— судьба слепа

— Ты Каэдэхара Кадзуха, да? Я Сиканоин Хэйдзо! Кадзуха ни разу не был на свиданиях вслепую, потому что считает их чушью, ведь для него жизнь течет по воле судьбы, а значит и родственная душа должна поджидать за углом, либо на остановке — прекрасный человек под зонтиком, что со страстью и наслаждением вглядывается в затянутое тучами, мрачное небо, внимая каплям дождя, выстукивающим симфонии по железным крышам домов — за этой пеленой человек видит солнце, обрамленное радугой. Романтик, да и только. Кадзуха любит наблюдать за прохожими из окна. Часто сидит на подоконнике в теплом пледе, с чашкой какао в руках — обязательно с зефирками, маленькими и розовенькими. Наслаждается классической музыкой, которая иногда скачет, потому что старенькие пластинки совсем уж испортились — покупает их у старенького дедушки на рынке — эти диковинки видели столько проигрывателей и хозяев, ссор, слез и поцелуев — у них богатая история, которую никто никогда не узнает, но каждый хочет послушать. И всю эту романтику топит в унитазе тот самый Хэйдзо, с которым Кадзухе устроили свидание. Горо бил себя в грудь, уверяя, что парень будет надежным, как швейцарские часы, что обязательно понравится, что станет лучшей находкой в жизни, но неприязнь возникла в ту секунду, как этот неотесанный придурок с ноги открыл дверь в одну из самых уютных кофеен в городе, громко поздоровался с персоналом и пошел прямиком к нужному столику, а после вдарил по нему ладонью и расплылся в улыбке. — Чего такой кислый? — громкий, раздражающий, слишком яркий для тихого местечка — ему бы больше подошел бар со стриптизершами и напитками за счет левого миллиардера, которому деньги девать тупо некуда. Одет с иголочки, но слишком вычурно — клетчатые штаны, рубашка-гавайка, темные круглые очки под Лепса, взъерошенные волосы, неудобная обувь и отсутствие всяческих манер — особый шарм, не иначе, но Кадзухе такое не подходит. — Я слегка в смущении и удивлении, — парирует Каэдэхара и не находит себе место на казалось бы, таком мягком и удобном диванчике. — Официант, солнышко, принеси нам кофейку и тайяки с шоколадом, минимум три! — орёт Хэйдзо через всю кафешечку, а бариста за стойкой лишь неуверенно кивает в ответ. Кадзуха мнет губы и не знает куда деть руки, тупит взгляд в сторону. — Я бы предпочел… — Не обсуждается, — перебивает Хэйдзо и плюхается напротив, снимает очки, откидывает их в сторону салфетницы, поднимает вверх руки, разминается, а затем трет лицо руками. — Нус, рассказывай, — ставит локти на гладкую столешницу, протирает ее голым запястьем и подпирает подбородок ладонями, обрамляет щеки пальцами, указывая кончиками мизинцев на свои симметричные родинки под глазами. Кадзуха на мгновение теряется, утопая в зеленых омутах, в которых столько азарта, сколько и печали — сглатывает и выдыхает. — Что вы хотели бы услышать? — спокойно начинает он с резонного вопроса. — Для начала местоимение «ты» в твоей речи, а вообще, Горо напиздел, что ты прекрасен во всех своих проявлениях, поэтому хочу узнать, правда это, или реально напиздел, — пожимает плечами Сиканоин, от чего Кадзуху одновременно прошибает и смущение, и возмущение. — Кхм, — прокашливается, провожает взглядом измученного баристу, что уже принес заказ. Тот здоровается с Хэйдзо приземленно и отстраненно, словами, после отпускает тихое: — Не ори здесь, умоляю, и так гостей распугиваешь каждый раз, — и ставит подносик на столик. Сиканоин хохочет в голос и просит того уйти странными движениями рук, так прогоняют котят с колен, когда борются с аллергией на шерсть, чтобы не напугать, потому что животинка ж не виновата, с протяжным — кыыыыыыш. — Продолжай, продолжай, — торопит Хэйдзо и смотрит на наручные часы, запускает палец под черный чокер на шее и поправляет его. — Я впервые на такой встрече, поэтому не знаю, что говорить, — признается Кадзуха, размешивая третью ложку сахара в своём капучино, что больше тянет на американо с молоком. На его глазах Сиканоин чуть ли не сахарницу в свой кофе опрокидывает. — Совсем отчаялся, да? — хихикает тот и смачно отгрызает голову мучной рыбке, протягивает новому знакомому, мол — куснешь? — а тот качает головой и сглатывает в который раз, уже чувствует себя не просто