расчесывал размеренными движениями, скользя аккуратно обрезанными ногтями по чужой голове, кончиками пальцев массируя её мышцы. «Должно быть, он делал это для Чёрной Бороды», — Люциус никогда бы не озвучил эти размышления. — Аах, умный мальчик, — выдохнул он. — Это так охуенно приятно. Торс Иззи позади него излучал жар, точно горн; он подался назад, прижимаясь; Иззи удивленно замер на мгновение. Затем его руки вновь пришли в движение, почти обнимая, бережно прижимая Люциуса к своей рубашке. — Сэр, — шепот Иззи был исполнен нежности; Люциус запрокинул голову, чтобы взглянуть на него. — Мне нравится, мой умный мальчик. А тебе? Я для тебя «Сэр», когда ты так обо мне заботишься? Иззи медленно кивнул. — Да, сэр, — выдохнул он. — Но у меня есть слово посильнее, которое ты мог бы иногда использовать, мой самый хороший мальчик. Я хочу, чтобы ты использовал его, когда ощущаешь всё то, что ощущаешь прямо сейчас, когда твои чувства так давят на твое горло и твою грудь, что ты едва можешь говорить или даже дышать. Попробуешь для меня? Иззи снова кивнул, полностью покоряясь. Чёрт, это было горячо; Люциус был рад, что холодная вода помогает ему сфокусироваться, иначе он бы уже кончил. — Скажи мое имя, — попросил он. — Вложи в него все свои чувства. Иззи побледнел, его пальцы на затылке Люциуса задрожали. Слишком, чересчур реально — чересчур близко к той его части, которая уведет его к обычной, негибкой, маскулинной, жестокой роли. Если Люциус будет Люциусом, то это не будет анонимная интрижка или даже свобода действий, за которую заплатили опытной куртизанке. Если бы Люциус мог быть Люциусом, значило ли бы это, что этот умный, бесценный, оберегаемый и желанный мальчик, который баюкает его голову в своих ладонях, должен был бы быть первым помощником Иззи Хэндсом? И, произнесенное однажды с таким чувством, сможет ли его имя прозвучать снова без этой предательски обнажающей интонации? Люциус поднял мокрую руку и сгрёб в кулак рубашку Иззи над своей головой: — Я здесь. Ты чувствуешь меня? — Я чувствую тебя, — ответил Иззи тихим потерянным голосом. — Смотри мне в глаза. Ты видишь меня? — Я вижу тебя. Люциус сглотнул ком в горле, подёргивая свой член в ритме, который он мог бы сохранять до рассвета. Это был уровень за пределами физической стимуляции, которого он достигал редко — и почти никогда с партнером, уровень, обнаружить себя на котором было удивительно, но ценно. Это была точка, где желание встречается с волей. — Ты можешь произнести его, и дальше ты будешь в безопасности, и я буду в безопасности. Я здесь, в твоих руках, прекрасный мальчик. Когда ты его произнесешь, ты заставишь меня кончить. Хочешь, чтобы я кончил для тебя? В глазах Иззи стояли слезы — от напряжения и чего-то большего: — Да. — Тогда дыши медленно и глубоко… и когда ты будешь готов к тому, чтобы я кончил, произнеси мое имя. Иззи несколько секунд смотрел в потолок, потом снова опустил глаза; его ладони твердо и тепло поддерживали голову Люциуса. Люциус чувствовал себя зачарованным. Момент мог длиться десять минут или десять тысяч лет, он вообще не осознавал течения времени. Единственное, что имело значение, — это поток ощущений, омывающий его неустанно, и темные зрачки Иззи, которые сужались и расширялись в свете лампы. Иззи одно долгое мгновение взирал на полускрытую под водой картину, затем вновь сфокусировался на запрокинутом лице Люциуса. Его губы раскрылись. — Люциус, — прошептал он. Оргазм ударил как молния, взрывом удовольствия такой силы, что оно было сопряжено с агонией, точно обратная сторона той же монеты. Его взгляд затуманился на несколько секунд, а когда прояснился, Иззи по-прежнему смотрел ему в лицо, так и не отведя глаз, хотя несомненно более возбуждающее зрелище открывалось немного ниже… — О, нет, — смог промолвить