Переплетено

Арсений чувствует себя ведущим передачи «Галилео»: вся неделя проходит под лозунгом «в эфире рубрика э-э-эксперименты». Он касается Антона легко и непринужденно, но следит за каждой его реакцией. Держит подольше руку, ищет взглядом взгляд. И всегда, кстати, находит. А ведь прежде не замечал, как часто на него смотрят исподтишка. Хуевые из них шпионы, ничего не скажешь. Утром (точнее, днем) после вечеринки, пока Арсений зевал и тёр глаза, Антон уже успел одеться. Обсуждать ночь не хотелось: тут бы ожить для начала. Сон помог уменьшить похмелье, а зубная щетка и вовсе сделала мир лучше. Сережа, правда, ворчал, что из-за них, двух пьяных идиотов, у него чуть не накрылся тройничок, ибо не хуй шастать по чужим спальням. — В каком смысле «чуть»? — спросил Арсений. — В прямом, — тот усмехнулся и пододвинул к ним две тарелки с омлетом, а потом щедро плеснул сока в стаканы. Как единственный непьющий, он был отвратительно бодр и свеж. — Кровати можно сдвинуть, если ты не знал. Арсений прищурился: друг, конечно, не слыл образцом целомудрия, но подобные фокусы напрягали. — И с кем ты?.. — С Наташей и Ксюхой, а с кем же еще? Лера, вон, на графа запала, мне до такого уровня далеко, — сказал Сережа, впирая в Антона цепкий взгляд, следя за реакцией. Арсений, хоть на него никто и не смотрел, напрягся, ощутив приближение пиздеца, и тот не заставил себя ждать: — Ну а вы как провели ночь, пацаны? Хорошо спалось? Хитрый бородатый лис, чтоб у него кичка отсохла. — Ага. Дрыхли без задних ног, — спокойно ответил Антон. Однако ни хуя себе. Реально ничего не помнит или так умело косит под дурака? Арсений нахмурился в омлет. И продолжал бы, наверное, есть себя изнутри (вместо пресловутого омлета), но Антон вдруг придвинулся и подпер его плечо своим. Сразу стало легче. — А ты чего Дашку не позвал? — перевел он стрелки. Судя по гримасе — вполне удачно. — Мы пока не общаемся, — туманно пробубнил Сережа, делая себе кофе. Его спина напряглась, руки одеревенели. Антон и Арсений переглянулись: «— Не знаешь, чего это с ним? — Нет, а ты? — Если ты не в курсе, то я тем более». Отношения между Дашей и Сережей напоминали американские горки: они сходились, расставались и снова сходились. Потом решили остаться друзьями с привилегиями, потому что секс был в радость, но Серый постоянно колесил по стране и за границей, а Даша наотрез отказалась превращаться в кочевницу. В таком режиме провели весь последний год, и близкие друзья об этом знали. Всё было нормально. Не то чтобы Матвиенко звал её на каждую вечеринку, да и в разъездах целибат не держал, но, когда возвращался домой, прилипал к ней как банный лист, и она не возражала, если ни с кем не встречалась. А теперь — «не общаемся». Эвоно как. В тот момент Арсений понял, что у каждого из них есть свои головняки, о которых говорить пока слишком трудно. Сейчас в целом не до рефлексий: всё воскресение они с Антоном страдают от похмелья и по приезде домой врастают задницами в диван. В понедельник, чуть не проспав и в который раз зарекшись пить, ползут на работу, а к вечеру Арсений уезжает на репетицию. Премьера через три недели, но роль ему выпала небольшая, времени хватает. В театре он не то что служит — скорее, прислуживает, и сам театр не из разряда БДТ, а ближе к экспериментальному артхаусу: собран энтузиастами, коих в Питере вагон и маленькая тележка, для таких же энтузиастов. Молодые авторы предлагают свои сценарии, малоизвестные актеры на них подбиваются и общими силами пытаются что-то соорудить. Публика неширокая, деньги не льются рекой, но Арсению в радость. Он не откажется от этого, даже если посмотреть на него, точнее, на спектакль, придут всего двадцать человек. Сюжет сильно закручен на психологии: женщина, имеющая все атрибуты хорошей жизни (семья, друзья, работа и далее по списку), в какой-то момент понимает, что она несчастна и совершенно не знает, чего хочет. Название «Путь к себе» отражает суть истории: много анализа и вопросов без ответа. Сверху всё приправлено архетипами Юнга, и именно одного из них — Анимуса — играет Арсений. Всю неделю он торчит на репетициях. Возвращается довольным, но уставшим: сил на серьезные разговоры нет. Антон тоже замученный, потому что маркетологам в принципе