Двигаться дальше

Курить хотелось неимоверно. Настолько, что, казалось, поведешь носом — и почувствуешь горчащий на языке запах табачного дыма. Кэйа выругался и отвернулся к окну, резко отпихнув от себя лежащие на столе бумаги. Хватит. С него хватит. Имел он в виду всю эту бумажную работу — сегодня, по крайней мере, точно. За окном вечер медленно перетекал в ночь. В коридоре штаба Ордо уже было тихо, последний раз голоса он слышал, кажется, пару часов назад — видимо, даже Джинн сдалась под натиском Лизы и наконец покинула кабинет. Видимо, Кэйа снова остался один, и, хоть масштаб этого одиночества не был привычно огромным, от осознания пробрало неприятной дрожью. И почему крио архонтесса сжалилась над ним тогда?.. Кэйа вздохнул и потянулся к ящику стола. Если повезет, то там окажется целая пачка сигарет. Повезло. Кэйа вытащил ее вместе со спичками, зажал сигарету зубами и прикурил, даже не открыв окно. Плевать. Даже если глаза будут болеть еще сильнее, чем уже болели от бесконечных, разбегающихся по листам букв. Абсолютно, феерически, всеобъемлюще плевать. Сигаретный дым скользнул в легкие и осел приятной тяжестью. Кэйа задержал дыхание на мгновение, потом выдохнул и затянулся снова. Голова закружилась, но это ощущение быстро прошло. Жаль, что остальные ощущения так быстро не проходили. Жаль, что влюбленность нельзя было выдохнуть точно так же — легко, почти красуясь, — как табачный дым. Кэйа ненавидел себя жалеть. Но иногда, особенно в такие моменты полного раздрая и усталости, ощущающейся буквально каждой клеточкой тела, каждым миллиметром кожи, почему-то накатывало. Наверное, все дело было в том, что в такие моменты сил на отрицание не оставалось. Наверное, все дело было в том, что в такие моменты и не хотелось уже ничего отрицать. Кэйа тащил свою влюбленность с упорством осла — тяжело, больно, нудно, надоело до тошноты, но бросать было нельзя. Бросать не получалось. Получалось только стискивать зубы и тащить дальше, понимая, что однажды под грузом этой ненужной привязанности он может сломаться, так и не дойдя хоть до какой-то конечной точки. Если вообще существовала эта конечная точка и если был хотя бы какой-то смысл все это продолжать. Смысла не было. Желания не было. Сил тоже не было. Хотелось запереться у себя в кабинете, чтобы его никто не трогал, и курить, пока не затошнит уже по-настоящему. Пока глаза не начнет щипать оттого, что дышать в кабинете станет нечем. Пока... Кэйа не знал, что еще должно случиться, чтобы он, наконец, взял себя в руки. Потому что раз за разом ничего не получалось. Раз за разом — год, сука, за годом — ничего не менялось. День сменялся днем, месяц перетекал в месяц, и все равно, едва Кэйа уставал до дрожи в пальцах, его накрывало. Отчаянно хотелось проблеваться и чтобы вместе с обедом вышла его чертова влюбленность. Или, наверное, уже любовь. Нельзя ведь быть влюбленным столько лет, правда? Влюбленность — это ведь всегда что-то легкое, приятное, щекочущее изнутри смущением при взгляде на объект интереса, даже если совершенно невзаимное. Влюбленность — это не лелеять в голове образ уже который год. Влюбленность — это не зажимать в зубах подушку, лишь бы не завыть посреди ночи. Влюбленность — это не когда курить хочется больше, чем дышать, лишь бы только вытравить из себя, из помещения запах человека, которому ты не нужен. Он был здесь. Сегодня. Буквально несколько часов назад. И нет, в кабинете им уже не пахло, но сознание Кэйи это не волновало совершенно — он бы вспомнил и узнал его запах среди сотен других, даже если бы ему вдруг отказали все рецепторы. Кэйа ненавидел себя жалеть. А еще — ненавидел свою влюбленность. И Дилюка заодно, но это так, фоном, только когда накатывало, потому что в остальные моменты — в каждую чертову минуту, в каждую чертову секунду, в каждое чертово мгновение этой жизни — он его любил. Кэйа затянулся снова, едва не закашливаясь. Как же надоело. Как же ему все это надоело. Сигарета дотлела до обидного быстро, осыпаясь пеплом на штаны и стол. Хорошо хоть, что бумаги не прожгла — Кэйа готов был заморозить все вокруг от одной лишь мысли, что придется все это переписывать заново. Он смахнул мусор в пепельницу, смял сигарету о плоское, серое, грязное дно и зажмурился так, что под веками вспыхнули звезды. А потом достал вторую. Нет, с этим нужно было что-то делать. В идеале — вот прямо сейчас, прямо в этом разбитом, поломанном состоянии. Но признания ему никогда не удавались — его Глаз Бога тому замечательное подтверждение. Да и признаваться было не в чем — с последнего раза ничего не изменилось, и вряд ли Дилюк забыл, что Кэйа ему сказал — у него тогда был такой взгляд, будто Кэйа на этот раз признался и в том, что это он оплатил делегации Фатуи все номера в отеле Гете, сливал им всю возможную информацию и помогал вербовать людей. Дилюк его не любил. Дилюк его никогда не полюбит. Кэйа знал это точно так же ясно и точно, как то, что солнце встает на востоке, а садится — на западе. Кэйа любил его так давно, — наверное, со своих пятнадцати, если не раньше, — и за это время ничего не изменилось. И не изменится. Дилюк никогда не посмотрит на него так, как на него смотрит Кэйа, когда тот не видит. Дилюк никогда не почувствует к нему то же, что чувствует Кэйа. Дилюк никогда не... Просто никогда. Просто не. Кэйа слишком хорошо его знал. Однажды он услышал: «люди, которых мы выбираем, не всегда выбирают нас». И эта фраза когда-то переломала в нем все то, что осталось целым. Все то, что Кэйа успел отстроить заново на том пепле, что Дилюк оставил внутри той самой чертовой ночью. Потому что эта фраза была настолько простой, но при этом настолько верной, что воздух испуганно покидал легкие, боясь новых потрясений. Фраза была простой, и она должна была упрощать жизнь: неси ее, как мантру, как девиз, держи над головой гордо и смело, и ничто не причинит себе вреда. Кэйа усмехнулся. Никто, кроме тебя самого. О, в этом Кэйа знал толк. Настолько, что мог написать свой собственный учебник с каким-нибудь абсолютно дурацким названием вроде «Как страдать от любви почти десять лет и не знать, что с этим делать». С не менее дурацкой припиской «Ответов в этой книге вы не получите». Потому что ответов не существовало. Точнее, ответы, конечно, были. «Разлюби». «Отпусти и забудь». «Двигайся дальше, не цепляясь за прошлое». И от всех этих выражений болезненно щемило, тянуло в груди. Потому что за что цепляться, если кроме прошлого больше ничего не было? Как отпустить то, что дорого тебе больше всего остального? Как разлюбить, если глупое, явно обожающее страдать на ровном месте сердце продолжало самостоятельно сковывать себя этими чувствами, игнорируя доводы разума? Как разлюбить, если от одного взгляда на Дилюка становилось тепло — неправильно, нелогично, непозволительно тепло? Как разлюбить — как захотеть разлюбить, если даже любить уже не хотелось? Следующая сигарета кончилась так же быстро — Кэйа дышал чем-то, кроме сигарет? Иногда казалось, что уже нет. Иногда казалось... Иногда ему слишком многое казалось, и ни на что из этого он не имел права — ни на видения, ни на мысли. Ни на глупые, абсурдные мечты о том, что когда-нибудь станет хорошо. Не то чтобы Кэйа был пессимистом — скорее, реальность просто слишком жестко его имела, чтобы он мог думать о хорошем, не обращая внимание на происходящее. Например, по ночам — в особенные дни, когда усталость не просто чувствовалась во всем теле, а просто жила им, управляла всем — и мыслями в том числе — в такие ночи