неуютно, а небезопасно. — Не то, чтобы, просто Горо Вас… тебя! Описывал, как славного парня, поэтому решил попробовать встретиться, довериться воле случая, — объясняет Кадзуха и косится на рыбешку возле чужих губ — ее уже не спасти, в море не выпустить, хана ей, короче говоря. — Он прав, я лучше всех, — самооценка выше крыши пятидесяти-этажного здания. — Чем занимаете… занимаешься? — у Каэдэхары коленки трясутся, а желание выйти подышать и свинтить на первой же маршрутке подогревает задницу, что вот-вот загорится от наглости и беспордонности третьих лиц. Громкий вдох, считай до десяти, Кадзуха, все самое сочное еще впереди. — Вообще я детектив, но подрабатываю в алкомаркете, потому что дел особых нет на горизонте, у людей все мирно спокойно, я даже рад этому, но жрать на что-то нужно, — тараторит Хэйдзо и сюрпает из чашки, морщится и добавляет еще ложку сахара. — А я поэт, работаю в небольшом журнале, мало кто о нём слышал, называется «Кленовые заметки», можешь почитать, если интересно, — отвечает Кадзуха и немного ежится из-за кондиционера, что фурычит, как морозилка, при отметке в восемнадцать градусов. — Не интересно, — кривится Сиканоин и ведет бровью, а вместе с этим у него двигаются уши, что не может не восхищать, но Каэдэхара уже задыхается от нахлынувшего на него возмущения, что огромной волной, свернувшейся в смертельную трубу, накрывает с головой и опускает на самое дно, не позволяя вздохнуть ни на секунду. Поэтому правильно реагировать на столь милые детали он просто не в состоянии. — Что ж… Может тогда закончим наш разговор? — выдыхает Кадзуха, сквозь зубы, смотрит исподлобья и лезет в свой нежно-розовый рюкзак за кошельком. — Сколько я должен за кофе? — Куда собрался, мы еще не познакомились нормально, — останавливает его Хэйдзо. — Мне жаль, но особого желания на дальнейшее развития этих отношений у меня нет, — отрезает Каэдэхара и протягивает ему две мятые, слегка рваные купюры. — Надеюсь, этого хватит, чтобы оплатить мою часть счета. — Деньги убрал, жопу к дивану прижал и сиди тихо, — Хэйдзо вздергивает подбородок, отклоняясь на спинку кресла. Суровым взглядом он пересчитывает тараканов, что бунтуют в чужих алых глазах и угрожают ему костром святой инквизиции. Кадзуха хмурит брови. — Я же сказал, что мне не хочется иметь с вами никаких дел, — переходит на вежливую речь, чтобы сгладить углы наступающего на пятки конфликта. — А я хочу узнать тебя поближе, мммм? — протягивает Хэйдзо, все еще смотрит прямо в глаза, так строго и мучительно, что мурашки пускаются наперегонки от загривка до пальцев ног. — Прошу прощения, но я ничем не могу Вам помочь, — добивает Кадзуха и кладет кошелек обратно в рюкзак, намеревается встать, но как только поворачивает голову, врезается носом в чужой нос и жалкие сантиметра три отделяют одни губы от других, отчего дух перехватывает, а уши вспыхивают пламенем, горячее дыхание обжигает мягкую кожу — близко, слишком близко, чтобы не паниковать. — Я хочу узнать тебя поближе, — повторяет Сиканоин томным голосом, смотрит ровно в душу и подается вперед, едва ли касаясь уголка чужих губ своими, оставляет неосязаемое прикосновение и внимает грохоту неугомонного сердца, которое Кадзуха слышит внутри себя так отчетливо, что аж страшно. — Я… — не может продолжить, потому что теряется в ярко-зеленых омутах, в чужих прикосновениях, когда Хэйдзо оглаживает овал лица шершавыми подушечками, трогает губы, слегка давит на них. — Ты...? — уточняет Сиканоин, расплываясь в задумчивой улыбке, настолько притягательной, что хочется стереть её тут же, чтоб не захлебнуться совсем. — Ты ничего обо мне не знаешь, — выдыхает Кадзуха и отворачивается, усаживаясь подальше. — Наоборот, — усмехается Хэйдзо и обезглавливает следующую рыбку, говорит с набитым ртом, но так четко, что его дикции мог бы позавидовать любой из ведущих новостей на первом канале. — Ты уже многое о себе рассказал, — пожимает плечами. — Доверяешь себя судьбе целиком и полностью, пишешь стихи о вечном. Мммм, уверен на двести процентов, что ты странник, потому что рюкзак слишком большой, чтобы там не было вещей первой необходимости, — восторгается чужому удивлению, — ты не представляешь, где будешь ночевать сегодня, действительно