спокойно не живется, особенно когда Стасу, их директору, шлея попадает под хвост. На сцене Арсений играет Анимуса, а дома — Шредингера: пока они не говорят о сдвинутых рамках дружбы, шанс, что ему не привиделось, остается. В общем, он ссыт вести себя как нормальный взрослый человек и вместо этого прячет голову в песок, потому что в прошлой жизни был не только Гитлером, но еще и страусом. Однако напряжение не уходит: оно просто кочует в физику и всякие… моменты. Или, как сказали бы в сети, мОмЕнТы (добавить эмодзи с блестками). Например, когда Арсений целую вечность торчит перед зеркалом, поправляя челку, за спиной раздается смешок: — Да красивый, красивый. Они встречаются взглядами в отражении, и Антон делает очень странную вещь: он краснеет. И раньше ведь называл красивым — пусть с иронией, — а сейчас смутился. Арсений не знает, как себя вести: первое желание — проглотить комплимент и притвориться, что ничего не было. Однако он широко улыбается и, снова поймав взгляд Антона, бормочет: — Спасибо. Когда они налетают друг на друга в вагоне метро, он больше не пытается отойти. В лифте тоже стоят слишком близко, соприкасаясь плечами, даже если никого вокруг нет. Во вторник Антон предлагает сходить на обед в какое-нибудь новое место. Это превращается в традицию, правда, длится она недолго: до конца рабочей недели, потому что кофеен рядом не так уж много, а перерыв не резиновый. Каждый раз, стоит им разобраться с едой, Антон помогает надеть пальто. В субботу Руслан зовет встретиться. Арсений хмуро глядит в экран («У меня сегодня отгул. Не хочешь вечером где-нибудь выпить?») и несколько минут ломает голову над ответом. Решает, что лучшая защита — нападение. «Осторожно, я могу подумать, что это свидание». Он кусает губу, гадая, не спугнет ли Руслана своей прямотой. «Я на это и рассчитываю. Ты согласен?» Видимо, единственный, кто тут ссыт, это сам Арсений. И дело, конечно, не в свидании: он растерян и полон слепых надежд, что Антон в одно прекрасное утро проснулся геем (или би, или деми, или кем угодно). Напиши Руслан неделю назад, всё было бы намного проще, а теперь Арсений как собака на сене (ёу). Иронично, что при таком количестве внимания он до сих пор один: все всех — вроде как — хотят, но никто ни с кем не трахается. — Заебала эта Ебатория, — говорит Антон, заходя с миской попкорна, и Арсений крайне солидарен с его словами, точнее, со старым мемом, хоть и по совершенно иной причине. — Давай в следующий раз готовый купим, тут половина зернышек не лопнула. Он садится на диван и смотрит в миску с такой обидой, будто ребенок, которому из новогодних конфет достались только марципановые. Грудь заполняет вселенская нежность, и Арсений, вздохнув, пишет Руслану, что очень занят в ближайшее время: репетиция, спектакль, все дела. Ну, допустим, мы умалчивали, недоговаривали, но лжи — как таковой — её не было… У него и вправду ведь репетиция. Прошла этим утром. А завтра полноценный выходной. Блядь. — Всё нормально? — интересуется Антон, прежде чем закинуть в рот горсть попкорна. — Руслан на свидание позвал, — Арсений задумчиво смотрит в директ на короткое «Понял. Может, в другой раз» и чувствует себя странно. — Предложил сегодня выпить. Он почти готов к тому, что Антон начнет бухтеть: они ведь договорились устроить марафон по фильмам Марвел. Однако тот его удивляет: — Ну… поздравляю? — он не дуется, но улыбка всё равно кривая. — Можем марафон на завтра перенести. Арсений качает головой: — Нет необходимости. — Не понял. — Да что тут понимать, Шаст? Я отказался. — Почему? Он пожимает плечами: — Решил, что хочу побыть дома, — «с тобой» вертится на кончике языка, и оно настолько громкое, что можно не говорить вслух. Антон смотрит на него несколько секунд, а потом расплывается в улыбке: — Начнем с «Первого Мстителя»? — Давай лучше с «Железного Человека». — Но там хронология другая. Арсений усмехается, зачерпывая попкорн из миски: — Плевать. Мне он больше нравится. — Так и скажи, что запал на Старка, — в шутку ворчит Антон, но послушно включает «Железного Человека». Хороший вечер плавно перетекает в ночь. К началу третьего фильма Арсений засыпает на чужом плече, а просыпается под звуки титров, и всё это время его никто не будит. В воскресенье он осторожно спрашивает, не планирует ли Антон увидеться с Ирой. — Не, — тот качает головой, поджаривая яичницу. — Хочу сегодня дома побыть. «С тобой» снова звенит в воздухе, но уже не по инициативе Арсения, и сердце делает пронзительно-нежное «ебоньк». Весь день они смотрят «Мстителей» и «Агентов "Щ.