накрывало Кэйю с особой, изощренной жестокостью. Он кусал пальцы и угол подушки, заглушая собственные стоны, утыкался лбом в кровать, стараясь не думать и не представлять, и раз за разом проигрывал собственному подсознанию. Кэйа ненавидел это так сильно... Так же сильно, как любил Дилюка. Глупый, влюбленный, не пропивший остатки выдержки только чудом Кэйа. Он вышел из штаба Ордо уже глубоко за полночь. Городская площадь опустела, фонари сияли приветливым теплым светом, но не грели совершенно — Кэйа мерз, и дело было не в том, что крио было его стихией. Нет. Кэйа знал, что причины крылись глубоко внутри и не искоренялись ни временем, ни желанием. Словно въелись в кожу, в кости, в самую суть — въелись и отказывались исчезать, что бы Кэйа ни делал. А Кэйа делал так много — Кэйа пытался так сильно, — что никто и никогда не сможет его обвинить в бездействии. Кэйа влюблялся в других людей, Кэйа топил свои чувства в алкоголе и сигаретах, Кэйа вытравливал тягу к одному конкретному человеку прикосновениями и поцелуями других, но все кончалось всегда одинаково — он возвращался туда, откуда начал, только в еще более разбитом, изломанном, перетертом состоянии. Возвращался и, казалось, любил Дилюка еще больше, чувствуя себя предателем сильнее, чем в ту чертову ночь. Иногда Кэйа думал — а если бы всего этого не случилось, у него был бы шанс? Дилюк бы посмотрел на него с теплотой, с какой смотрят на любимых людей? Дилюк бы целовал его по утрам, желая хорошего дня, и по вечерам, обещая жаркую ночь? Дилюк бы был рядом, держал бы его за руку, обнимал бы после очередного, мешающего спать кошмара? Дилюк бы любил его? Кэйа знал — нет. Кэйа понимал — никогда. Кэйа ненавидел свое чертово сердце, свою неумирающую — отказывающуюся умирать, цепляющуюся всеми силами за его истерзанную душу — любовь. А еще — свое бессилие, потому что Кэйа не раз, не два — и даже, сука, не три — зарекался появляться в таверне в смены Дилюка, зарекался проходить мимо винокурни, зарекался даже дышать в его сторону. И все равно, все равно в итоге все складывалось по привычной — ненавистной — схеме: всепоглощающая усталость, ноги, на автомате идущие знакомой дорогой, успокаивающий гул голосов завсегдатаев и тихий скрип двери за спиной. Честно — Кэйа на хую вертел все эти влюбленности и привязанности. Честно — Кэйю эти влюбленности и привязанности тоже вертели на хую, гораздо жестче и безжалостнее, чем ему бы хотелось. Сегодня Кэйа, собравшись с остатками сил, прошел мимо таверны, хоть и тянуло туда — как железо к магниту. Он обогнул Долю Ангелов по широкой дуге, вышел к воротам, жадно вдыхая свежий ночной воздух. Курить снова захотелось до дрожи в пальцах. Стражники у ворот радостно кивнули ему, спасибо, что молча. Сил разговаривать с кем-то, изображая дружелюбие и небывалое веселье, у Кэйи не было, но другие — отвратительные в своей откровенности, отвратительные в своей ненужности — слова рвались наружу, почти царапая горло изнутри, разрывая своей остротой. Кэйа сплюнул в траву и потянулся к сигаретам. Дым щипал язык, оседая приятной горечью. Некстати вспомнилось, что Дилюк ненавидел, когда он курил — в копилку ко всему, что еще Дилюк в нем ненавидел. Он всегда говорил, что табачный запах неприятно въедается в одежду, в кожу, и пахнет потом даже от пальцев. Кэйа только смеялся в ответ, потому что что ты, Дилюк, мог знать о въедливости? Что Кэйе какой-то запах сигарет, когда из него не выводится, не вытравливается ни табаком, ни алкоголем его чертова любовь? Что Кэйе мнение Дилюка, если прислушаться к нему означало уступить, сдаться, признать, что Дилюк ему важен слишком сильно? Уже потом, много лет и ошибок спустя, много литров и скуренных пачек спустя — много чужих рук и губ спустя — Кэйа признал, что да, важен, был и, судя по упорству собственной больной души, всегда будет. Признал и понял, что это неисправимо. С этим ничего не получалось сделать. От этого не удавалось ни убежать, ни спрятаться — любовь появлялась перед ним, как назойливая попрыгунья, преграждала дорогу, путала планы, разрывала мысли. Любовь появилась однажды и жила, высасывая из Кэйи все силы, и лишь чудом он все еще мог разделять работу и личное, уходя с головой в миссии и тактики, оттачивая навыки переговорщика и внедряясь в самые странные, самые отпетые бандитские группировки. Это не помогало. Это не спасало. Потому что продолжали случаться ночи, полные стонов и боли. Потому что сознание по-прежнему подкидывало ему и фантазии, и мысли, и все остальное. И, честно говоря, Кэйа уже знал об отчаянии все, даже если очень не хотел этого знать. Он вышел за ворота Мондштадта, прошел по мосту, удаляясь от города и услышал шум со стороны дороги в Спрингвейл. Кэйа нахмурился — было уже поздно даже для загулявших посетителей таверны. В такое время они все либо сидели в Доле Ангелов, либо уже добредали до своих домов. Кэйа осторожно пошел на звук. Представшая глазам картина выглядела удручающе: банда похитителей сокровищ бессовестно грабила товарный аэростат, не обращая внимания на протесты его хозяина. Кэйа отбросил недокуренную сигарету, материализовал меч и ринулся на помощь. Несколько минут спустя похитители сокровищ испуганно разбежались по окрестностям, бросив все награбленное. Парочку особо ретивых Кэйа приморозил к земле, решив разобраться с ними позже — сначала надо было успокоить хозяина аэростата и выяснить, что произошло. Позже задержанных похитителей он отвел в камеры в Ордо, пострадавшего торговца — к Дилюку. Тот только смерил Кэйю подозрительным взглядом, но молча проводил мужчину в комнаты наверху. Кэйа тоже ничего ему не сказал — уснувшее было чувство вгрызлось с такой силой, что захотелось завыть. Кэйа только вышел из таверны и закурил, направляясь в Ордо, в свой кабинет. Той ночью домой он так и не попал. *** В следующие пару недель думать о своей глупой привязанности было некогда: на утреннем совещании Джинн вдруг осенило тем, что нападение на аэростат и возросшая активность похитителей сокровищ в Мондштадте и окрестностях были связаны между собой, поэтому Кэйе пришлось зарыться в последние отчеты, перечитывая их раз за разом в поиске упущенной информации. Он держался на кофе и сигаретах, Джинн морщилась, заходя в кабинет, но ничего не говорила. Спросила лишь однажды — связано ли это с делом или Кэйа до сих пор... Кэйа кивнул, даже не дослушав. Джинн покачала головой, попросила открыть окно и положила на стол очередную папку с собранными зацепками. Возможно, в другой жизни Кэйа мог бы даже влюбиться в нее. Джинн была идеальной, с какой стороны ни посмотри — ответственная, готовая на все ради близких, искренняя и невероятная и в стенах Ордо, и за их пределами. Они бы сошлись на почве любви к Мондштадту и желании сделать этот город еще лучше. Но другой жизни у Кэйи не было, была только эта — полная болезненной и безнадежной любви к человеку, который плевать на него хотел еще отчаяннее, чем Кэйа его любил. Да и у Джинн была Лиза, а переходить ей дорогу не хотелось: не размажет, до костей пробрав зарядом электро, так свернет шею взглядом. Кэйа умирать не спешил. По всем прочитанным документам получалось, что похитители сокровищ либо что-то искали в Мондштадте, либо просто хотели попытать здесь счастья. Обычно они не рисковали действовать так откровенно — рыцари Ордо Фавониус, вопреки убеждениям Дилюка, все-таки свои места занимали не просто так и работу свою выполняли добросовестно. Но в последнее время похитители действительно обнаглели: это было не первое