прекрасен, миловидное личико не портит даже запах пота, который ты прячешь за пробниками духов, которыми забит боковой карман твоего рюкзака, и грязные волосы, которые ты собираешь в хвост, чтобы особо не палиться. — Подожди… — просит Кадзуха, озираясь по сторонам, но Сиканоин и не думает затыкаться: — Купюры, которые ты мне протянул либо фальшивые, либо спизженные, слишком мятые, журнала, который ты упомянул, не существует, а значит и работы у тебя никакой нет, — принюхивается. — Еще есть запах дешевых сигарет, скорее всего стреляешь у прохожих, потому что карманы твои пусты, смотришь на еду так жадно, но не прикасаешься к ней, ведь боишься потратить лишнюю копейку, а кофе так смаковал, словно пил его впервые в жизни. Ты бродяга, или, как говорят успешные люди с хатами в центре — бомж, а теперь скажи, что я не прав? Кадзуха не может даже пошевелиться от страха, оголившего последние пучки нервов. Он нервно дышит и сжимает кулаки, царапая мягкую кожу ладоней обкусанными ногтями. — Кто ты такой? — давит из себя на пике своих эмоций, и ударяет по чужим пальцам, когда Хэйдзо тянет к нему руки. — Успокойся, малыш, — играет он бровями, продолжая скалиться. С таким же восторгом охотник с десятилетним стажем, наблюдает за диким животным, что готово отгрызть себе ногу, лишь бы выбраться из капкана. — Ты не прав, ни на долю, — спешит оправдаться Кадзуха. — Вообще мимо, — а сам пятится назад, прислоняется спиной к стене. Руки дрожат, тело словно заключили в клетку лихорадки, которая плавит тебя изнутри постепенно, выгрызает мысли. В таком состоянии животный инстинкт самосохранения навязывает идеи выживания любой ценой, даже в ущерб чужой жизни. — Я сомневаюсь, — качает головой Хэйдзо. — Хочешь поговорить об этом? — Мне от тебя ничего не нужно, выпусти, — огрызается Кадзуха шепотом, потому что они привлекают уже слишком много внимания. Простые зеваки оборачиваются на странные поползновения за их столиком, обращают внимание на рандомные фразы, вырванные из контекста и строят свои теории на этот счет — так рождаются слухи. — Можешь жить со мной, — убивает Хэйдзо остатки здравого смысла одной фразой. — Я позабочусь о тебе, — и взгляд его меняется на слишком добрый для этого мира. Кадзуха краснеет до состояния вареного рака, таит дыхание — не знает как реагировать, не знает, что говорить, как поступить. — Взамен? — одними губами произносит он, потому что ничего не дается просто так. — Напишешь книгу про великого меня, — отвечает Хэйдзо так незамысловато, словно чай предлагает лучшему другу, повседневно, без лишних эмоций. — Сумасшедший? — уточняет Кадзуха, наконец позволяя себе выдохнуть тот накал страстей, который доводит до безумных предположений. — Ага, — кивает Сиканоин. — Поэтому давай, кофе дохлебываем и уебываем, поторопись, а то у меня кошак не кормленный, — поднимается с дивана и идёт оплачивать заказ самостоятельно. Каэдэхара не двигается, хотя внутри зудит до боли желание бежать со всех ног. Но он идет в новый дом с малознакомым ему человеком, мысленно благодаря судьбу за крышу над головой, узнает Хэйдзо с каждым шагом, с каждым ударом сердца. А уже через несколько дней Кадзуха готовит ужин, моет посуду и вытирает пыль, бережет квартиру, как зеницу ока, гладит любвеобильного кота, замечая, насколько хозяин и питомец на самом деле похожи. Наблюдает за прохожими из окна и встречает Хэйдзо с работы умиротворенным «добро пожаловать». Кадзуха спит в обнимку с Сиканоином, потому что ему холодно, выращивает клен на подоконнике, рисует монстриков белым маркером на гудящем холодильнике и гуляет в парке. А когда возвращается поздно, то Хэйдзо звонит ему на старенькую звонилку, вырученную у бабки в подворотне, и идёт встречать — тогда они катаются на качелях во дворе и едят одну шаверму на двоих, спорят о судьбе. Они смеются с дешевых комедий и плачут над Хатико, подкрашивают прядь Кадзухе и травят муравьёв, что любят варенье. Они пиздят одежду из баков для благотворительности и охотятся за часовыми скидками в ближайшем супермаркете. До тех пор, пока к ним не приходит первый заказчик, что не может найти сына уже неделю — первое детективное дельце переворачивает страницу их повседневности, превращая роман в будоражащий воображение детектив.