И.Т."». Понедельник проходит напряженно и суматошно, так как один из стажеров допускает ошибку в документе, и компания чуть не лишается двухсот тысяч за пару минут. Арсений разгребает последствия, потому что этот дуралей прикреплен к Вове, а Вова сейчас на больничном. Когда Антон зовет на обед, он лишь ворчит и своими голубыми льдинами обращает всех в камень, как Медуза Горгона, — тут не до еды. Антон молча кивает и уходит, однако через полчаса приносит большой стакан кофе и сэндвич с индейкой. — Я люблю тебя, — стонет Арсений, вгрызаясь в поджаренный хлеб и закрывая глаза от удовольствия. — Ты это мне или бутеру? — Обоим? Антон смеется: — Арсе-ений, какой же ты ветреный. — Не переживай, в моем сердце хватит места для вас двоих. Через несколько часов рабочий ад подходит к концу. Репутация фирмы не пострадала, зарплаты тоже — в убытке разве что погибшие нервы, но стажер (Ваня) обещает искупить вину бутылочкой чего-нибудь эдакого. Арсений кивает, но на всякий случай дает понять: еще один такой прокол, и Ваня на эту бутылочку сам сядет. Через десять минут в чат труппы приходит сообщение — вишенка на торте из говна. Репетиции не будет, потому что Алена, у которой главная роль, мучается с желудком и сегодня прийти не сможет. Еще через пару минут выясняется, что заболела не только она. Все друг другу сочувствуют, коллективно обвиняя кишечный грипп; Арсений же уверен, что дело в субботней рыбе. А ведь он их предупреждал: от кафе с названием «Улов дяди Саши» нельзя ждать ничего, кроме диареи. Шутка про торт и вишенку играет новыми красками. В основном коричневыми. Когда они с Антоном едут на эскалаторе после работы, Арсений, пользуясь разницей в ступеньках, упирается лбом ему в ключицы. Хорошо, наверное, что репетицию отменили: сил вообще нет. — Устал? — шепчет тот возле уха. — Мгм. — Держись, скоро будем дома, — говорит Антон, потом мягко гладит по затылку. Всего пара касаний, а ноги превращаются в желе. Кажется, стоит зайти в парадную, и Арсений сразу вырубится — даже до квартиры не доползет. Но, как это часто бывает, сонливость уходит под гнетом домашних дел. Пока он умывается и меняет одежду, Антон занят на кухне: слышно, как булькает закипающий чайник, затем пищит микроволновка. Во время еды они болтают о сегодняшнем дне. Точнее, один молчит, а второй ругает невнимательного Ваню и рассказывает о труппе. — А че это за кафе? Я о нем не слышал. — Да никто о нем не слышал, Шаст. Просто в доставке акция была, мол, от тысячи рублей сет роллов в подарок. Вот они и заказали. — Роллы? — Ага. — В «Улове дяди Саши»? В таком месте разве что селедочку под водочку. — Именно. Еще и всю гримерку скумбрией провоняли. Антон смеется, качая головой. После нехитрого ужина (вчерашних макарон по-флотски) Арсений идет мыть посуду и, вопреки логике, больше не чувствует себя усталым: напряжение ушло во время жалоб на глупых людей. И вроде всё здорово — свободный вечер, можно почитать или залипнуть в ТВ, — но есть ощущение, что чего-то не хватает: вновь вскипевшую энергию хочется куда-нибудь деть. Он садится на диван и включает ютуб, но пальцы нервно барабанят по спинке, а нога постоянно пружинит: даже старый добрый Бэд не помогает (ключевое слово — старый; обзоров в этому году кот наплакал). Вскоре из душа выходит Антон в одном полотенце: у него, судя по всему, дефицит одежды. И совести. — Всё в порядке? — он садится рядом, оставляя капли на обивке. — Угу, — мычит Арсений, игнорируя мысль, что под куском белой ткани абсолютно голое тело. Спасибо хоть полотенце не для рук, всё прикрывает. — А чего такое? — Выглядишь как я, когда долго не курил. А ведь точно… Будь они в мультике, над головой зажглась бы лампочка. У Арсения банальная ломка по репетициям. Всего два дня прошло, а тело дрожит, только ему бы не внутрь, а наружу (ха) — талант-то не спрячешь, показать хочется. Не зря считают, что артисты — люди, которые утоляют свой нарциссизм и жажду