Прошел уже месяц с того момента, как Коноха узнала о смерти Мадары Учихи — целый месяц, а Хашираме было все хуже и хуже.
Тобирама уже устал выполнять за брата практически всю работу, он за него чуть ли не жил — старший Сенджу периодически выпадал из реальности, вне зависимости от того, где находился; если разговор со старейшинами неизбежно заходил о покойном Учихе, Хаширама мгновенно застывал, заламывал брови и спустя несколько секунд, пока всегда находящийся рядом Тобирама прогонял смутившихся мужчин и стариков, заходился сухими рыданиями, обхватывая себя дрожащими руками и шепча какой-то несвязный бред, среди которого можно было разобрать только имя Мадары и фразы по типу «Я не хотел».
Он мог не есть и не выходить из комнаты несколько дней, в результате чего Мито постоянно приходила к Тобираме с жалобами на поведение мужа и просила снова его успокоить, потому что кроме брата Хаширама никого к себе не подпускал.
Во время ужина он мог внезапно положить приборы и молча выйти из дома, заставляя жену снова раздражённо вздыхать, а спустя пару часов младший Сенджу находил его в воде на коленях у того самого места, где пролилась кровь Учихи.
Со временем Тобирама банально устал от всего этого — от вечно рыдающего Хаширамы, от зудящей Мито, от пищащих желторотиков из его элитного отряда, которые требовали тренировок практически каждый день, от ворчащих старейшин и работы Хокаге в принципе.
Терпение Сенджу лопнуло, когда исхудавший и выцветший Хаширама пришёл к нему в резиденцию с требованием развести их с Мито.
— Тора, я не хочу её больше видеть, — страдальчески выдохнул он, оседая на пол перед столом Хокаге и покорно склоняя голову.
Тот молча подошёл к нему, опускаясь рядом и заглядывая в тусклые глаза, с немой грустью подмечая, что до смерти Учихи так не было…
Даже когда Мадара ушёл из деревни, Хаширама все ещё находил в себе силы улыбаться и по-прежнему сверкал своими лучистыми глазами на всю деревню.
Где все это сейчас?
Глубоко вздохнув и погладив брата по голове, от чего тот горько ткнулся в белую руку, словно бездомный кот, ищащий ласки, Тобирама тихо спросил:
— Кого же тогда ты хочешь видеть, аники? — и тут же прикусил язык, осознав, какой ответ может сейчас получить.
Хаширама опустил голову ещё ниже, комкая в подрагивающих пальцах темно-синее хаори — одежду таких цветов он тоже стал носить после смерти Учихи — и гулко сглотнул.
В кабинете призраком повисло неозвученное имя, которое в деревне было запрещено произносить уже чуть больше двух с половиной месяцев.
Старший Сенджу мотнул головой и медленно поднялся, чтобы покинуть кабинет, и Тобирама не стал его останавливать.
Проводив брата, он наспех закончил заполнять начатые свитки и отправился в свою лабораторию, где можно было спокойно собраться с мыслями и найти нужное в данной ситуации решение.
Вариант с изобретением техники, стирающей память, Сенджу отмел сразу же — это было слишком хлопотно в плане устранения всей информации об Учихе не только в Конохе, но и за её пределами.
В смешивании разных трав и настоев он был не силен, поэтому создать некую смесь, притупляющую чувства, Тобирама не мог, даже если бы и хотел.
Можно было бы придумать парочку новых печатей и с помощью них «запечатать» воспоминания брата, но для этого нужен был доступ к его телу, да и к тому же альбинос понятия не имел, как воздействовать на сознание такого сильного шиноби, как Хаширама. Здесь могла пригодиться помощь одного из Учих, но к кому за ней обращаться, Тобирама тоже не представлял — Кагами был ещё слишком юн, Изуна мёртв, благодаря его же усилиям, а остальные Учихи, по крайней мере большинство из них, ненавидели младшего Сенджу за убийство брата теперь уже тоже покойного Мадары.
Устало вздохнув, Тобирама откинулся в своём кресле.