нападение, торговцы жаловались на захваты и вымогательство, похитители не давали им прохода и мешали жить, перекрывая все коммерческие пути. Кэйа отметил на карте все места нападений, увидел некую закономерность и решил, узнав у одного из пострадавших дату следующей поставки, проверить дорогу. В одиночку. Может быть, идея была не самой лучшей, но кадров в Ордо не хватало, да и Кэйа умел обращаться с мечом. Что могло пойти не так? Например, все. Например, то, что похитителей оказалось не несколько человек, как обычно бывало, а пара десятков. И все они были вооружены до зубов, как будто в этом аэростате перевозили не овощи и фрукты из Ли Юэ, а как минимум половину запаса моры Тейвата. Зажимая рану на бедре, Кэйа проклинал себя всеми известными словами. Так сглупить — это еще постараться надо было. Почему он не взял с собой кого-то из рыцарей? Что такого важного было в том чертовом аэростате, что похитители чуть ли не все свои ресурсы на него бросили? По словам торговца, аэростат был обычным, не примечательным, и почему все получилось так, как получилось, Кэйе оставалось только гадать. Похитители потрепали его изрядно — не помогло ни крио, ни умение обращаться с мечом. Рана на бедре кровоточила, пропитывая ткань штанов. На плече порвалась рубашка, но задело вроде не сильно. В целом, с такими ранами можно было спокойно добраться до Монда, но они вымотали его, взяв не качеством, но количеством. Поэтому до ворот Кэйа почти дополз — а едва войдя в город, споткнулся о камень на дороге и полетел вперед, уже предвкушая встречу лица с тротуаром. Но вместо этого приземлился в чьи-то крепкие руки. Блядь. Кэйа узнал бы эти руки, даже если бы был без сознания. Почему из сотни людей он встретил именно его? Да еще и в таком состоянии. — Кэйа? — спросил Дилюк, и Кэйа позволил себе услышать в его тоне беспокойство. Он слишком устал. — Скажи Джинн, что все пошло не по плану. А я в Собор, — Кэйа рванулся из его хватки, неудачно наступил на ногу, и бедро отозвалось острой болью. Кэйа зашипел. — Какой Собор, — ругнулся Дилюк. — Я тебя отведу. Что случилось? — Неважно. — Кэйа. — Кэйа практически увидел, как Дилюк закатил глаза, хотя даже на него не смотрел — так и шел, согнувшись от боли и опираясь на его руку. — Что случилось? — Не лезь туда, куда не просили, — зло выплюнул Кэйа. Может, у него и не было причин злиться на Дилюка. Точнее, причин и правда не было — Дилюк имел право знать, что происходит, хотя бы потому, что его аэростаты тоже могли пострадать. Но Кэйа об этом не думал. Бедро пульсировало на каждый шаг, царапина на плече вторила, отзываясь тянущей болью, и думать логически не получалось. Плевать. Он извинится потом. Или не извинится — это не имело никакого значения. Дилюку никогда не были нужны его извинения, как и сам Кэйа, и эта попытка показать участие, попытка показать, будто ему не все равно, бесила до зубовного скрежета. Кэйа чувствовал его прикосновения даже так — затянутым пеленой боли сознанием. И от этого становилось только хуже. Ему не нужна была его жалость. Кэйа ненавидел себя жалеть. — Не груби мне, — тихо произнес Дилюк, и Кэйа едва услышал его за шумом крови в ушах. — А то что? — усмехнулся он. — Бросишь меня здесь? Добьешь? Шевелись быстрее, не хочу истечь кровью у тебя на руках. Дилюк ничего не сказал, перехватил его покрепче и пошел в сторону Собора. Кэйа сжал губы, подавляя рвущиеся наружу стоны — бедро продолжало сводить его с ума, но это было даже к лучшему — так можно было отвлечься от ощущения рук Дилюка на теле. *** Джинн, конечно, отчитала его — и была абсолютно права. Кэйе не стоило соваться туда одному. Кэйе вообще многое в жизни делать не стоило, но иногда даже его гениальный ум давал сбой. Он ведь все-таки тоже был всего лишь человеком. Но что интересовало Кэйю больше, так это их разговор, случившийся, пока Кэйа отлеживался в лазарете при Соборе. — Дилюк все расспрашивал меня, что с тобой случилось и почему ты опять отдуваешься за всех в Ордо, — сказала она, присев на край постели. Кэйа закатил глаз. — А с каких пор ему не плевать на то, как я отдуваюсь за весь Ордо? — спросил он в пустоту, но Джинн все равно вздохнула, рассеянно погладив его ладонь. — Вам бы поговорить. — Мне хватает его комментариев в те вечера, когда я хожу в таверну. Что еще я должен ему сказать? — Что ты... Кэйа не дал ей договорить: — Джинн, пожалуйста, — он поморщился. — Не лезь. Я не прошу ни помощи, ни поддержки. В это никому вообще нос совать не нужно — бессмысленная трата времени. — Но... Кэйа снова поморщился, покачав головой, и опять перебил ее: — Я сказал — нет. Не лезь. Не надо. Джинн помолчала, продолжая гладить его руку. — Почему? — наконец выдавила она. Кэйе под ее взглядом было неуютно — Джинн слишком явно хотела, чтобы между ним и Дилюком все решилось в лучшую сторону, но Кэйа знал, что надежду на такой исход они упустили — убили собственноручно — еще в ту чертову ночь. Джинн знала об этом тоже, хоть и продолжала нелогично надеяться на лучшее. Кэйа не мог ее винить. — Я не хочу. — Кэйа пожал плечами. — К тому же, он знает. Ну, если не забыл за время своих мотыляний по Снежной. Теперь Джинн, тихонько ахнув, смотрела испуганно, и это было еще хуже. — Джинн, пожалуйста, не смотри так, — вздохнул Кэйа. — Все в порядке. Я привык. Все хорошо. — Кого ты пытаешься этим убедить? Кэйа рассмеялся, но смех получился натянутым и фальшивым. Плевать. Абсолютно, феерически, всеобъемлюще плевать. Джинн покачала головой, напоследок сжала его ладонь чуть сильнее и, приказав отдыхать минимум несколько дней, покинула лазарет. Кэйа перевернулся на другой бок, чтобы не тревожить раненое бедро, и закрыл глаза. Он никого не пытался ни в чем убедить — кроме себя самого, но и это у него не получалось. Может быть, стоило покинуть Мондштадт еще тогда, после той фантастической ссоры? Он бы нашел свое место где-нибудь не здесь, и тогда не пришлось бы переживать ни странствования Дилюка, ни его возвращение, ни вот эти натянутые отношения, в которых приходилось делать вид, что их никогда и ничего не связывало. Может быть, это действительно был единственный выход и Кэйа на самом деле бестолковый дурак, раз так долго отрицал очевидное? Мысли путались. Усталость брала свое. Курить хотелось — до фантомного ощущения сигареты во рту. Но Кэйа только улегся поудобнее и закрыл глаза. Он мог позволить себе пару дней отдыха, а со всем остальным он разберется как-нибудь потом. *** Барбара отпустила его неохотно. Ее бы воля — и она бы месяцами держала рыцарей в лазарете, даже если объективно те уже были в порядке. Этой заботливостью она очень походила на Джинн — семейственность и родство не скроешь даже за разными фамилиями. Кэйа покинул лазарет и хотел было направиться в Ордо — за несколько дней на больничной койке у него определенно накопилось множество дел, — но решил, что сначала заглянет домой. Нужно было переодеться и раздобыть сигарет — сердобольная Барбара с хмурым видом отобрала все, что были при нем. Уже дома, сидя на кухне и блаженно затягиваясь, Кэйа подумал, что идея уйти из Монда была не такой уж плохой. В конце концов, что он терял? Он был молод и полон сил, он вполне мог заново построить карьеру где-нибудь в Ли Юэ или даже в Инадзуме. А может, поверить в себя еще сильнее и махнуть в Сумеру — будет изучать теорию политики и разведки, станет уважаемым профессором, напишет пару книг об искусстве слежки и шантажа. А может — Кэйа усмехнулся своим мыслям — рванет в Снежную, примкнет к Фатуи, и тогда у Дилюка хотя бы