демонстраций. Может, не стань он актером, уже бегал бы по парку в плаще наголо и пугал несчастных прохожих. Из двух зол, как говорится… — Шаст, — зовет Арсений, поднимая на него сияющий взгляд. — У меня идея. — Это-то и пугает... Но на свой страх и риск спрошу: что за идея? Улыбка растягивает губы, бурлящая радость наполняет тело от макушки до пят. — Порепетируй со мной? У Антона глаза по пять рублей и хмурая галочка на лбу, а рот открыт, как у пойманной рыбы. — В каком смысле? — В прямом, — Арсений на всякий случай придвигается ближе, будто азарт передается воздушно-капельным путем. — Остальные актеры сейчас сидят на унитазах, но я-то — нет. — Оке-ей, — ни грана энтузиазма. — А если я что-то не так сделаю? — Не переживай, тебе не нужно входить в образ, просто… подашь мне реплики? — Хорошо. Где они лежат? — Арсений закусывает губу, чтоб не смеяться, но Антон, заметив это, вздыхает: — Ты сейчас не сценарий просил принести, верно? — Под «подать реплики» я имею в виду прочитать текст моего партнера по сцене. Точнее, партнерши. — О, мадаму играть? — Не играть. — Ох, ну простите, что мои слова оскорбляют ваши высокие актерские чувства. Арсений скалится и встает с дивана: — Не больше, чем твой внешний вид. Я схожу за распечатками, а ты пока оденься, ладно? — Что, сцен с рейтингом восемнадцать плюс не будет? — доносится в спину веселый голос. — Только приличное пи-джи! — кричит он из прихожей, зарываясь в офисную сумку, куда утром положил сценарий, чтобы после работы съездить в театр. Он возвращается и садится на прежнее место, пока Антон копошится в спальне. Глаза пробегают по знакомому тексту. Сердце бьется быстро, волнительно: тонкая грань между паникой и предвкушением. Через несколько минут выходит Антон — в домашних штанах и футболке. И с незавязанным полотенцем на голове. — Я готов репетировать. — Он встает в странную позу, поднимая руку, как восхищенный итальянец, и делает голос ниже: — А мать твоя знает, на ком её гобелен? — Что это? — Арсений смотрит на полотенце, свисающее на манер длинных волос. — Лайфхак, чтобы тебе было легче войти в образ, — доверительно сообщает Антон из серии «мне за эту разработку такую премию дадут». — Я ж типа мадама. — То есть, по-твоему, достаточно напялить на башку тряпку вместо парика, и ты превратишься в роковую красотку? Пойду порадую ребят из дрэг-шоу. — Скажи спасибо, что я в простыне не вышел. И то верно. Арсений смеется и качает головой, а потом кивает на соседнее место. Ждет, пока Антон сядет, протягивает ему несколько листов. — Вот эта сцена, — он указывает пальцем на нужный фрагмент. — Просто подавай реплики, можешь даже без интонации. Но для начала прочти. Если в каких-то словах сомневаешься — спрашивай. На самом деле текст несложный. Арсений куда больше времени потратил на изучение матчасти, чтобы лучше вжиться в роль, чем на запоминание некоторых сцен. Понял даже, что копнул слишком глубоко, но заумные термины оставляли много вопросов, а некомпетентность Арсений не любил. И не любит. До спецов психологии ему, конечно, далеко, но проделанной работой можно гордиться. Антон, закончив читать, хмурится. — Ты играешь любовника главной героини? — И да, и нет. — В смысле? А мог ведь озвучить нужные реплики и проследить, чтоб Арсений нигде не напутал со словами, но нет: интересуется, хочет понять. Внимание льстит и заставляет сердце в очередной раз сделать «ебоньк». Пока Арсений мысленно жмурится, согретый личным кудрявым солнцем, Антон добавляет: — Я въехал, что это психоанализ, не подумай. Просто… ты же вроде играешь часть её психики, а в этой сцене вы как будто… ну, любовники. Я запутался. Чувствуя себя настоящим душнилой (а так и есть), Арсений поправляет: — Это не психоанализ: там Фрейд был, а тут Юнг. Аналитическая психология. — Светлые брови выгибаются, мол, какая вообще разница? И он поясняет: — Разница есть. Архетипы — это фишка Юнга, а Фрейд говорил… — …что всё — член, я помню, да. Арсений прыскает, но потом смотрит с осуждением: не фиг перебивать, когда тебе тут умные вещи рассказывают. — Прости, прости. Давай дальше. — Длинную версию или короткую? — Длинную, — отвечает Антон сразу, но щурится: — Погоди, это вопрос с подвохом? — А если да? — Тогда всё равно длинную. Арсений