Внезапно память подкинула воспоминания об их недавнем диалоге с Хаширамой — Сенджу тогда не получил словесного подтверждения, но был точно уверен, что для спасения брата нужен проклятый Мадара Учиха, чтобы его аники мог снова видеть его каждый день…
Создать новую технику было довольно просто — по соображениям Тобирамы, её суть заключалась в возможности принять облик другого человека на достаточно долгое время, которое сможет контролировать только пользователь данной техники.
На работу над ней Сенджу потратил практически неделю — на данный момент это был самый короткий срок, за который ему удалось создать рабочий приём — однако альбинос ещё не подозревал, что носить оболочку Учихи Мадары окажется совсем не так легко, как ему думалось…
Первая проблема, с которой Тобирама столкнулся после активации техники, это рост…
Учиха был ниже всего на 3-4 сантиметра, но ощущалось это почему-то очень и очень сильно.
Подойдя к зеркалу и окинув результат своих трудов брезгливым взглядом, Сенджу неприятно поморщился — в отражении он видел вылитого Мадару, и даже ни один из сильнейших Учих, наверное, не смог бы теперь отличить его от настоящего с помощью своего шарингана.
Кстати, это была вторая проблема для Тобирамы — в совершенстве овладеть улучшенным геномом Учиха было невероятно тяжело, особенно когда дело дошло до использования Мангекьё…
Сенджу обливался потом и горячими слезами от боли в глазах ни одни сутки, утопая в книгах и свитках, чтобы понять принцип работы шарингана, его расход чакры и последствия после использования, но даже обладая всей этой информацией, Тобирама чуть не ослеп, когда впервые удачно активировал Вечный Мангекьё Мадары.
Третьей проблемой стало изучение всей родословной Учиха и поиск одежды, которую когда-то носил их бывший лидер.
Благо Тобирама находился в весьма доверительных отношениях с Кагами, который благополучно добыл все, что требовалось Сенджу.
Ноющая боль в области сердца и глубокий свежий шрам на этом же месте были последней проблемой Тобирамы. С ней альбинос столкнулся на третий день после того, как успешно, на свой взгляд, вошёл в роль Учихи — он снова сидел за свитками, когда почувствовал неприятное тянущее ощущение слева.
Полностью оголив торс, он уже в который раз подошёл к зеркалу и уставился распахнутыми от удивления чёрными глазами на большой продолговатый розовый рубец, очевидно, оставленный катаной Хаширамы на этом бледном теле.
Осторожно ощупав этот след по-прежнему непривычно тонкими пальцами, Тобирама нахмурился, от чего складка между чёрными бровями стала намного выразительнее — шрама не должно было быть, поскольку Сенджу воспроизводил копию знакомого ему тела, которое умерло уже три с лишним месяца назад.
Подобный след мог появиться только в том случае, если тело человека, чью оболочку примерял на себя пользователь техники Долговременного обращения, продолжало меняться и функционировать, а в том, что Мадара Учиха мёртв, не сомневался никто, даже Тобирама, поэтому данная проблема пока что оставалась не решенной им.
Оставалось последнее, самое сложное — предстать перед Хаширамой и не свести его тем самым в могилу вслед за чёртовым Учихой…
Сенджу уже придумал, как временно избавится от себя настоящего, поэтому эта часть плана его особо не волновала.
Дождавшись глубокой ночи и проверив, что Мито, которая пришла ночевать к нему домой из-за очередных приступов самобичевания Хаширамы, мирно спит, Тобирама тихо отправился к дому брата, слегка дрожа коленями от волнения и коря себя за то, что не отрепетировал выученные реплики вслух перед ненавистным зеркалом.
В окнах спальни старшего Сенджу мерцал еле заметный огонёк лампады, а значит, тот ещё и не думал ложиться, что несомненно было на руку Тобираме.
Последний раз поправив раздражающие чёрные патлы, он бесшумно проник в дом через задний вход на внутреннем дворе и также тихо подошёл к сёдзи, ведущим в комнату Хаширамы, откуда доносилось еле различимое бормотание — кажется, старший Сенджу читал молитвы.
Медленно отодвинув бумажную дверь, Тобирама скользнул в комнату и сочувственно вздохнул — его брат стоял на коленях недалеко от своего футона, согнувшись пополам и уткнувшись лбом в крепко стиснутые ладони; плечи его, покрытые тонким ночным хаори серого цвета, периодически неровно вздрагивали.