будет действительно веская причина ненавидеть его. Кэйа на мгновение представил себе лицо Дилюка, его реакцию на то, что Кэйа бы по-настоящему стал врагом, а не просто раздражающе маячащим элементом где-то на периферии зрения. Представил и рассмеялся — вряд ли бы Дилюк мог хмуриться сильнее, чем хмурился сейчас. Но эта идея — покинуть Мондштадт — неожиданно крепко засела в голове. Кэйа не терял ничего. Джинн бы поняла его, даже если бы он ничего ей не сказал — догадалась бы, сложив два и два. Она всегда была сообразительной. Первое время им, наверное, придется несладко, но в конце концов они могли бы переманить Розарию к себе, поручить больше дел Эоле — в Ордо были достойные кандидатуры, да и Кэйа не был незаменимым, как бы ни хотелось верить в обратное. Докурив, Кэйа выбросил окурок в пепельницу, умылся, сняв повязку и плеснув водой в лицо, и пошел в Ордо. Как ни крути, а пока что у него была работа и обязанности, которые ждали его внимания. За время его отсутствия дело похитителей сокровищ с мертвой точки так и не сдвинулось, хотя Кэйа видел и на карте, и в документах пометки Джинн. Задержанные бандиты своих не выдавали, причин такой активности — тоже, и Кэйа уже предвкушал долгие и, вероятно, бесплодные допросы. Но Джинн опередила его, постучавшись в кабинет через полчаса после того, как Кэйа оказался в Ордо. — Нам удалось разговорить одного из них, — сказала она, стоя в дверях. Кэйа удивленно поднял бровь. — Нам? Джинн отвела взгляд. — Лиза постаралась. Кэйа хмыкнул — этому конкретному похитителю сокровищ он сейчас не завидовал. — И что он сказал? — Что они узнали про наши крупные торговые каналы и решили начать шантажировать владельцев аэростатов и тех, кто ведет дела в Мондштадте. Кэйа кивнул, задумавшись. Получалось... слишком просто. Что-то ворочалось в голове, никак не вставая на место, какая-то мысль зудела своей неправильностью, но Кэйа никак не мог за нее зацепиться. — И все? — наконец спросил он. — В тот раз, когда я попал в лазарет, их было около двадцати. Простой торговый аэростат такого внимания не заслуживает. Джинн вздохнула. — Говорит, что все. Вот так. Никаких глобальных планов у них не было. Просто миллелиты прижали их в Ли Юэ, поэтому они потянулись к нашей границе, а потом и дальше. Патрулей не хватает, — Джинн вздохнула еще раз. — Нужно будет перетасовать отряды так, чтобы у границы чаще было видно рыцарей. Кэйа потянулся к пепельнице. Джинн смерила его недовольным взглядом, но ничего не сказала, когда он закурил. — Тогда все просто замечательно, — произнес Кэйа, затянувшись. — Думаю, мы сделали все, что было в наших силах. И им здесь больше ловить нечего — вряд ли они сунутся снова так скоро. Джинн кивнула и повернулась к выходу, но замешкалась, взявшись за ручку двери. Кэйа затянулся снова, прекрасно понимая, что именно она хочет, но не решается спросить, выдохнул и сказал: — Я вижу, что ты снова хочешь поднять тему, которую мы обсуждали в Соборе. — Джинн вздрогнула. Кэйа стряхнул пепел в пепельницу. — Лучше не надо. Мой ответ не изменится. — Но Кэйа... Кэйа выставил перед собой ладонь. — Не надо, — повторил он, не дав ей договорить. — Ты не знаешь, о чем просишь. Да и наши натянутые отношения нам никак не мешают — Дилюк в дела Ордо почти не лезет, я в его — тем более. Не вижу смысла ломать то, что и так работает. — Но оно не работает, — рассеянно протянула Джинн. Кэйа усмехнулся. — Если ты думаешь, что я несчастен, то ты ошибаешься. Я в порядке, честное слово. Иногда накатывает, но все мы люди, правда? — он улыбнулся, выдохнув дым. — Не думай об этом. Давай лучше поскорее разберемся с этими похитителями и отправим их за решетку уже не на пару дней, а на подольше. Джинн хотела сказать что-то еще, но решила оставить комментарии при себе — Кэйа был ей за это благодарен. Когда она вышла, напоследок смерив его полным сочувствия взглядом, Кэйа решил, что с него хватит. На этот раз — точно. Все. Конец. У него не было железной выдержки, да и нервы свои трепать так сильно не хотелось. Оставалось только привести все дела в порядок, дописать недописанные отчеты и раздать указания. Кэйа вздохнул, потушил сигарету в пепельнице. Такой решимости он не чувствовал даже в ту чертову ночь. *** Через пару недель все было готово. Он окинул взглядом комнату — она выглядела непривычно пустой, неуютной, словно он не прожил здесь последние несколько лет, словно не здесь он иногда умирал от похмелья, не здесь сходил по ночам с ума, закусывая губы и благодаря всех архонтов разом за то, что таким — разбитым и сломанным — его больше никто, кроме него самого, не видел. Вся его жизнь уместилась в небольшой рюкзак: вещи на первое время, сбережения, запасные повязки на глаз, записные книжки с полезными контактами. Рюкзак оттягивал плечо, но не вещами — воспоминаниями. Мондштадт значил для него слишком много и даже не потому, что здесь был Дилюк. Хотя и поэтому тоже. Просто Мондштадт стал для Кэйи домом — настоящим домом, которого его лишили в далеком детстве. Здесь он нашел свое место, здесь он смог стать нужным, доказать свою значимость. Здесь с его мнением считались, несмотря ни на что, а Джинн доверяла ему, даже зная о его происхождении. Но прежде всего Мондштадт был связан с Дилюком. Это был его город, как бы Кэйе ни было горько это признавать. Каждая улица, каждый переулок — все хранило его образ, подкидывало воспоминания об их детских проделках, заставляло вновь и вновь думать обо всем, что случилось и чего так и не произошло. Кэйа любил и ненавидел Мондштадт за это. Он напоследок осмотрелся снова, проверил, все ли забрал, убедился, что в кармане есть пачка сигарет и спички — на дорогу до Ли Юэ должно хватить, а дальше он что-нибудь придумает. Он закрыл дверь квартиры и спустился на улицу. Ключи он собирался занести в таверну — Дилюк там сегодня показаться не должен был, и Кэйа хотел малодушно воспользоваться этой возможностью уйти, ничего не объясняя. Он, честно говоря, даже не знал, что бы он мог сказать. Он ничего и не должен был говорить, и Дилюк не имел права ничего у него выпытывать. В утренний час в таверне никого не было, кроме Чарльза, увлеченно натирающего бокалы перед вечерним наплывом посетителей. Кэйа кивнул ему и положил ключи на стойку. — Если вдруг кто будет искать жилье, можешь дать их, — сказал он. Чарльз недоуменно посмотрел сначала на ключи, потом — на Кэйю. Потом отставил стакан и вздохнул как-то слишком грустно для человека, которого с Кэйей никогда не связывали особо теплые отношения. — Переезжаете, сэр Кэйа? Кэйа усмехнулся. — Ну, можно и так сказать. Подумал, что кому-нибудь комната точно пригодится, так что рассчитываю на тебя. Чарльз кивнул. Кэйа кивнул тоже и покинул таверну, не оглядываясь. Он будет скучать по этому месту, по Полуденной смерти вечером особо тяжелого дня, по пьяному смеху завсегдатаев, по сотне разговоров, случившихся в этих стенах. Действительно, все в этом городе хранило множество воспоминаний, и Кэйа, если честно, хотел бы избавиться от них, просто чтобы дышалось легче. Он поправил лямку рюкзака на плече и пошел к воротам. Завтра утром на столе в своем кабинете Джинн увидит письмо, написанное его аккуратным почерком. Скорее всего, привычно поморщится, почувствовав запах табака, исходящий от бумаги — Кэйа писал его и курил, подбирая правильные слова. Потом она вздохнет и пробубнит себе под нос, что он дурак и вообще совершает самую большую в своей жизни ошибку. Кэйа бы поспорил — самой большой ошибкой было влюбиться в Дилюка и протащить на своих