решает не шутить и не тревожить почем зря дядюшку Фрейда, пусть спит себе спокойно. — Нет, будет короткая, — он поднимает палец, не давая возможности перебить, — потом расскажу подробнее, если захочешь. А сейчас время… — Приключений? — …репетиции. Блядь, Шаст, я отключу тебе тикток. — Это не из тиктока! Это мультик про пацана и его волшебную собаку. Мы смотрели с тобой, помнишь? — Нет. — Да в смысле? Там еще принцесса Пупырка, и я шутил, что… А-а, верно. Мы... с Ирой смотрели. Улыбка хочет сползти с лица, но Арсений ей не позволяет: он же актер. Однако пауза виснет и превращается в тишину. Неприятное чувство. Будто оба, не сговариваясь, решили сделать вид, что никакого мира за пределами гостиной нет, а сейчас реальность резко напомнила о себе — как наковальня, упавшая на голову. — Надо нам с тобой посмотреть, — бубнит Антон, скользя взглядом по тексту. — Ну, эм… расскажешь насчет роли? Арсений кивает, игнорируя рефлексию, дышащую на ухо, как маньяк. — Анимус — это… прообраз мужского в женщине, её маскулинная часть. Решительность, целеустремленность, рамки, границы. Но в то же время это проекция её идеального мужчины. Ты пока со мной? — Вроде да. — Когда мы влюбляемся, Анимус затмевает нам глаза. Точнее, женщинам — Анимус, мужчинам — Анима, их феминная часть. Мы накидываем проекции на другого человека, видя его не таким, каков он на самом деле, а… — Арсений ведет рукой, — …слишком возвышенным. Приписываем те черты, которых нет, игнорируем недостатки. Потом влюбленность проходит, и партнер кажется не таким классным. Считается, что это Анимус или Анима перестали нас контролировать, и на самом деле партнер не менялся, просто мы вешали на него свой идеал. Ты еще со мной? — Да. — По сюжету у меня как бы две роли: Анимуса и любовника. Героиня вслух общается только со своими архетипами… — Их много? — Персона, Тень, Самость… — видя, что Антон хочет обо всем расспросить, Арсений добавляет: — Потом расскажу, не отвлекайся. Так вот, с архетипами героиня общается вслух, а с остальными — реальными людьми — без слов, тактильно. К тому же лица у них закрыты. — Почему без слов? — Это метафора: они разучились друг друга слышать. И основной акцент должен быть на внутреннем диалоге: чтобы героиня смогла построить отношения с окружающими, ей нужно сначала построить отношения с самой собой. — А как зритель поймет, кто есть кто? — По разным цветам одежды. Ну и по взаимодействию, конечно. — Арсений, размяв затекшую от офисной работы шею, продолжает: — Она разочаруется в браке и заведет роман на стороне. Сначала всё будет хорошо, но потом радость от интрижки исчезнет, а любовник окажется не таким уж славным и понимающим. В этот момент я сниму маску, и зритель — вместе с героиней — поймет, что всё это время к любовнику её тянула проекция Анимуса. Позади меня будет стоять другой актер в такой же одежде, с закрытым лицом. Он продолжит играть любовника, но уже без прикрас. Антон задумчиво кусает губу, а потом говорит: — Какая-то хуевая роль у этого архетипа. И я не про спектакль. — Да нет, — Арсений пожимает плечами. — Во всём есть хорошее и плохое. Анимус и Анима… они как бы соблазняют нас к жизни, понимаешь? Помогают влюбляться, верить в магию. Не только с людьми. Они еще и с творчеством очень связаны, с вдохновением. — Почему тогда героиня не может своего Анимуса на мужа перекинуть? Когда-то ведь сработало. — Любовь — сложная штука. — Он замечает, что Антон хмурится, а потому вздыхает и качает головой: — Я не психолог, Шаст, другого ответа у меня нет. Давай репетировать? И так много времени потеряли. У тебя, вон, полотенце на плечо съехало, а ты даже не заметил, совсем из образа выпал. — Это асимметричное каре, мистер Стригусь Под Горшок. Ты ничего не понимаешь в трендах. — Я не стригусь под горшок, это кроп! После короткого смеха Арсений закрывает глаза и молча повторяет речь персонажа, пока Антон перечитывает нужные строчки. Через пару минут они смотрят друг на друга и кивают: пора начинать. Это, конечно, сложно назвать полноценной репетицией. Антон, невзирая на природную живость, подает реплики крайне неумело. По лицу видно: слишком загружен, волнуется, но будто не о роли, а о чем-то своем. — Антон, — зовет Арсений через семь мучительных