Кое-как разлепив бледные губы, Тобирама негромко окликнул его, при этом чуть не захлопнув рот от неожиданности — глубокий голос Мадары отзывался в груди чересчур непривычным эхом, как будто за его ребрами была глухая пустота, а не бешено бьющееся сердце и полыхающие лёгкие.
— Доброй ночи, Хаширама, — после этих слов старший Сенджу вздрогнул особенно сильно и замер, словно мраморная статуя. Тобирама сделал пару шагов в его сторону. — Неужели действительно не рад меня видеть, м?
Хаширама очень медленно, как будто под угрозой смерти, разогнулся и поднялся, по-прежнему не поворачиваясь к своему ночному гостю. Тобирама же спокойно спрятал обе руки в широкие рукава тёмной юкаты и снова приблизился на несколько шагов, все сильнее сокращая расстояние между собой и братом.
Когда он уже мог дотронуться до своего аники, стоило лишь протянуть руку, Хаширама чуть повернул голову и срывающимся голосом прошептал:
— Пожалуйста, перестань меня мучить, Мадара… Умоляю, прекрати являться мне каждую ночь, не зови за собой…
Тобирама изумленно вскинул брови — он даже предположить не мог, что брат страдает от бессонницы и частых галлюцинаций в образе ненавистного Учихи.
Освободив одну кисть из уютного плена ткани, он коснулся заметно поредевших волос своего аники, пропуская их через бледные пальцы, и мягко усмехнулся.
— Я не плод твоего воображения, Сенджу, — ответил он и почувствовал, как начинает дрожать под его ладонью спина старшего, — ты можешь сам коснуться меня, если не веришь…
Хаширама развернулся дерганно, как заводная игрушка, и уставился на него блестящими от слез глазами — в них читалось слишком много чувств, эмоций, и Тобираме показалось, что если он будет слишком долго смотреть в эти жидкие тёмные омуты, то очень быстро захлебнется в чужом раскаянии и родной боли.
Он уже было протянул руку, чтобы небрежно поправить сбившуюся чёлку старшего брата, но тот внезапно перехватил её и неверяще уставился на вытянувшееся от удивления бледное лицо.
— Мадара, — выдохнул он, и Тобирама поразился тому, как нежно это имя прозвучало из его уст, — как же это… Я ведь сам видел, как ты…
— А ты думал, что я пойду на битву с тобой без подстраховки? — Тобирама вскинул на него сощуренные чёрные глаза. — Глупый Сенджу…
Оскорблять собственного брата и свою фамилию было, мягко говоря, отвратительно, однако альбинос понимал, что выбора у него нет — он сам взвалил на себя этот тяжкий груз чужой личности.
— К тому же, сейчас это уже не имеет никакого значения, ведь я жив и я здесь… Я осознал, что был не прав и что оставлять тебя одного, не посвятив в какое-то свои сомнительные планы, было весьма подло, — лжёт Тобирама и склоняет голову, как будто действительно признает свою вину. — Друзья так не поступают, верно?
— Друзья… — глухо тянет Хаширама и растерянно ведёт пальцами по чужому запястью. — Знаешь,
так друзья тоже не поступают…
С этими словами он дёрнул опешившего Тобираму на себя и, прежде, чем тот успел что-либо сказать, припал к синеющим венкам мокрыми от слез и слюны губами, торопливо смещаясь к острому плечу и тонкой шее.
— Дара, мой Мадара, — шептал он между смазанными поцелуями, с упоением слушая, как Тобирама в облике его возлюбленного под этим натиском банально задыхается. — Прости меня, прости…
Младшего Сенджу затрясло от осознания ситуации, в которой он оказался по своей же воле.
Его аники, его славный старший брат, пример для подражания всей деревне, желал не просто мужчину, а самого Мадару Учиху, что считался мёртвым уже несколько месяцев!
Чем дольше он стоял столбом, боясь пошевелить даже пальцами ног, объятия Хаширамы становились все откровеннее, его поцелуи — более страстными и громкими, а спустя пару мгновений тёплая широкая ладонь бессовестно забралась под складки юкаты, щупая в самых сокровенных местах.