Люциус, когда самая сильная дрожь успокоилась. — После… всего этого купания… Я снова грязный. Блядь. Момент был настолько напряженный, его энергия — все еще такая опасно бездонная, что он хотел немного разрядить его юмором. (Позже он пороется в памяти, чтобы посмотреть, давал ли он хоть одному своему любовнику столь много власти. В своих личных экспериментах он обнаружил, что иногда может переложить спусковой крючок своего оргазма во что-то отличное от физической или откровенно сексуальной по своей природе стимуляции — но никогда прежде он не отдавал подобную власть партнеру, тем более совсем новому). Иззи действительно улыбнулся, едва заметная улыбка все еще касалась морщинок в уголках его глаз. Люциус отпустил себя, решительно встряхнул рукой под водой, затем вытер её тыльную сторону о бедро, чтобы очистить. — Удивительно, что ты не смотрел, как я спускаю; со всей этой ванной я, наверно, выглядел как скульптура посреди фонтана. Иззи подался вперед, его твердый живот взял на себя вес головы Люциуса; одной рукой он поймал и разжал кулак, который сжимал его рубашку. Другой нашел только что отмытую руку Люциуса, поднес ее к своим губам и оставил на костяшках легкий, осторожный поцелуй. — Я смотрел, — промурлыкал он, глядя Люциусу прямо в глаза. — Из двух возможных зрелищ я выбрал более красивое. «Оооох… еба-а-ать…» Люциус обнаружил, что простонал слово вслух, и в паху у него защемило, член вновь дернулся. Разгонялся ли он когда-нибудь для второго раунда настолько скоро, сразу после первого? А без единого прикосновения к члену? Он лежал безвольно: руки задраны вверх в крепкой хватке Иззи, голова кружится от двойной дозы эндорфинов. Пальцы Иззи сильнее сжались на его собственных, одержимые сумятицей разделенных эмоций. — Похоже, тут не только с моими мозгами поебались, — проскрежетал он. Без насмешки или пренебрежения, лишь указывая на наблюдаемую реальность. (Однажды дарованную, власть не вернешь так просто…) Был ли это тот и то, чем Иззи мог быть, если примет такое решение? Если Люциус создаст безопасное пространство и позволит ему быть в нём? И если так… насколько более опасным это его сделает? Люциус отдышался и заставил себя отвести взгляд. Он освободил одну руку, чтобы взяться за край ванны, и Иззи не сопротивлялся. Его стояк по-прежнему виднелся из воды, сейчас украшенный последней идеальной каплей спермы. — Это твоя жемчужина, — сказал он Иззи, чувствуя себя пьяным. — Она принадлежит тебе. Ты ее создал. Восприняв слова как дозволение, чем они и были, Иззи медленно отпустил его, затем скользнул вдоль ванны. Он нагнулся, подаваясь вниз, и, не касаясь более ничего, слизнул эту перламутровую каплю. Люциус мужественно собрался с силами и встал из воды. Иззи поднял голову, чтобы взглянуть на него — не то чтобы нечитаемо. Теперь спокойнее; он справился с называнием имён, и мир не рухнул. По сути, ему предоставили некое право доступа — и он воспользовался им с поразительной эффективностью, за что и был вознагражден. Теперь он покорно ждал, что же последует дальше. Люциус испытал сладостно-пронзительную жажду ощутить на губах собственный вкус. — Чего ты хочешь, восхитительный мальчик? — …Больше. — Enfant terrible, — промурлыкал Люциус, и глаза Иззи загорелись — то ли его французского хватило, чтобы понять выражение, то ли его воодушевил ласковый, одобрительный тон, которым оно было сказано. — Ты хочешь перенести… эту беседу… в свою каюту? — Господи, Люциус вот-вот замерзнет в этой ванне, если не вылезет оттуда и не вытрется немедленно. Иззи кивнул. — И ты будешь говорить вслух, если мы продолжим наше общение сегодня? Иззи моргнул. Страх все еще опутывал его ребра терновой лозой, но он глубоко вздохнул и дал свой ответ: — Настолько… насколько смогу. — Боже, я хочу тебя поцеловать, — торопливо признался