минут, половина из которых ушли на «эээ… ща, я потерял строчку, прости», — если тебе некомфортно… — Всё норм, — тот упрямо качает головой. — Непривычно немного, еще раскачиваюсь. — Ты же в КВН играл, — мягко напоминает Арсений. — Ходил на репетиции. — Ну ты сравнил, конечно. Одно дело — шутить смехуечки, а другое… — он пожимает плечами, не в силах найти слова. — Я не хочу тебя подвести. Сейчас настроюсь, и всё будет как надо. «Ты никогда меня не подводишь», — вертится на языке, но это слишком пафосно, к тому же неправда. Люди не идеальны, у каждого полно недостатков, и Антон не исключение. Арсений тоже. — Спасибо, что согласился помочь. — Без проблем. Точнее, ну, — тот мягко смеется, — с проблемами, но мы их пофиксим. Готов попробовать еще раз? — Да. А ты? — Погнали. Они пробуют — и всё действительно становится лучше. До репетиций с Аленой, конечно, далеко, но прогресс есть. Может, дело в полотенце, которое Антон наконец-то убрал (кинул за спинку дивана, пробубнив под недовольным взглядом «я потом унесу»). А может, и вправду случился коннект. В чем бы ни была причина, результат налицо. Антон не прыгает по строчкам, старается как можно чаще смотреть в глаза. У Арсения реплики отскакивают от зубов, тело наполняется знакомым азартом: вот она — заветная доза, прямиком в вену у сгиба локтя. Вторую часть, где появляется любовник, они сыграть не смогут: там много касаний, похожих на танец, и Арсений заебется объяснять, как себя должен вести партнер по сцене. Тем более, Антон деревянный, как Шервудский лес. Их взаимодействие смотрелось бы… комично. Хуево, если без прикрас. Зато часть, где героиня разговаривает с Анимусом, дается на ура. Ладно, на «недурно». Под конец Арсений смелеет и придвигается ближе: нависает над Антоном, как того требует сцена, забив на «просто подавай реплики». В этом моменте диалог превращается в монолог: героиня должна трепетно и пугливо слушать архетип, который нашептывает ей соблазнительные речи, пышет энтузиазмом, заражает своим огнем. Антон, как и положено, молчит, приоткрыв рот. Смотрит во все глаза на Арсения, а тот с каждым словом наклоняется ближе и ближе, входя в кураж, едва помня о рамках приличия. Слова текут рекой — живой и бурной, с крутыми порогами интонаций. И Арсению хочется смеяться и целовать Антона — целовать-целовать-целовать, делиться своей радостью и азартом, оставлять улыбку на его губах. А тот смотрит завороженно, будто ничего красивее в жизни не видел, и не дышит. В какой-то момент, ближе к финалу, Антон пробегает взглядом по его лицу — глаза, кончик носа, губы, губы… Губы. Взгляд больше никуда не бежит, а вот сердце Арсения бежит, и еще как, — сейчас выскочит из груди к чертовой матери. Он не путает слова, но допускает лишнюю паузу (моветон!). В голове лихорадочно бьется одна и та же мысль: «Я ведь и вправду тебя поцелую», — и когда она становится настолько громкой, что за ней исчезают все посторонние звуки, Антон, наконец, поднимает взгляд. Арсений даже пугается, что озвучил идею вслух, но нет: озвучивал он лишь реплики персонажа. На самом деле весь кошмар с гляделками длился от силы секунд пять, но по ощущениям — двенадцать лет в Азкабане. Антон тот еще тайный дементор: всю душу уже высосал. А лучше бы высосал кое-что дру… Нет, стоп, ужасная шутка. Точнее, не шутка. Арсений замолкает, пытаясь отдышаться после пламенной речи, а Антон коротко облизывает губы (хватит туда пялиться, боже) и говорит: — Круто играешь любовь. Наивный обалдуй… Любовь на сцене сыграть нельзя. — Спасибо. А ты круто молчишь. — У меня просто опыт, — отвечает он серьезно, и Арсений усилием воли затыкает себе рот, чтобы не поддакнуть «у меня тоже». — Я целый год этим занимался. Когда мелкий был. Они смеются, и напряженность момента исчезает, чему тахикардия Арсения очень рада. Однако сбоящее сердце тонко намекает: на сегодня репетиций достаточно. Спустя полчаса и кружку чая (и два сникерса для Антона), диван опять принимает их пока еще упругие задницы в свои объятия. На фоне крутится выпуск про «мужиков в фор-р-рме» (серьезно, сколько можно пересматривать Бэда?). Арсений лениво подпирает щеку кулаком. В теле приятная усталость, как после тренировки, но в голове по-прежнему слишком много мыслей. — Расскажешь еще