Тобирама крепко зажмурился от стыда, ощутив руку брата на собственном члене, и вцепился ему в плечи, целуя в ответ мокро и пошло — если играть эту гадкую роль, то играть правдоподобно и до конца…
Получив ответную реакцию, Хаширама резко отстранился и, окинув своего фальшивого Учиху мутным от желания взглядом, потянул за собой на растеленный футон, попутно избавляя себя от одежды.
Тобирама, к своему стыду, не желая сдаваться, последовал его примеру, а через пару мгновений, полностью обнажённый, оказался крепко прижатым к простыням сильными руками Хаширамы.
Он покрывал жаркими поцелуями дрожащее в лихорадке тело и чувственно шептал:
— Такой прекрасный… Так давно мечтал, хотел… Родной мой!
Тобирама испуганно замер после этих слов и аккуратно покосился на собственные руки, боясь, что техника перестала действовать в самый неподходящий момент, однако его пальцы были по-прежнему бледными и тонкими, а чёрные пряди волос также агрессивно лезли в глаза и нос.
Внутри все сжалось от чувства несправедливости — за все свои двадцать лет Тобирама слышал от брата «родной» всего несколько раз, и то в далёком детстве.
Выходит, что проклятый Учиха ему роднее собственного отото?
Несмотря на то, что старший Сенджу был бесконечно нежен, Тобирама все равно дрожал от ужаса и отвращения, когда смуглые ладони брата оглаживали внутреннюю сторону его широко разведенных бёдер, а когда длинные мокрые пальцы коснулись его сжавшегося ануса, он вскинулся, закрыл алое лицо руками и свёл ноги обратно, пытаясь защитить хотя бы ничтожные остатки своей чести и гордости.
— Хаши, я ещё никогда… — испуганно вскрикивает он и на этот раз не лжёт, потому что до сих пор действительно невинен.
— О Ками, — не сдержавшись, стонет старший и ещё более трепетно, более бережно начинает покрывать каждый сантиметр его тела тягучими поцелуями.
Тобираме пришлось собрать в кулак все свое мужество, чтобы не разрыдаться посреди мучительного процесса растяжки, пока Хаширама, пытаясь отвлечь от болезненных ощущений, свободной рукой ласкал его вялый член и шептал на ухо какие-то неразборчивые нежности, граничащие с невообразимыми непристойностями.
Каждое слово брата заставляло зажмуривать глаза с новой силой, кажое движение его отвратительно ласковой руки внутри — закусывать губы то ли от стыда, то ли от боли. Горячие пальцы настойчиво раздвигали испуганные мышцы, двигались плавно, словно извиняясь за причиняемый дискомфорт, и будь на месте Тобирамы настоящий Мадара, то он, возможно, оценил бы эти старания по достоинству, но младший Сенджу едва ли мог себя заставить поступить также.
Тягучая пытка продолжалась до тех пор, пока Хаширама не толкнулся пальцами особенно глубоко и не нащупал беззащитную простату — Тобирама тут же выгнулся, вцепившись в футон, и, широко распахнув глаза и рот, протяжно застонал, на мгновение поразившись этому звуку.
Так странно — голос у Мадары был глубоким и чуть сиплым, а стоны оказались высокими, чистыми и звонкими…
Хаширама вскинул на него сияющие счастьем глаза, от чего Тобираме снова захотелось плакать от досады — ну не может чёртов Учиха действительно быть центром вселенной брата и смыслом его жизни…
Ведь не может же?