плечах эту любовь сквозь года. Но Джинн об этом знать необязательно. Потом Лиза утешит ее, отобрав письмо и прочитав все написанное. Кэйа оставил пару слов и для нее, на обратной стороне листа. Джинн, наверное, даже расплачется — на короткое мгновение, потом потрет глаза, вдохнет поглубже и с удвоенным усердием примется за работу. А Лиза только обнимет ее за плечи и скажет, что так будет лучше. Джинн не поймет — кому лучше, как лучше, но Кэйа и не хотел, чтобы она поняла. Его понять могли бы только такие же отчаянные, запутавшиеся и уставшие люди, и, слава архонтам, Джинн всего этого не познала. Он только надеялся, что она простит ему его побег — в конце концов, Кэйа заслужил прощение хотя бы от нее. Дилюк, наверное, поймет, что что-то не так, только через несколько недель, когда заметит, что Кэйи нет ни в таверне, ни в Ордо, ни в городе в принципе. Может, он даже придет к Джинн, чтобы узнать, что произошло. Кэйа на секунду представил, что бы он мог ей сказать — что бы она могла ему сказать, — но фантазия, на удивление, почему-то отказывалась работать. Кэйа усмехнулся и решил, что это к лучшему. Он не хотел бы убедиться, воочию увидеть, что Дилюку до него действительно нет и не было никакого дела. Кэйа вышел за ворота, махнув рыцарям рукой. Те что-то спрашивали, но за шумом мыслей в голове Кэйа их не слышал. Он перешел мост, свернул направо, понимая, что придется пройти мимо винокурни. Этого, конечно, не хотелось, но можно было напоследок взглянуть на то, что теперь было жизнью Дилюка. Может быть, он действительно совершал ошибку. Может быть, он пожалеет об этом уже через пару дней и теперь станет по ночам грызть подушку от отчаянного желания вернуться обратно. А может, наоборот — там, в Ли Юэ или в Сумеру, в Фонтейне или Натлане, там, за пределами Мондштадта, он сможет, наконец, выбросить из головы и свою любовь, и свою привязанность к Дилюку. Кэйа не знал, что его ждет впереди. Он не знал, на что надеяться и к чему готовиться. Но одно он знал точно — настало время двигаться дальше. И куда бы ни завела его судьба, без Дилюка ему будет лучше. Он сможет отпустить его. Он научится жить, не оглядываясь на его постоянное присутствие если не рядом — конечно же, не рядом, — то хотя бы в пределах одного города. Кэйа закурил и ускорил шаг. Мондштадт остался позади. *** Пять лет прошли удивительно незаметно, но Кэйа бы соврал, сказав, что ему ни разу не хотелось вернуться обратно. Хотелось. Иногда — до дрожи, иногда — до зубовного скрежета. Но он не позволял себе сдаваться. Двигаться дальше, может, и не сильно-то получалось, но в Мондштадт он возвращаться не хотел. Хотелось к людям: он скучал по Джинн и Лизе, по веселому, звонкому смеху Кли, он был бы рад перекинуться в таверне парой слов с ее завсегдатаями, с удовольствием бы поболтал с Маргаритой на площади, стоя у алхимического прилавка Тимея. Чайлд говорил, что Кэйа дурак. И, наверное, он был прав. Наверное. Но Кэйа не спорил — это бессмысленно. Потому что только дураки, оставив все позади, сбежав и спалив все мосты дотла, продолжают тащить за собой груз невзаимной любви к человеку, которого не видели уже пять лет. Умные так не поступают. Кэйа удивительно умел глупить в самые неподходящие моменты. Они с Чайлдом встретились случайно, столкнулись у заново строящегося Нефритового Дворца. Чайлд показался ему... интересным: он был смешливым и преувеличенно искренним, словно пытался заставить всех в это поверить. Кэйа не поверил — у него глаз был наметан на такое показушничество, но все равно любопытство взяло верх. И брало до сих пор. Спустя четыре года коротких встреч в Ли Юэ, когда Чайлду удавалось вырваться из Снежной и приехать сюда. Кэйа всегда грустно усмехался, думая про их жизни: между невзаимной любовью и отношениями на расстоянии — одинаково неприятными вещами, в общем-то, — он так ничего и не выбрал. Чайлд его не винил. Чайлд понимающе кивал каждый раз, когда Кэйа задумывался слишком сильно при упоминании Мондштадта или Дилюка. У Чайлда самого в груди вместо сердца бился пиздец — Чайлд всегда говорил так — развороченный Бездной, службой Фатуи и Царице и неудавшейся, затянувшейся, прямо как у Кэйи, невзаимной любовью к архонту. Кэйа, узнав об этом, долго смеялся, до выступивших на глазах слез — Чайлд его переплюнул так лихо, что Кэйе даже было немного завидно. У Кэйи, если честно, было не так уж много времени думать о том, во что превратилось его существование. Его все устраивало, Чайлда — тоже, иначе ничего бы не получилось и продолжало не получаться спустя столько времени. Кэйа каждый раз думал, что Чайлд больше не приедет — устанет от их странной связи, тянувшейся уже так долго, устанет смотреть на него, устанет морщиться от сигаретного дыма, пропитавшего все его существо, устанет быть рядом, понимая, что никогда не сможет заменить Дилюка. Это все, конечно, было не так — Кэйа любил Чайлда. Не как Дилюка — так же искренне, всем сердцем, всей душой и телом, но все равно по-другому. Их нельзя было сравнивать. Их не получалось сравнивать, и Кэйа не пытался даже, потому что не видел в этом смысла. Они были разными — и в этом был весь смысл, вся суть. Чайлд до мурашек сильно отличался от Дилюка, и, может, Кэйа за это его и любил — за его искренность, со временем ставшую неподдельной, за его улыбку, за тихий, переливчатый смех над не самыми удачными шутками, за веснушки на плечах, за неожиданно стыдливый румянец после первого поцелуя, за его умение быть собой и быть Кэйе опорой, даже находясь на другом конце Тейвата. Кэйа любил его — и Чайлду про это тоже говорил. Потому что самому приятно было произносить эти слова вслух и знать, что услышишь то же в ответ. А что там на самом деле скрывалось за этой фразой, было не так уж важно. Может, это вообще никогда не имело значения, потому что любовь их подкреплялась не словами — поступками. И это было важнее, нужнее, необходимее всего прочего. Чайлд возвращался всегда — раньше или позже, неожиданно или с предупреждением, но возвращался, снова и снова врываясь в жизнь Кэйи и раскрашивая ее новыми красками. С Чайлдом не было легко. С Кэйей, конечно же, тоже. Они стоили друг друга и именно поэтому подходили, складывались, как кусочки мозаики, правильно и так, как должно было быть. Им даже не понадобилось притираться друг к другу — к удивлению Кэйи оказалось, что в быту они похожи даже сильнее, чем в своем отношении к жизни: оба ненавидели мыть посуду и любили готовить, постоянно засиживались допоздна, а по утрам сонно щурились от солнечных лучей, проникающих сквозь неплотно задернутые шторы. С Чайлдом не было легко, но любить его оказалось легче, чем Дилюка, и Кэйа малодушно цеплялся за него, за эти чувства, за ту странную близость, что была между ними. Цеплялся и позволял Чайлду цепляться в ответ. Жизнь в Ли Юэ шла своим чередом. Кэйе поначалу было сложно и непривычно. Он не знал многих обычаев, хоть и читал о традициях других стран, работы не было тоже, и приходилось тратить свои сбережения на комнату в Ваншу. Кэйа перебивался поручениями из Гильдии искателей приключений, узнавал, чем еще он мог бы заняться и куда применить свои таланты, даже подумывал двинуться куда-нибудь дальше, например, в Фонтейн, поближе к прогрессу. А потом с ним связалась Е Лань. Кэйа сначала даже удивился тому, как они были похожи — внешне: откровенные вырезы и меха, кто бы мог подумать. Сейчас Кэйа одевался уже не так вычурно — его накидка осталась в Мондштадте, и волосы он обстриг короче — Чайлд тогда долго пропускал