что-нибудь? — просит Антон, которому Баженов в латексе явно успел надоесть. Взгляд щеночка работает в двух случаях из трех, прям как метод «голого мужика», и сейчас ему невозможно отказать. — О чем ты хочешь услышать? Он пожимает плечами: — Об архетипах? Там было что-то про самку. — Самость, а не самку, несчастный ты мужлан. Антон смеется, а потом берет диванную подушку и без спроса, будто они делали так сотню раз (а не один), опускает её на колени Арсения. Кладет туда свою бедовую голову. Спасибо хоть лицом в экран, ибо пялиться в его глаза сверху вниз нет никаких моральных сил. — Про Самость так про Самость. Я готов. Жги. — Ты один из сложных выбрал, — говорит Арсений, слегка ерзая под ним, чтобы стало удобней. Он откидывает голову на спинку дивана, но шея быстро затекает, приходится снова подпереть щеку рукой. — Ладно, попробую. Самость — это главный архетип, к которому нужно очень долго идти. Он как бы… и центр, и окружность. Связан одновременно со всем. — И когда человек понимает, что к нему надо идти? — Когда наступает кризис. — Среднего возраста? — И этот тоже. Его, кстати, Юнг открыл, только назвал по-другому. Антон молчит несколько секунд, продолжая смотреть в экран, затем спрашивает: — То есть ты начинаешь путь к себе, лишь когда тебя в конец разъебывает? — Получается, так. — А пораньше нельзя? — От человека зависит. Плюс до этого другие архетипы действуют. Точнее, они как бы… все всегда действуют, там взаимосвязанная система. И Анимус, и Самость… И личные, и коллективные. Там еще комплексы подключаются… — Не врубаюсь. Арсений открывает рот, чтобы объяснить, а потом понимает, какой это лютый геморрой: одно тянет другое, потом третье, десятое, и к концу мысли он приходит к выводу, что и сам запутался. Вроде изучаешь, вникаешь — легко; пытаешься повторить через время — ошибка четыреста четыре. — Слишком сложно, — бормочет он в итоге, недовольный своим промахом. — Надо перечитать. — Ладно, — абсолютно спокойно отвечает Антон, елозя по подушке. — Расскажи что-нибудь простое. Как этот чувак открыл кризис среднего возраста? — Это случилось после ссоры с Фрейдом. — Они были знакомы? Арсений игнорирует зуд в пальцах свободной руки: опустить бы их на кудрявые волосы. — О, даже больше. — Трахались типа? Он прочищает горло, стараясь не думать, почему именно эта мысль пришла Антону в голову. — Нет, у них была очень крепкая дружба. Антон еще пару секунд ерзает, затем скидывает подушку на пол, а сам ложится прямо на колени. И, словно этого мало, слепо шарит по дивану, пока не находит чужую руку и не тянет её к волосам. Арсений сдается: у него уже давным-давно нет сил на борьбу. Кудри на ощупь не мягкие и не жесткие — просто приятные, без лишних эпитетов. Вздохнув, он продолжает: — Фрейд с неврозами работал, а Юнг с психозами. Они не были лично знакомы, но читали работы друг друга, находили их интересными. А потом Фрейд Юнга к себе позвал в гости. Говорят, когда они впервые увиделись, то оставили жен болтать в другой комнате, а сами ушли в кабинет и разговаривали буквально весь день — часов двенадцать, наверное. А затем ситуация повторилась. И еще раз, и еще. Они стали вместе изучать психику, ездили по конференциям, строчили друг другу письма, которые потом, кстати, пустили в печать — несколько томов вышло. Фрейд даже называл Юнга своим наследным принцем. — Звучит немного… эм… — Знаю, но нет. Просто Фрейд хотел себе сына, который продолжит его дело, а у Юнга были проблемы с отцом. На этом они и сошлись. Совпали так сильно, что союз получился… довольно ярким. — Он продолжает гладить Антона, чувствуя, как мысли от этого нехитрого дела становятся легкими и неторопливыми. — А почему разругались? — Не сошлись во взглядах. Фрейд, по мнению Юнга, слишком всё в секс уводил и не хотел соглашаться с коллективным бессознательным. — Это… — Это такая теория, что у нас есть не только личное бессознательное, куда вытесняются всякие страхи и желания, но еще и коллективное. Юнг считал, что мы все связаны друг с другом, как… Вот представь маленький остров, который окружен водой. Помимо него в океане куча таких же островков. Падает камень — появляется рябь и круги, и они расходятся от одного берега к другому, от одного острова к