Когда старший бережно кладёт длинные, белые, покрытые синяками и шрамами ноги на свои широкие плечи, целуя острые коленки и приставляя сочную головку своего члена к его разработанному входу, Тобирама понимает — может…
Мадара — личный бог Хаширамы, его слезы, скорбь и боль, его счастье и любовь, за которую Сенджу не пощадил бы, наверное, и собственного брата. Его истинной и самой сокровенной мечтой всю жизнь был именно Учиха, а не Коноха — все это время деревня была лишь прикрытием истинных чувств её первого Хокаге; Хаширама возвел это поселение в качестве храма Мадары, его святого пристанища, и без Учихи смысла в существовании деревни не было бы никакого…
С каждым осторожным толчком старшего Сенджу пространство спальни пронзали тонкие вскрики боли и отчаяния, умело обращенные Тобирамой в стоны наслаждения, и с каждым новым признанием Хаширамы альбинос понимал, что сам подписал себе смертный приговор — брат своего Мадару больше никогда от себя не отпустит, будет беречь и бесконечно любить не только словами, но и губами и, прости Ками, кое-чем ниже пояса…
Тобирама ощущал себя сумасшедшим юнцом, добровольно продавшим себя в сексуальное рабство совершенно бесплатно, и уже жалел о том, что решился спасать брата — скорбь со временем проходит, боль притупляется, а вот страсть может быть губительной…
— Дара, я… — в последний раз стонет Хаширама и с дрожащим вскриком кончает, намертво уткнувшись губами в разметавшиеся чёрные волосы, не замечая, как по бледному виску под тёмными прядями скользит маленькая бусинка слезы.
Когда брат засыпает спокойно впервые за несколько месяцев, Тобирама перекатывается на другой бок, смотрит в окно на одинокую луну и, уже не сдерживаясь, рыдает в скомканные простыни…
Выплеснув первый поток эмоций, он осторожно поднялся с футона, накрыл обнаженное тело Хаширамы лёгкой простыней и выскользнул из спальни в ванную комнату.
Подойдя к большому зеркалу на стене, Тобирама убрал мокрые от пота и слез пряди с лица и криво усмехнулся — Мадара Учиха был практически уродлив с покрасневшими от рыданий уставшими глазами и распухшим ртом, что сейчас повторял за Сенджу в отражении зеркала кривой изгиб его горькой ухмылки.
Завершив технику, альбинос с не меньшим отвращением уставился на свое настоящее тело, на котором, к его досаде, тоже бесстыдно багровели следы любви Хаширамы.
— Ты делаешь это ради брата, — надломленным голосом напомнил он самому себе, тут же опуская голову и зажмуривая глаза, чтобы снова не расплакаться.
Сенджу не сомкнул глаз до самого рассвета, сидя рядом с Хаширамой на сбившемся футоне и обреченно думая над тем, что ждёт его дальше…
Выслать Мадару обратно из деревни было невозможно ни под каким предлогом, а подстроить собственную смерть, чтобы провести вечность в теле чёртова Учихи, означало обречь брата на новую боль, хотя…
Тобирама был честен с самим собой и понимал, что Хаширама не будет страдать по нему так же, как по своему драгоценному Мадаре. Может быть, погрустит недельку, а потом снимет траур и снова будет освещать Коноху своей лучистой улыбкой…
— Будь ты проклят, Учиха, — раздался в темноте спальни злой шепот и звук активации техники, когда Хаширама томно потянулся и распахнул сонные глаза…
***
— Дара, ты не видел Тору? — взволнованно поинтересовался старший Сенджу, заглядывая на кухню, где Тобирама в обличии Учихи готовил им ужин.
Обернувшись, он с неприятным удивлением увидел держащегося за косяк брата в некогда любимом им хаори зелёного цвета — мешки под сияющими тихой радостью глазами все ещё синели тёмными кругами, однако больше не выглядели так болезненно; острые скулы обрели утраченный румянец, а на губах заиграла привычная улыбка.
Младший Сенджу наконец-то лицезрел прежнего Хашираму.
— А что с ним? — с пренебрежением спросил он, раскладывая еду по тарелкам.
— Я не видел его уже целый день, — растерянно ответил брат, — он как будто пропал. Раньше такого не было…
— Ставлю все на то, что он опять гниёт в своей лаборатории, — фыркнул Тобирама, поразившись тому, как натурально ему удалось передать отношение Учихи к нему. — Не переживай, Хаши, найдётся твой братец…
— Я хочу его навестить, — упёрся старший Сенджу, направляясь к выходу с кухни, — не сердись, Дара, я скоро…
И упорхнул из дома так быстро, что Тобирама даже рта не успел раскрыть, чтобы что-то ответить.
Заламывая руки от волнения, он встретил невероятно растроенного Хашираму спустя примерно полчаса. Тот держал в руках хорошо знакомый Тобираме свиток и хмурил густые брови, снова и снова пробегая встревоженными глазами по грубым строкам.