подстриженные пряди сквозь пальцы и неверяще повторял, что Кэйа поступил опрометчиво, отрезав такую косу, Кэйа только покачал головой. Е Лань искала его, как выяснилось, по поручению Нин Гуан: та получила письмо от кого-то из Мондштадта с просьбой помочь ему устроиться на новом месте. Кэйа, даже не дослушав, понял, что это было дело рук Джинн. Благодарностью затопило до неожиданно залившихся румянцем кончиков ушей. Джинн умудрялась помогать ему, быть на его стороне, даже находясь за сотни километров отсюда. Воистину потрясающая женщина. Е Лань отнеслась к нему скептически. Окинула подозрительным взглядом, что-то прикинула, склонив голову набок. Кэйа только усмехнулся: — Мне повернуться другим боком, чтобы ты могла лучше меня рассмотреть? Е Лань тихо фыркнула, качнув челкой. — Нет, спасибо. Показы мод — это в Фонтейне, меня это не интересует. Пойдем, провожу тебя к Цисин. И Кэйа пошел за ней. И шел до сих пор, хоть и теперь они чаще всего работали в паре и были напарниками. Нин Гуан тогда ничего ему не объяснила, только тоже упомянула письмо и сказала, что готова взять его на испытательный срок — пока неофициально, просто посмотреть, на что он способен и чем ей может быть выгодно такое сотрудничество. Кэйа, конечно же, согласился — от таких предложений не отказываются. Испытательный срок закончился после первого же предотвращенного заговора магов Бездны. Так Кэйа устроился в Департамент по делам граждан, но, как и Е Лань, числился он там только на словах, подчиняясь непосредственно приказам Нин Гуан. Кэйю все устраивало: у него появилась работа — привычная, знакомая, по которой он уже успел заскучать, появились деньги и нормальное жилье в Гавани Ли Юэ. Кэйе дышалось легче с каждым днем. Мондштадт в целом и отдельно взятые его граждане остались позади, и Кэйа правда был благодарен себе за принятое решение. Может быть, побег — это малодушно и трусливо. Может быть, еще пять лет спустя он все-таки пожалеет о своем решении, когда его в очередной раз накроет до тихого воя в постель. Может быть — что угодно, но тогда Кэйа чувствовал себя на своем месте настолько, насколько вообще мог. А потом появился Чайлд, они сблизились и открылись друг другу, начали свои странные отношения, и сейчас Кэйа был почти счастлив. Почти. С оговоркой на то, что его любовь к Дилюку не отступала даже в объятиях другого, любимого иначе человека. *** Время тянулось ломаной линией и тянуло Кэйю за собой. Чайлд уехал две недели назад и обещал вернуться со дня на день. Кэйа ждал его, погрузившись в работу — у них с Е Лань как раз было новое задание в районе озера Цинсю, так что Кэйа даже не успел по нему соскучиться. Ему было не до этого. Они исследовали руины и оставленные там ошметки информации о контрабандистах, решивших вмешаться в торговлю Ли Юэ. Нин Гуан это, конечно же, не одобрила и попросила со всем разобраться. Информации было мало, мотивы казались примитивными — жажду наживы Кэйа в людях никогда не ценил. Е Лань тоже презрительно морщилась, читая брошенные впопыхах обрывки отчетов. — Почему нечестные способы заработка им всегда кажутся проще? — спросила она, пометив что-то в своем блокноте. Кэйа пожал плечами. — Потому что обмануть и верить в то, что ты не попадешься, проще, чем приложить усилия и добиться чего-то честным путем, — ответил он. Е Лань усмехнулась. — По себе знаешь? — Говорю по опыту сотни проведенных допросов, — Кэйа привычно оскалился в ответ на ее подкол. Ему нравилось их общение, полное шуток и взаимных попыток задеть друг друга. Им обоим было что скрывать, но они все равно доверяли друг другу, с готовностью подставляясь и прикрывая спины. Е Лань ничего не ответила, принимаясь за другие документы. Потом, помолчав, сказала: — Слышала, на днях к нам приезжает делегация из Мондштадта. Что-то там про экспорт вина и обмен опытом, я не вникала. Не хочешь встретиться со старыми друзьями? Кэйа замер, так и не притронувшись к брошенной у стены сумке. Все эти пять лет он думал, что его уже не трогает эфемерная, призрачная возможность когда-нибудь пересечься с Дилюком вновь. Да и какова вообще была вероятность, что Дилюк окажется в этой делегации? Но противное предчувствие в груди, которое мучило его последние пару дней, подсказывало, что вероятность была стопроцентной. Абсолютно. Сука. — Как-то не горю желанием, — выдавил Кэйа, все-таки открывая сумку. Внутри обнаружились порванные на мелкие кусочки записки с координатами. Кэйа вздохнул — придется все это склеить, чтобы понять, что это были за места и какие встречи там происходили. — Нас это вообще не касается, — сказал он. — Торговыми делегациями мы не занимаемся. Охранять госпожу Нин Гуан на этой встрече будут миллелиты, ну и, наверное, госпожа Кэ Цин тоже там будет. Е Лань хмыкнула где-то совсем рядом, Кэйа обернулся и увидел ее за своим плечом. — Я же знаю, что дело не в торговле, Кэйа. Кэйа вздохнул. Конечно, она знала — прямо он ничего ей не говорил, но голова у нее была не только для красоты. Е Лань пользовалась мозгами грамотно и правильно, сопоставляя все полученные факты, и Кэйа даже не пытался что-то от нее скрывать. Все равно ведь узнает, так какой смысл тратить лишние силы на бесполезные занятия. — Ну, значит, знаешь и то, что меня эта встреча — и эта делегация — волнует меньше всего. Или предлагаешь напроситься на переговоры? — спросил он с вызовом, закрывая сумку и вешая ее на плечо. Ночью явно будет не до сна, и уж лучше бы он провел это время с Чайлдом, не вылезая из постели, а не сгорбившись над столом под тусклым светом лампы. — А тебе не хочется с ним встретиться? Прямо сейчас Кэйе хотелось окатить ее ледяным потоком — чтобы не лезла туда, куда он не просил. Но он сдержался. — Уверен, что если и есть шанс на взаимность, то только в нашем желании не пересекаться, — жестко сказал он и поднялся с пола. — Если ты закончила, то предлагаю здесь больше не задерживаться — все равно больше ничего не найдем. Е Лань кивнула, и они выбрались из руин. Вечером, согнувшись над обрывками записки в попытках склеить бумагу, Кэйа молился всем архонтам сразу, чтобы завтра — или когда там приезжает эта делегация — судьба отвела его от нежеланной — да кому он врал — встречи. Дилюка увидеть, конечно, хотелось — взглянуть на него хотя бы издалека, посмотреть, как он изменился за эти годы, пересечься с ним взглядом и нахально улыбнуться, мол, смотри, я живу и двигаюсь дальше, а как там твоя ненависть ко мне? Но вместе с тем хотелось его не видеть — Кэйа это было не нужно. Он, конечно, по Дилюку скучал — нельзя не скучать по человеку, которого с отчаянием висельника продолжаешь любить, даже преисполнившись всевозможного понимания собственного положения. Чайлд всегда смеялся над ним в такие моменты — правда, до первого упоминания архонта, чье имя в этом доме было под запретом. Им было о чем поговорить, но еще больше было тем для молчания. Потому что тишина говорила больше слов и хранила больше тайн, чем самые откровенные признания. Этим Чайлд тоже очень отличался от Дилюка: с ним молчание не обращалось в пытку, с ним было уютно даже в гробовой тишине. Чайлд сам был уютным, хоть и, казалось, состоял из одних углов и неровностей, ярких вспышек и неподдельно искренних, взрывных эмоций. Кэйа не хотел видеть Дилюка — сознательно. А подсознание он приучился не слушать. *** Судьба, конечно, издевалась над ним с упорством неудавшегося суицидника. Иначе все это назвать у Кэйи уже не получалось. Конечно же, он увидел Дилюка. Конечно же, в груди все предательски сжалось и