Всего два слова.

Где-то за толстой перегородкой кирпичной стены слышны чужие крики. Содрогаясь от каждого нового болезненного стона, исполненного мольбы о пощаде, Лукас корил всю инквизицию за все то, чем они занимались до недавнего времени, хотя на самом деле он куда больше корил самого себя. Сошедший с пути инквизитор. Совсем скоро так же будут пытать его, заподозренного в ереси. Всего два слова могут сломать твою жизнь, если являешься кем-то значимым. О, если бы он мог вернуться в прошлое! Тогда бы он не сказал тех слов, что так легко все разрушили. - Папа, папа! Смотри, какая красивая бабочка! Маленькая, белокурая, бесконечно счастливая. Лукас очень любил свою дочь – она была тем единственным, что каждый день помогало подниматься с постели и нести службу. Опорный камень, точка отправки. Очень часто он сталкивался с тем, как отцы других семей, слышавшие о том, что их любимые жены скончались при родах, сходили с ума. Убивали своих детей, проклинали весь белый свет. Лукас был одним из тех, кто брал этих людей под стражу, как подозреваемых в ереси и одержимости. Он не мог этого понять. Дочь была единственным, что у него осталось после смерти жены. Он любил маленькую Анну, несмотря на то что она была рождена ценой жизни своей матери. Он делал все ради нее. Кажется, даже сама жизнь обесценилась в сравнении с жизнью единственной дочери. - Здравствуй, Лукас. Его еще не пытали, но все тело болит от того, что слишком долго пробыло в одной позе в сырой камере. Глаза открываются с трудом, взгляд упирается в чужие сапоги - на носках следы грязи. Видимо, на улице сегодня плохая погода. Сэр Ричард никогда бы не позволил себе грязной обуви, если на то нет причины, вроде только что прошедшего дождя, например. - Приветствую вас, сэр. - Ты оступился. Ты ведь знаешь, что ждет тебя за это? - Знаю, сэр. Лукас поднимает взгляд, пытаясь в темноте разглядеть лицо Ричарда. Он был красивым мужчиной, таких, как он, очень любят женщины. Высокий, статный, мужественный. Однако для него не существует ничего, кроме Бога. Совсем ничего. Как и для многих других инквизиторов. Наверное, Лукас просто был неправильным. - По стране ходит чума. Честно говоря, не знаю, как быть дальше. Стоит быть осторожными. Лукас кивает и выходит на улицу. Погода стояла пасмурная и ветреная. Значит, сегодня он не сможет пойти с Анной к реке. Она расстроится. Раздался тихий, приятный треск – Ричард зажег факел, закрепил в углу комнаты и сел на стоявшую у противоположной стены скамью. В сумраке его и без того устрашающие, янтарного оттенка, глаза блестели особенно жутко. Лукас попытался сесть хотя бы немного поудобнее. Мышцы затекли ужасно, но поделать с этим было нечего. - Я сочувствую твоему горю, Лукас. Но ты предал нашу веру. Не скажи ты своих слов столь опрометчиво на глазах у простого люда, я бы списал произошедшее на горе от твоей утраты. А так – не могу, прости. - Я понимаю, Ричард. - Повешение или сожжение? Я предоставляю тебе право выбора. - Я предпочту огонь. Возможно, он смоет мой грех. - Как пожелаешь, Лукас. До встречи. - Мне очень жаль, Лукас. Я ничем не могу помочь твоей девочке, уже слишком поздно для этого. Чума беспощадна. В тот день весь его мир рухнул. Все, ради чего он жил, в один единственный момент просто исчезло. Его маленькая Анна, прелестная, похожая на свою мать, умерла, плача от боли, спрашивая у него раз за разом, чем же она провинилась. И Лукас не смог ответить на ее вопрос. Ее маленькое, измученное болезнью тельце сожгли у него на глазах, потому что он сам так захотел. Он плакал, кусал пальцы, злился. И в тот переломный момент он забыл, кто он, забыл все молитвы, потому что перестал верить. - Бога нет! Ошарашенные люди испуганно смотрели на него. Инквизитор, что отрекся от Бога, которого так сильно любил. Разве может быть зрелище ужаснее? Лукас внимательно смотрел в небо. Ни облачка. Девственная синева. Его уже связали, и сейчас в костер подкладывали сухие ветки. Ждать оставалось не так уж и долго. На площади собирались зеваки – далеко не каждый день можно увидеть, как человека, который, возможно, участвовал в допросах твоего дядюшки, сжигают на костре, словно ведьму. В тот самый момент, когда вспыхивают первые язычки пламени, Лукас начинает смеяться. Прямо напротив него стоит Ричард – безумно красивый, прекрасный Ричард. Когда он был совсем юнцом, еще до встречи со своей покойной женой, Лукас боготворил Ричарда. Он поклонялся ему, словно идолу. Теперь же он просто любил его красивое лицо. У него ничего не осталось. - Бога нет, Ричард! Бога, которого ты так сильно любишь и которого так сильно любил я, не существует! А если есть – он слишком жесток! Он забрал у меня любимых женщин. За что?! Неужели за то, что я отрекся от слепого обожания к своей службе и к тебе?! Я не понимаю. Почему? Я так сильно любил Бога, за что же он так со мной? Ричард внимательно смотрел на Лукаса. По щекам того текли слезы горечи, и губы шевелились, отчаянно произнося свои последние слова. Эти слова были похожи на предсмертную молитву. Ричард никогда не любил никого, кроме Бога, которому служил верой и правдой - так он всегда считал, жил этим убеждением. Ему было сложно внять вопросу Лукаса, тяжело уловить саму его суть. Он не кричал. Стиснул зубы и терпел до самого последнего хрипа. Стойкий, сильный мальчик, который был предан Богу даже больше, чем сам Ричард, но сломанный своим горем. В этот момент он вдруг понял, что потерял что-то важное. - Ричард, этого юношу зовут Лукас. С этого дня вы будете служить Богу плечом к плечу. Лукас смотрел на него внимательно и изучающе. Серые глаза с серьезным, цепким взглядом. - Насколько тверда ваша вера, Ричард? – провокационный, важный вопрос. - Я никого не люблю так сильно, как Бога, которому принадлежу, Лукас. - Я вижу. Надеюсь, мы сможем стать друзьями в нашей вере. Пахло костром и сгоревшей плотью, и на небе начинали сгущаться тучи, поэтому он скрылся в дверях штаба, в своем кабинете. Сев за стол, сцепил пальцы в замок, глубоко задумавшись. Бог есть. Он наказал его за любовь к мужчине. За то, что он любил этого мужчину больше, чем Бога, которому клялся в вечной преданности и непоколебимой любви. Его вера ослабла. - Бога нет?..