— Что там? — как можно более безучастно поинтересовался младший Сенджу, вскидывая тёмную бровь в раздражении, и Хаширама молча протянул ему письмо, на которое тот даже не взглянул, потому что знал его содержимое наизусть.
— Он же вернётся? — глухо спросил старший, и Тобирама в лживой ласке ткнулся лбом ему в плечо.
— Ну я же вернулся, — спокойно ответил он и выдохнул, когда Хаширама сгреб его в широких объятиях, — веришь?
— Я всегда тебе верю, Дара, — прошептал старший Сенджу и поцеловал чёрную макушку, от чего Тобирама обреченно выдохнул.
Больше Хаширама о своём брате не спрашивал, а ночью снова целовал и любил фальшивое тело, забываясь в собственных чувствах и мерцающих каким-то странным блеском чёрных глазах лживого Учихи…
***
Тобирама потерял счёт времени.
Он уже начал забывать свой истинный облик, потому что носил оболочку Мадары уже больше полутора месяцев; собственный голос тоже начал испаряться из памяти.
С каждым новым днем, с каждой ночью, проведённой на горячем футоне в спальне Хаширамы, Сенджу тонул в своей лжи все больше и больше, растворялся в теле Мадары все сильнее, словно белый сахар в чёрном чае.
Он вжился в эту роль настолько хорошо, что теперь мог без труда навещать Ичизоку Учиха, особо пристально наблюдая за подрастающим Кагами; настолько хорошо, что один раз обнаружил себя у могилы покойного Изуны с букетом ромашек в дрожащих руках; настолько хорошо, что однажды поймал себя на мысли, что ему нравится ощущать Хашираму глубоко внутри себя…
Первое время Тобирама рвал на себе волосы за подобные мысли: где это видано — возжелать собственного брата, притворяясь любовью всей его жизни! Однако спустя пару мгновений миролюбиво усмехался, смеялся чужим раскатистым смехом и вслух убеждал самого себя: «Я же Мадара! А ему можно, ему простительно…»
Техника Долговременного обращения отнимала слишком много чакры, в результате чего Тобирама частенько уставал и иногда даже практически падал в обморок под взволнованные причитания Хаширамы, но уверял того, что это кратковременные побочные эффекты после недавнего «воскрешения».
— Расскажешь когда-нибудь, как тебе это удалось? — осторожно спрашивал Хаширама каждый раз, когда целовал во время прелюдий широкий рубец от собственной катаны.
Тобирама только пожимал плечами, млея от запретного тепла ладоней брата, и отрицательно мотал черноволосой головой, улыбаясь снисходительному взгляду Хаширамы.
За все время, интимно проведённое рядом с братом, Тобирама услышал столько нежных слов и признаний, сколько не слышал за всю жизнь — это не могло не нравиться, а уж жадный до ласки Сенджу и вовсе слишком быстро сдался во власть чужой любви.
Иногда, чтобы окончательно не пропасть, он уходил в одиночку гулять глубоко в лес, к озеру, где можно было отдохнуть от действия злополучной техники и восполнить утраченные запасы чакры, и сегодняшний вечер не являлся исключением — нужно было набраться сил перед предстоящей ночью.
Выйдя к водоему, он по привычке спустился к берегу, опустился на колени и ополоснул лицо. Вскинув лохматую голову, Тобирама убрал назад прилипшие волосы и раскрыл глаза, тут же крупно вздрагивая.
Ему показалось, что он наткнулся на невесть откуда взявшееся зеркало — с противоположного берега на него смотрел Мадара Учиха, настоящий, живой и напуганный не меньше самого Сенджу.
Прикинув что-то в мыслях, Тобирама поднялся с земли, принимая самоуверенную позу, и криво ухмыльнулся. Глаза настоящего Мадары мгновенно вспыхнули шаринганом — эту глумливую усмешку уголками губ вниз он мог узнать из тысячи, потому что несколько лет назад видел её на поле боя каждый день во время сражений с Сенджу.
Коршуном подлетев к Тобираме через озеро, он остановился, колеблясь пару секунд, а после хлестнул по гладко выбритой для поцелуев Хаширамы щеке жёсткой ладонью.