растеклось болезненной нежностью по телу. Конечно же, Кэйа отвернулся и спешно скрылся с главной площади, завернув за ближайшее здание и надеясь, что Дилюк его не заметил. Хватит. Увидел — и хватит, больше ничего было не надо. Дилюк был жив, здоров, новых шрамов, видимых на открытых участках тела, Кэйа не заметил, а значит, не имело смысла и дальше думать о нем. Но образ из головы уже не шел. Архонты, как же Кэйа не скучал по этому. Дилюк, казалось, совершенно не изменился: такой же прямой, чуть хмурый взгляд, сжатые в тонкую полоску губы, ярко-алые волосы, собранные в высокий хвост — о, значит, прическу он все же сменил. В остальном Дилюк выглядел точно так же, каким Кэйа запомнил его в ту последнюю встречу, когда Дилюк тащил его к Барбаре после неудавшейся стычки с похитителями сокровищ. Кэйа усмехнулся — ну конечно, а что могло измениться? Кэйа, по его словам, отравлял ему жизнь одним своим существованием, и теперь, спустя пять лет, как Кэйа ушел, он должен был только дышать легче, полной грудью, не боясь заметить нежелательного человека где-нибудь в переулке или за стойкой своей же таверны. В груди жгло от странной обиды и боли. Кэйа ненавидел все это так сильно, что пальцы дрожали. Курить хотелось — до фантомного ощущения тепла спички на пальцах. Он потянулся к карману, неуверенными руками достал пачку и прикурил, сразу же глубоко затягиваясь. Дым, конечно, ни за что не вытравит всю эту опостылевшую привязанность — Кэйа упорно пытался сделать это уже почти десять лет, но так ничего и не добился. Наверное, потому, что с Дилюком всегда так было — хочешь одно, а получаешь прямо противоположное. Получаешь то, чего боялся и чего никогда не хотел. Кэйе было совершенно не смешно, хотя ироничность ситуации просто зашкаливала. Кэйе хотелось бы, чтобы ему было плевать — как раньше, абсолютно, феерически и всеобъемлюще. Но плевать ему не было. Было больно. Чертов Дилюк. Когда это все прекратится? Вечером он заперся у себя и планомерно напивался, выкуривая одну за одной. Это было так жалко и так нелепо, но Кэйа не хотел себя жалеть. Эта минута — час, вечер, ночь — слабости кончится с рассветом, он возьмет себя в руки и продолжит двигаться дальше в попытках убежать от всего, что оставил в Мондштадте, так далеко, как только получится. Даже если он снова не преуспеет в этом. Неважно. Возвращаться назад он не собирался, даже если на душе противнейшим образом скреблись самые темные твари Бездны. Кэйа не помнил, как заснул — алкоголь, не разбавленный непринужденной беседой, сделал свое дело, и Кэйа даже не выл в подушку, как потерявшийся, отчаявшийся щенок. Проснулся он от тихого смеха над ухом. Хмуро оторвал голову от подушки и повернулся на звук. Чайлд. Стоял возле кровати и смеялся, потирая лоб ладонью. — Я так понимаю, встреча вчера прошла по высшему разряду? — выдавил он с противной, понимающей улыбкой. Кэйа поморщился. Он не спрашивал, откуда Чайлд обо всем знает — они никогда не лезли в работу друг друга, да и Кэйа не обманывался, понимая, что Предвестник должен быть в курсе всего происходящего на вверенной ему территории. — Я увидел его на улице, — хрипло произнес Кэйа. — Конец истории. — И что, это все? — Чайлд вскинул руки в притворном удивлении, а потом снова рассмеялся. — Одного его вида хватило, чтобы напиться и прокурить весь дом? Кэйа нахмурился еще сильнее. — Открой окно, если что-то не нравится, — пробурчал он и откинулся обратно на подушку. Чайлд хохотнул, но окно открыл — повеяло свежим воздухом, в комнату хлынул шум улицы и едва ощутимый запах моря, призрачной солью осевший на губах. Хотелось пить, а потом курить снова. Кэйа наблюдал за мельтешениями Чайлда, не вставая с кровати: тот прошелся по спальне, убрал сумку в шкаф, потом скрылся на кухне, зажурчала вода, и перед глазами оказался стакан воды. Кэйа принял его с благодарностью, отпил, чувствуя, как уходит неприятная сухость. — Вы правда не поговорили? — серьезно спросил Чайлд, присев на край кровати. Кэйа закатил глаз — почему все вокруг были так уверены, что им было о чем разговаривать? Все разговоры, имевшие смысл, случились в ту чертову ночь. Все признания, которые должны были быть произнесены, случились тогда же. Все остальное значения не имело и никогда не будет иметь. — Ну давай на секунду представим, что мы встретились и решили поговорить. — Кэйа сел на кровати и отставил пустой стакан на тумбу. — Что мы должны друг другу сказать? Диалог у нас никогда не получался, а мой единственный важный монолог закончился вот этим, — Кэйа указал на лежащий рядом со стаканом Глаз Бога. — Хочешь, чтобы он меня добил и завершил то, что не смог больше десяти лет назад? Чайлд молчал. Кэйа с гадким триумфом подумал, что так и должно быть — что тут скажешь? Ничего? Бессмысленный разговор. — Ну, может, он на тебя уже не злится. Кэйа вскинул на него непонимающий взгляд. — Ничего не хочу знать, — немного помолчав, сказал он. — Ты приехал, чтобы уговаривать меня снова пустить все коту под хвост? — Я приехал, потому что обещал, — ответил Чайлд. — И потому что соскучился. — Тогда, может, мы прекратим разговаривать о нем и займемся чем-нибудь другим? Чайлд снова рассмеялся — уже не так напряженно, как раньше, словно выдохнул, поняв, что Кэйа не собирается совершать опрометчивых поступков. Хотя вот кто бы говорил. — Умойся сначала и почисти зубы. Как-то не хочется вылизывать пепельницу. Кэйа ткнул его ногой в ребра, Чайлд со смехом перехватил его за лодыжку, а потом спихнул с кровати. — Я отберу у тебя ключи, — Кэйа потер ушибленный бок, но все же поплелся в ванную. Он тоже скучал по Чайлду и совершенно не хотел сейчас мусолить тему своего дурацкого, болезненного прошлого. Чайлд был здесь, а значит, можно было занять рот чем-нибудь кроме разговоров. *** Выходя из дома на следующее утро, Кэйа увидел лежащее на пороге под дверью, с внутренней стороны, письмо. На конверте стояла печать Цисин, и Кэйа чувствовал гео-резонанс. Интересно, по какому поводу Нин Гуан решила ему написать? Если он правильно помнил, о результатах своей работы он и Е Лань должны были доложить только через неделю Кэйа замер в прихожей и открыл конверт. Прочитал письмо. И с головой накрыло желание побиться лбом о стену. Или чтобы Чайлд применил к нему свой Глаз Бога, Глаз Порчи — да что угодно, лишь бы вот это все выветрилось из памяти. Нин Гуан писала о том, что Дилюк его искал. Здравствуйте. Приехали. Конечная. Аэростат дальше не идет — дороги заполнены митачурлами и воспоминаниями. Угадайте, что ударит больнее. Кэйа со стоном прикрыл глаз и потер лоб ладонью. Перечитал письмо еще раз. Дилюк спрашивал о нем, потому что вчера увидел в толпе на площади — а Кэйа так надеялся, что ему удалось ускользнуть незамеченным! — не успел к нему подойти и теперь хотел бы с ним поговорить. Кэйа с горечью подумал, что Дилюк никогда не успевал — он всегда был вспыльчивым, хоть и с годами научился вести себя сдержаннее. Но Кэйа был рад, что тот не успел — пожалуйста, не надо. Ему это было не нужно. Он этого не хотел. Его любовь по-прежнему убивала его изнутри и иногда вгрызалась в сердце с аппетитом оголодавшего геовишапа. Но он привык к этому ощущению, научился с ним жить, и, пожалуйста, не нужно ничего сдвигать с этой мертвой точки. Ничем хорошим оно не могло закончиться по определению. Как и вчера, Кэйа понятия не имел, о чем они могли разговаривать. Он не хотел ничего рассказывать и уж тем более объяснять Дилюку. Дилюк все еще не имел никакого права что-то у него выпытывать и вызнавать, прикрываясь