соседним. Понимаешь? — Наверное, — бормочет Антон, слабо потираясь щекой о колено. — Это было бы круто: ты ведь как незнакомая планета, Арс. Или как этот остров. Я бы хотел знать, что у тебя в голове. Арсений замирает, чувствуя так много, что аж плохорошо, и хрипло смеется: — Эта теория не включает в себя телепатию, Шаст. — И всё же. Мне нравится мысль, что мы связаны на таком уровне, — тот ведет плечом. Господи, блядь, Иисусе, ну почему под рукой нет бутылки виски, когда она так нужна?.. — Выходит, у Юнга начался кризис из-за их ссоры? — Да, но не только. Фрейд был злопамятным дядькой. Я читал, что, когда умер его коллега, с которым они враждовали, он даже на фоне таких новостей умудрился облить покойника словесным дерьмом. С Юнгом у них тоже было много разногласий, и ухода Фрейд не простил. Сделал так, чтобы того турнули из ученого сообщества, и Юнг остался не у дел. Ну и, сам понимаешь, конец громкой дружбы, путь в науку заказан, в работе тоже нет продвижений… — И его накрыло? — Накрыло. Он не знал, чего хочет от жизни и зачем вообще продолжает проводить сеансы. Чувствовал себя неудачником. Боялся свихнуться, брал с собой револьвер: говорил, лучше пустит пулю в лоб, чем после должности врача окажется пациентом психбольницы. Антон даже слегка поворачивает голову, ловит взглядом взгляд. Выгибает бровь: — Прям настолько? — Ага. — Арсений мягко давит ему на висок, чтоб вернулся в прежнюю позу, мягко массирует. — Он начал… одной практикой заниматься, вроде как закрывать глаза и смотреть в глубь себя. И увидел там архетипы: прообраз Анимы и еще кого-то, уже не помню. Испугался, что у него галлюцинации. — Это разве не они? Арсений пожимает плечами: — Не знаю, но многие аналитики до сих пор так делают. Это вроде как их фишка, способ познания. — Без всяких там… грибов и таблеток? — Исключительно воображением и концентрацией. Точнее, её отсутствием. Сложно объяснить. — Если честно, звучит как пиздец, — усмехается Антон, а потом добавляет: — Спасибо, что рассказал. — Не представляю, как это пригодится в дальнейшем, но пожалуйста. — Да и пофиг, если не пригодится. Ты тако-ой умный дядька, — последние слова он произносит с интонацией из мема, и Арсений, пока тот не видит, поднимает губы в мягкой улыбке. — Мне просто нравится тебя слушать. — Ага, а еще нравится, когда тебе голову гладят часами напролет, да? — Это бонус. Ни один из них не меняет позы. Арсений продолжает зарываться пальцами в кудри, Антон тянется за пультом и делает звук громче. Они смотрят в экран: ролик переключился, там теперь обзор Юлая. Паренек слишком много кривляется, но порой доносит хорошие мысли, особенно учитывая его подростковую аудиторию. — Шаст, — тихо зовет Арсений, чтобы предложить разойтись по кроватям: обоим завтра рано вставать. — А? — Раз уж у нас такой болтливый вечер... Ты ничего не хочешь мне рассказать? — спрашивает он вместо этого, слишком поздно понимая, какой пиздец произнесли его губы. Антон ощутимо напрягается, даже дышать перестает. Секунды молчания давят и давят, и Арсений успевает сто раз пожалеть, что вообще открыл рот, но затем слышит осторожное: — Не знаю, Арс. Я… Может быть? Но не сейчас. Ладно? В голове сплошные восклицательные знаки, однако Арсений заставляет себя прохрипеть: — Ладно. Ты только… не затягивай, хорошо? А то я… — «и так еле держусь», — переживаю. Антон в ответ лишь сжимает его колено, а потом бодает ладонь, чтобы вернуть себе ласку. Арсений слепо смотрит в экран, на автомате гладит пушистые кудри и думает о сегодняшнем вечере. О репетиции, о взгляде на губы, об истории Фрейда и Юнга. Последнее, конечно, не совсем к месту: у них никакой гейской любви не было, — но они имели охуенную связь душ, а потом так эпично её просрали, что становится… тревожно. Страшно становится — просто пиздец. Арсений чуть ли не впервые понимает: если вдруг — хрен знает каким образом, но вдруг — он выйдет из френдзоны, и они… начнут встречаться, то в случае разрыва он потеряет всё. Всего Антона. Целиком. Максимум будут слать смс на дни рождения и Новый год, а этого мало. И потерять Антона на каком угодно уровне Арсений охуеть как не готов. Забавно, как работает его мозг: даже в намеке на хорошее он умудряется увидеть плохое. Здорово. Чудесно. Дайте два.