Раздался его собственный смех, от которого Учиха вздрогнул и, повалив веселящегося Сенджу на землю, придавил своим весом и принялся остервенело осыпать его лицо яростными пощечинами, сберегая кулаки — все-таки собственную шкурку, так идеально сидящую на ублюдке Тобираме, портить не хотелось.
— Ты! — шипел он в свое поддельное краснеющее от ударов лицо. — Какого черта, Сенджу?! Отвечай, дрянь!
— Так и знал, что ты жив, сволочь, — самодовольно прохрипел Тобирама, щурясь от обжигающей боли в области скул.
Мадара поднялся с него и, по-прежнему полыхая шаринганом, хрустнул шеей — по его расчётам, намечался бой, однако, вместо того, чтобы броситься на него, Тобирама спокойно сел на траву, растирая щеки, и похлопал ладонью по земле рядом с собой.
Опешив от такого жеста, Учиха возмущённо вскинул брови, но все же недовольно уселся на указанное место рядом с Сенджу.
— Я жду объяснений, — прорычал он, замечая боковым зрением, что Тобирама снова усмехнулся.
— Я тоже, — задиристо ответил тот, демонстративно поправляя чужие волосы на своей голове.
Мадара гневно отвернулся, не желая оправдываться перед проклятым альбиносом.
Тобирама на это только хохотнул.
— Полагаю, что никто из нас не сознается первым, — сказал он, поднимаясь с земли, — в таком случае, рад был повидаться, Учиха, и мой тебе совет: больше не появляйся в Конохе никогда в жизни…
Свирепо глядя на то, как Тобирама невозмутимо покидает место этой внезапной встречи, Мадара вскочил с земли и встал в боевую позу.
— Сенджу, не думай, что я отпущу тебя так просто!
— Ну давай, — альбинос повернулся к нему лицом и расставил руки в стороны, показывая, что он не будет сопротивляться атакам, — вперёд, Учиха! Нападай, если хочешь, чтобы вся страна Огня узнала о существовании твоего двойника.
Мадара гневно втянул воздух через нос и скрестил руки на груди в своем привычном жесте.
— Я открою тебе свою тайну, ублюдок, только если ты сделаешь тоже самое, — безапелляционно сказал он, — все-таки это ты посмел прикидываться мной по непонятной мне причине!
— Как скажешь, — мирно ответил Тобирама, понимая, что с этим бешеным вепрем спорить бесполезно, и сел на прежнее место. Мадара опустился рядом. — Раз ты интересуешься, Учиха, то скажу — я делаю это ради брата.
— Ради Хаширамы? Не смеши, — отмахнулся тот, — ему не было дела до меня, когда…
— Ему всегда было до тебя дело, идиот, — перебил его Тобирама, раздражённо хмуря чёрные брови, — даже больше, чем я мог предположить…
— О чем ты?
— После того, как убил тебя, брат стал сам не свой, превратился в тень самого себя, — тихо ответил Сенджу, поднимая глаза к небу и с неохотой вспоминая те мрачные дни, — я думал, что мы его потеряем… По сути, это продолжалось всего пару месяцев, но, мне кажется, для него время скорби по тебе стало целой вечностью, а я не мог оставаться в стороне и равнодушно смотреть, как медленно и мучительно угасает мой родной брат. Вот и результат.
Тобирама кивнул на себя, ещё раз демонстрируя Мадаре свою гениальность.
— Хн, как же ты провернул фокус со своим исчезновением? Не мог же ты создать клона на такой большой срок, — подозрительно ощерился тот.
— Для всей Конохи Тобирама Сенджу на данный момент находится в секретной миссии, а когда вернётся — неизвестно, — ответил альбинос и пристально посмотрел на Мадару, — да и вернётся ли вообще… Я не смогу вечно лгать Хашираме и жителям всей деревни, Учиха.
— Я не понимаю, — снова упёрся тот, — когда Сенджу хладнокровно пронзил меня своей катаной и наговорил кучу пафосной чепухи, я был уверен, что ему действительно на меня плевать! Тогда почему убийство меня стало для него таким серьёзным ударом? Сенджу, ты нагло врешь и мне тоже?!