то ли заботой, то ли беспокойством, то ли тем, что шило в его заднице иногда размерами превосходило его же двуручник. Дилюку никогда не было до него дела. Так что же изменилось теперь и почему Кэйа, по его мнению, должен был послушной собачкой побежать ему навстречу? В плечо ткнулся острый подбородок, и Кэйа вынырнул из своих мыслей, зарываясь пальцами в волосы Чайлда. — Что-то случилось? — спросил он. Кэйа покачал головой. — Госпожа Нин Гуан интересуется, не желаю ли я встретиться с господином Дилюком. Чайлд присвистнул. — Это что же такое он ей сказал, что аж сама Воля Небес решила влезть в ваши недоотношения? — Надеюсь, он просто выставил себя идиотом в ее глазах, — усмехнулся Кэйа. — Все еще ничего не хочу знать. — Ты пойдешь? — в голосе Чайлда на мгновение послышалась тревога, и Кэйа уже увереннее растрепал его волосы, скользнув пальцами по шее. — Нет, конечно, — он вздохнул. — Попрошу ее ничего ему не говорить, не сообщать мой адрес и вообще замять эту тему, будто бы ему просто привиделось. Чайлд фыркнул. — А потом что? Снова попытаешься убежать? Кэйа обернулся к нему и смерил злым взглядом. Выяснять отношения на пороге собственного дома ему не хотелось до чертиков, но разговор они уже начали, а значит, придется договаривать до конца. — Что ты имеешь в виду? — тихо спросил он, смотря прямо в глаза. Чайлд выдержал его взгляд, только повел плечом немного нервно. — В прошлый раз ты сбежал из Мондштадта. А теперь что? Куда дальше? Рванешь в Сумеру? Кэйа ничего не понимал. Почему Чайлда вдруг так задело, что Дилюк искал с ним встречи? Он боялся, что Кэйа согласится, у них что-то получится, а Чайлд останется за бортом и на этот раз разобьется даже тот пиздец, что бьется в его груди вместо сердца? Это было глупо. Их связывали не такие отношения. Чайлд, конечно, был ему очень дорог — Кэйа любил его, правда, всей душой и телом любил, — но они никогда ничего друг другу не обещали. Чайлд сам сказал, что лучше будет без обещаний — служба Предвестником не дает никаких гарантий дожить даже до тридцати, а Чайлд, с его любовью ко всевозможным стычкам и битвам, не мог обещать вообще ничего, кроме редких встреч. Так почему же теперь он смотрел так — словно Кэйа готов был предать его, променяв на призрачную возможность наконец получить взаимность? — А поехали со мной в Снежную, — вдруг предложил Чайлд. Кэйа от удивления раскрыл рот и закрыл снова, так и не найдя слов. — Какая разница. Чего мотыляться по всему Тейвату ради пары дней вместе. Кэйа вздохнул и потер переносицу пальцами. — Как ты себе это представляешь? Предлагаешь примкнуть к Фатуи? Чайлд пожал плечами. — Почему же. Не обязательно настолько отчаиваться. В Снежной есть и другие люди. Думаю, ты с легкостью найдешь себе занятие по душе. Хотя, конечно, Фатуи пригодился бы такой человек, как ты, - Чайлд усмехнулся. — Это ты так предлагаешь внести больше официоза в наши отношения? — Это я так предлагаю тебе поехать со мной. Ну, сбежать, если тебе так привычнее. Кэйа раздраженно выдохнул, смяв письмо в руке. — На этот раз я никуда убегать не собираюсь, — твердо сказал он. — Хватит. Здесь он меня не трогает никоим образом. И даже если я все еще его люблю, это ничего не значит. Я не собираюсь снова рушить свою жизнь до нуля просто из-за того, что ему вдруг приспичило со мной поговорить. У него было пять лет, я ни от кого не прятался. Джинн почему-то хватило ума помочь мне, хотя она знала не больше него и помощи ее никто не просил. А если он все эти пять лет ждал шанса как-то со мной пересечься, то пусть ждет еще пять лет. Плевать. Я устал убегать — и от него, и от себя. Поэтому к черту это все, не поеду я никуда. Ни в Сумеру, ни в Снежную. — Кэйа поднял взгляд на Чайлда, тот слушал внимательно, но напряженно. — Ладно, в отпуск в Снежную — согласен. Но только в отпуск. Чайлд молчал и смотрел удивленно. Кэйа продолжил, пока не потерял мысль: — Мне не нужно ни его прощение, ни признание, ни возможное беспокойство в глазах. Спасибо большое, пусть катится в Бездну или куда поглубже и не возвращается со своим желанием что-то там у меня узнать. Чайлд по-прежнему молчал. Кэйа вздохнул и переплел их ладони вместе. — Понял? — спросил он, поглаживая большим пальцем. Чайлд вместо ответа притянул его к себе и поцеловал. Кэйа в очередной раз подумал, что слова им действительно не нужны — в действиях правды было больше, чем в самых громких заявлениях. *** Судя по тому, что больше писем от Нин Гуан не было, она всерьез восприняла его просьбу ничего Дилюку не говорить. Кэйа был ей за это благодарен — он тогда не соврал, когда изливал Чайлду душу. Ему действительно ничего от Дилюка было не нужно. Он не хотел отвечать на его вопросы, не хотел видеть в его взгляде привычное недоверие и отголоски ненависти. Дилюка, если честно, он тоже видеть не хотел. Может быть, эта случайная недовстреча была нужна ему для того, чтобы наконец все переосмыслить и в очередной раз попытаться отпустить то, что налипло на него и никак не желало отлипать, продолжая волочиться за ним с приставучестью слаймов. Может быть, эта случайная недовстреча должна была показать ему то, что у него было — стабильность в Ли Юэ и Чайлд, всегда сдерживающий свои обещания и приезжающий к нему с любого конца Тейвата. Чайлд, который позвал его с собой в Снежную. Чайлд, который этим предложением практически признался ему в том, что их отношения, на которые они не спешили вешать ярлыки, на самом деле значили для него больше, чем он хотел показать. Чайлд, который заставил его понять, что для Кэйи все было точно так же. Вечером, вернувшись домой, Кэйа замер на пороге комнаты. Чайлд спал, раскинувшись на кровати звездой. На тумбочке лежали его Глаз Бога и Глаз Порчи. У Кэйи приятно сжалось сердце, и по телу разлилась нежность — теплая, мягкая, не отдающая той болезненностью, что он испытывал к Дилюку. Кэйа правда любил Чайлда. Может быть, даже больше, чем был готов признать. Чайлд завозился на кровати, приподнялся на локтях и сонно посмотрел на Кэйю. — Я ждал тебя, а потом заснул, — сказал он. Кэйа улыбнулся и сел с ним рядом. — Что-то случилось? — Нет, все в порядке. Просто подумал, что нам стоит сходить куда-нибудь. Может, в театр? Кажется, у госпожи Юнь Цзинь новое представление. Тебе же такое нравится. — А как же твоя работа? — Чайлд нахмурился. — Ты говорил, что вы с Е Лань почти закончили разбираться с контрабандистами. Кэйа кивнул. — Ага. Осталось немного, так что можно уделить вечер себе. — Тогда я, конечно же, согласен. — Чайлд сел удобнее и взял Кэйю за руку. Потом замер. — Это свидание? Кэйа рассмеялся — как будто до этого они никуда не ходили. — Свидание, — сказал он. Чайлд улыбнулся и поцеловал его, притянув к себе. Кэйа подался ближе, ответил на поцелуй. И подумал, что, может, двигаться дальше у него не сильно-то получалось. И, наверное, его все еще продолжит накрывать, потому что десять с лишним лет так просто не забудешь, даже если очень-очень стараться — а Кэйа знал толк в стараниях. Но он действительно больше не хотел убегать. У него была своя жизнь, отстроенная заново, и Чайлд, которого он любил и который любил его в ответ. А значит, по этой дороге, вымощенной стеклом и еще архонты знали чем, они пойдут вместе. И будут идти, пока судьба не решит развести их по разные стороны баррикад. И может быть, когда-нибудь, Кэйа даже согласится уехать с Чайлдом в Снежную — в конце концов, Чайлд был прав, какая разница, куда, если вместе? Кэйа был свободен и впервые в жизни по-настоящему счастлив.