Люциус. — Так поцелуйте меня, сэр, — ответил Иззи так, словно это в самом деле было столь же просто, как и всё вообще. Первый настоящий поцелуй… первый осознанный поцелуй, не считая, того, как их рты столкнулись во время оргазма две недели назад. Иззи так и не отвел взгляда, когда Люциус прикоснулся к его щеке, к затылку; напряжение могло бы стать обескураживающим, но в этом пространстве оно было просто плодом движения энергии между ними двумя. Люциус впился в его рот, и он был отнюдь не горьким, а сладким, с соленым следом жемчужины, которую он вкусил, на языке. В какой-то лучшей жизни это был бы рот прирожденного любовника, поэта-воина; этим неповторимым хриплым голосом зачитывали бы сонеты. Стоя на освещенных сценах перед простолюдинами и знатью, он выдыхал бы столь соблазнительные строки, что и мужчины, и женщины падали бы на колени, и короли рыдали бы в томлении. Здесь и сейчас по крайней мере этот рот был что карамель, что соль и жженный сахар, экстракт всего того богатства, которое таила его душа, собранный для наслаждения. Люциус открыл глаза, когда поцелуй завершился, обнаружив, что Иззи все еще взирает на него из-под отяжелевших век. Слеза выскользнула из уголка его глаза. — Ах, этот алмаз сродни жемчужине, — прошептал Люциус. — Твой, если ты хочешь, — сказал Иззи. Люциус сцеловал слезу, ощутив, как длинные ресницы Иззи встрепенулись, подобно крыльям бабочки. — Моя одежда сложена в стопку вон там на комоде, — мягко объяснил Люциус. — Забери ее с собой. Я приберусь здесь и приду через пять минут. — …а ты наденешь…? Люциус ухмыльнулся: — Одолжу полотенце у капитана. Он не заметит, и я в любом случае верну. К тому же, нет никакого смысла возиться и надевать все мои вещи, только чтобы снова их снять… Иззи собрал одежду и направился к двери… но опять, похоже, не смог заставить себя прикоснуться к ручке. — Иди, умный мальчик. Я обещаю, что приду следом, — Люциус указал на вещи у Иззи в руках. — У тебя есть подтверждение, что я вряд ли пойду куда-то еще. Иззи кивнул, соглашаясь с логикой. — Сэр, — сказал он; это было выражение нежности и прощание, напоминание («Ты обещал») и признание («Я в любом случае пойму, когда ты нарушишь обещание… все нарушали»). Затем он ушел. Люциус вытащил затычку, чтобы слить воду, и выбрался из ванны — и все еще тяжело дыша рухнул на четвереньки рядом с ней на смехотворно роскошный капитанов ковер из Пешавара, ощущая, как едет его крыша. «Хорошо, это реально. Это то, что происходит со мной. Я собираюсь в — в личную комнату этого умного мальчика, и у нас будет вся ночь, божечки-кошечки, вечер не успел начаться, а я собираюсь… Я собираюсь что? Сделать, блядь, всё, что смогу, очевидно. С одной бессовестно горячей, ебанутой, травмированной, взвинченной гремучей змеюкой… У которой, очевидно, есть внутри, чудовищно подавленное и глубоко зарытое, сердце, жаждущее любви и нежности. И столь же сильно, а может, и сильнее их страшащееся. И всё это вложено мне в руки с шепотом «Сэр»… и я так на это падок. Так блядски падок. Да, это абсолютно восхитительный пример стопроцентно подтвержденного успеха, тут, блядь, не о чем волноваться», — Люциус стукнулся лбом в пол и зарычал в беззвучном раздражении. И почему холодный, как скала, седобородый красавчик не мог просто возжелать веселой ебли с ним, как все остальные? «Потому что ты любишь бросать себе ебучие вызовы, Люциус» — Нет, я люблю ебать тех, кто бросает мне вызовы, это совсем другое, — ответил он самому себе и поднялся, чтобы вернуть ванну в изначальное состояние, которое будет по нраву капитану, прежде чем взять бледно-голубое банное полотенце и тщательно обтереться. Он обернул его вокруг талии как махровый килт, затем вышел в пустой холл и поплыл сквозь освещенный лампами полумрак в направлении каюты первого помощника.