— Учиха, — устало вздохнул Тобирама и лениво оттянул плотно запахнутый ворот юкаты, демонстрируя свежий засос на бледной шее, — догадайся, кто оставляет их на
твоём теле каждую ночь…
Мадара распахнул глаза, задохнувшись воздухом, и покраснел настолько сильно, что Тобирама даже слегка испугался за его состояние.
Красные пятна стыда сползли вниз до самых ключиц.
— Ты… Вы… Он с тобой, то есть, со мной… — сбивчиво пролепетал Мадара и отвернулся, пряча лицо.
— О да, — подначивал Тобирама, растягивая чужие тонкие губы в ехидной усмешке, — ты даже представить себе не мог такого исхода, верно, Учиха? Хотя нет… Уж ты то наверняка только об этом все время и думал — как бы ощутить крепкий член Хаширамы Сенджу внутри себя, а?
Мадара, кажется, закрыл уши руками, но из-за копны волос этого было не разобрать, а Тобирама тем временем продолжал выводить его из себя:
— Можешь называть меня больным извращенцем, Учиха, но я по достоинству оценил, насколько хорош мой брат, хоть и никогда не просил великих Ками об этом. Я как животное выдрессировал себя отвечать взаимностью на его искренние чувства к тебе и отдавать ему такую же ласку, какой он одаривает
меня каждую ночь… Знаешь, спать с собственным братом оказалось не так уж и плохо, вы случайно с Изуной-саном никогда не практиковали подобное?
Мадара крупно вздрогнул и издал какой-то странный звук, привлекая к себе внимание Сенджу.
— Я тебя ненавижу, — слишком спокойной сказал он, развернулся, и Тобирама по-настоящему удивился, увидев злые слезы, стоящие в бесконечно больных чёрных глазах. — Сначала ты отнял у меня брата, а теперь и
его тоже…
Тобирама замолчал.
Стоило думать, что своими ядовитыми речами он задел не гордость Мадары, как и планировалось, а его настоящие, глубоко спрятанные нежные чувства не только к Изуне, но и к Хашираме.
Учиха был жаден до любви, хоть и никогда не показывал этого — из-за своей гордыни он мог запросто отказаться от борьбы за неё, поэтому и страдал. Тяжело и пожизненно.
Сенджу тоже был невообразимым собственником — с того момента, как его спина впервые коснулась поверхности футона брата, он считал его своим персональным трофеем за пережитые вынужденные мучения, и не был намерен делиться им с кем-то, а тем более с настоящим Учихой — однако ему все же было знакомо элементарное понятие «честь».
Не смотря на то, что Хаширама принадлежал ему по зову крови и велению братской привязанности, Тобирама не имел права на его
мужскую любовь — этот трофей уже давно принадлежал Мадаре, хоть тот об этом и не догадывался.
Скрипнув зубами, он глубоко вздохнул и тихо произнёс:
— Возвращайся в Коноху, Учиха… Не в деревню, так хотя бы к
нему. Не знаю, какие мотивы у тебя были покинуть поселение и как ты выжил, но в одном я уверен точно — мы с тобой оба слишком заигрались, увлеклись и растворились в собственной лжи. Пора прекращать это безумие…
Мадара последний раз вскинул на него давно потухшие глаза и снова отвернулся.
— Я не могу… Тебе не кажется, что мы оба зашли слишком далеко, Сенджу?
Тобирама промолчал, не желая признавать его правоту, но брезгливо ответил:
— Если уж решишь вернуться, то подготовь себя — твоя тощая задница оказалась невероятно тугой…
Кивнув на прощание и плевав на то, что Учиха этого не увидел, он круто развернулся и поспешно покинул озеро, оставляя Мадару в глухом одиночестве…
***
Расчёты Тобирамы относительно Учихи снова оказались верны — тот был слишком предсказуем — спустя пару часов с их встречи он прислал знатно потрепанного ястреба с таким же потрепанным кусочком свитка, на котором было написано всего одно предложение: «Жди, когда сядет солнце».
Бросив записку в лабораторную топку, Тобирама умиротворенно улыбнулся — сегодня он наконец мог позволить себе добросовестно выспаться.
Этой ночью Мадара Учиха впервые стыдливо скрестил свои ноги на пояснице Хаширамы, а Тобирама Сенджу вернулся из своей тайной миссии…
